Отбросив эти подробности, Пушкин сделал свое стихотворение более обобщенным и общезначимым. Таким образом, общезначимость и философский, хотя бы до некоторой степени, характер стихотворения были в самой
авторской установке, к этому Пушкин явно стремился, о чем и говорит сокращение текста при его издании. Интересно, что Лев Толстой, особенно любивший «Воспоминание», воспринимал его не как слово о Пушкине только, но и о нем, Льве Толстом. Для него, как и для многих других читателей Пушкина, это стихотворение будет иметь общечеловеческий и тем самым философский смысл и вначение.
Этому общечеловеческому и философскому звучанию стихотворения не в малой мере способствует и его язык, вся его приподнятая над бытом и каждодневностыо языковая атмосфера повествования. Язык «Воспоминания» не столь сгущенно-архаический, как язык «Пророка», но тем не менее достаточно высокий и близкий державин-скому. В стихотворении — книжно-приподнятые слова, слова традиционно-витийственные: «смертного», «стогны града», «бденья» и др. Не менее книжные и не менее высокие по звучанию метафоры: «свой длинный развивает свиток», «змеи сердечной угрызенья» и т. д. У Пушкина все это приметы того языка, который должен выразить поэтическую мысль не индивидуального, а общего значения.
Однако архаическая и высокая лексика у Пушкина при всем своем обобщающем свойстве отнюдь не выглядит отвлеченной и холодной. Пушкинский архаический язык по-особенному предметен, веществен. Его архаизмы предметны не сами по себе — это-то едва ли возможно, но потому, что они всегда попадают в предметный контекст. В таком контексте они точно оживают, конкретизируются, вбирают и в себя нечто от вещественного. Так, «стогны града» воспринимаются именно потому, что они «немые», в достаточной степени конкретно и предметно. В словах Пушкина, даже высоких, даже сугубо книжных, всегда есть что-то от непосредственности поэтического видения.
Достаточно традиционной для философских стихов того рода, к которому принадлежит «Воспоминание», является атмосфера ночи, ночной колорит лирического повествования. Ночь для поэтов-философов — условие углубленного познания мира и самого себя. Такой она часто бывала в философских пьесах немецких романтиков и русских любомудров. У Пушкина ночь не только условие познания, но и нечто самоценное. Опа существует и сама по себе, она у него тоже предметна. У Пушкина ночь
существует во времени, со своими характерными приметами, она наступает, она в движении, читатель чуть ли не видит ее: «полупрозрачная наляжет ночи тень».
Все эти стилевые особенности придают живую теплоту и конкретность признанию, которое составляет содержание стихотворения. У Пушкина философская лирика построена одновременно и па конкретном, и на общем, у пего не только обобщенный, но и вместе с тем индивидуальный, живой и непосредственный психологизм. При всей своей обобщенной философичности «Воспоминание» — это и исповедь, человеческий документ, это жизнь мысли и мука мысли.
Философские опыты Пушкина второй половины 20-х и 30-х годов решены не обязательно в высоком стилистическом ключе — они бывают и более обыденными в своей тональности и языковом оформлении. Примером тому может служить стихотворение «Дар напрасный, дар случайный» (1828):
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал...
Стихотворение написано на вечную тему, и при этом оно согрето сиюминутным чувством; в нем меньше, чем в «Воспоминании», ощущается авторская установка на обобщение, по это вовсе не отменяет обобщающего, философского смысла, в нем заключенного. Стихотворение это более традиционно «пушкинское», и именно поэтому своеобразие того, что мы называем философской лирикой Пушкина, проступает в нем с особенной отчетливостью.
У Веневитинова, которого Пушкин знал и ценил, есть стихотворение «Жизнь», близкое по теме и отчасти по ее решению пушкинскому стихотворению:
...Но кончится обман игривый!
Мы привыкаем к чудесам —
Потом на все глядим лениво,
Потом и жизнь постыла нам:
Ее загадка и завязка
Уже длинна, стара, скучна,
Как пересказанная сказка
Усталому пред часом сна.
Обе пьесы — и пушкинская, и веневитиповская — принадлежат к «поэзии мысли», но при этом их сходство несравненно меньшее, нежели различие. В стихотворении Веневитинова — мысль давно возникшая, внутренне проверенный и окончательный вывод; у Пушкина — мысль точно рождающаяся, зыбкая и подвижная и именно потому лишенная даже намека на обязательность. У Веневитинова сказано все монументально и накрепко; у Пушкина его признание как будто более легкое, но зато и более живое и непосредственное. Герой стихотворения Пушкина — человек, личность; герой Веневитинова — не столько человек, сколько все человечество. И наконец: у Пушкина мысль о жизни возникла в определенной эмоциональной ситуации, она не обязательна при всех условиях (в других произведениях Пушкин может говорить на ту же тему иначе); у Веневитинова — не случайная мысль, а целая концепция жизни, которая поддерживается другими его стихами и всей системой его поэтических и философских взглядов.
Последнее существенно в целом для Веневитинова (как и для других поэтов-любомудров). Его лирика с установкой на философское обобщение легко объединяется в более или менее цельной поэтической и метафизической системе. У Пушкина в этом несравненно больше свободы. Ему глубоко чужды не только прямо философские, по и воплощенные в поэтическом творчестве системы. Интересно, что в одной из рецензий, положительно оценивая литературные достоинства статьи И. Киреевского, подчеркивая зрелость его мысли, Пушкин тут же замечает: «...что, впрочем, неоспоримо, несмотря на слишком систематическое умонаправлепие автора» (VI, 40).
В сознании Пушкина понятие «систематическое» едва ли не всегда соседствовало со словом «слишком». Для него свобода от систематического направления означала внутреннюю свободу творчества и нестесненность мысли. Поэтому он так дорожил ею.
«Нестесненность» характерна не только для пушкинской мысли, но и для способов ее выражения. И в этом Пушкин тоже был свободен. Его философская лирика отличается широтой тематической и разнообразием форм.
Ни в тематике, ни в формах нет у Пушкина и следа внешней связанности и обязательности. В пушкинской лирике разрабатываются самые различные темы философского значения, и для их воплощения Пушкин находит столь же различные поэтические конструкции.
Некоторые философские стихотворения Пушкина представляют собой род рассказа-притчи, рассказа-легенды с глубоким значением и общечеловеческой мыслью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
авторской установке, к этому Пушкин явно стремился, о чем и говорит сокращение текста при его издании. Интересно, что Лев Толстой, особенно любивший «Воспоминание», воспринимал его не как слово о Пушкине только, но и о нем, Льве Толстом. Для него, как и для многих других читателей Пушкина, это стихотворение будет иметь общечеловеческий и тем самым философский смысл и вначение.
Этому общечеловеческому и философскому звучанию стихотворения не в малой мере способствует и его язык, вся его приподнятая над бытом и каждодневностыо языковая атмосфера повествования. Язык «Воспоминания» не столь сгущенно-архаический, как язык «Пророка», но тем не менее достаточно высокий и близкий державин-скому. В стихотворении — книжно-приподнятые слова, слова традиционно-витийственные: «смертного», «стогны града», «бденья» и др. Не менее книжные и не менее высокие по звучанию метафоры: «свой длинный развивает свиток», «змеи сердечной угрызенья» и т. д. У Пушкина все это приметы того языка, который должен выразить поэтическую мысль не индивидуального, а общего значения.
Однако архаическая и высокая лексика у Пушкина при всем своем обобщающем свойстве отнюдь не выглядит отвлеченной и холодной. Пушкинский архаический язык по-особенному предметен, веществен. Его архаизмы предметны не сами по себе — это-то едва ли возможно, но потому, что они всегда попадают в предметный контекст. В таком контексте они точно оживают, конкретизируются, вбирают и в себя нечто от вещественного. Так, «стогны града» воспринимаются именно потому, что они «немые», в достаточной степени конкретно и предметно. В словах Пушкина, даже высоких, даже сугубо книжных, всегда есть что-то от непосредственности поэтического видения.
Достаточно традиционной для философских стихов того рода, к которому принадлежит «Воспоминание», является атмосфера ночи, ночной колорит лирического повествования. Ночь для поэтов-философов — условие углубленного познания мира и самого себя. Такой она часто бывала в философских пьесах немецких романтиков и русских любомудров. У Пушкина ночь не только условие познания, но и нечто самоценное. Опа существует и сама по себе, она у него тоже предметна. У Пушкина ночь
существует во времени, со своими характерными приметами, она наступает, она в движении, читатель чуть ли не видит ее: «полупрозрачная наляжет ночи тень».
Все эти стилевые особенности придают живую теплоту и конкретность признанию, которое составляет содержание стихотворения. У Пушкина философская лирика построена одновременно и па конкретном, и на общем, у пего не только обобщенный, но и вместе с тем индивидуальный, живой и непосредственный психологизм. При всей своей обобщенной философичности «Воспоминание» — это и исповедь, человеческий документ, это жизнь мысли и мука мысли.
Философские опыты Пушкина второй половины 20-х и 30-х годов решены не обязательно в высоком стилистическом ключе — они бывают и более обыденными в своей тональности и языковом оформлении. Примером тому может служить стихотворение «Дар напрасный, дар случайный» (1828):
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал...
Стихотворение написано на вечную тему, и при этом оно согрето сиюминутным чувством; в нем меньше, чем в «Воспоминании», ощущается авторская установка на обобщение, по это вовсе не отменяет обобщающего, философского смысла, в нем заключенного. Стихотворение это более традиционно «пушкинское», и именно поэтому своеобразие того, что мы называем философской лирикой Пушкина, проступает в нем с особенной отчетливостью.
У Веневитинова, которого Пушкин знал и ценил, есть стихотворение «Жизнь», близкое по теме и отчасти по ее решению пушкинскому стихотворению:
...Но кончится обман игривый!
Мы привыкаем к чудесам —
Потом на все глядим лениво,
Потом и жизнь постыла нам:
Ее загадка и завязка
Уже длинна, стара, скучна,
Как пересказанная сказка
Усталому пред часом сна.
Обе пьесы — и пушкинская, и веневитиповская — принадлежат к «поэзии мысли», но при этом их сходство несравненно меньшее, нежели различие. В стихотворении Веневитинова — мысль давно возникшая, внутренне проверенный и окончательный вывод; у Пушкина — мысль точно рождающаяся, зыбкая и подвижная и именно потому лишенная даже намека на обязательность. У Веневитинова сказано все монументально и накрепко; у Пушкина его признание как будто более легкое, но зато и более живое и непосредственное. Герой стихотворения Пушкина — человек, личность; герой Веневитинова — не столько человек, сколько все человечество. И наконец: у Пушкина мысль о жизни возникла в определенной эмоциональной ситуации, она не обязательна при всех условиях (в других произведениях Пушкин может говорить на ту же тему иначе); у Веневитинова — не случайная мысль, а целая концепция жизни, которая поддерживается другими его стихами и всей системой его поэтических и философских взглядов.
Последнее существенно в целом для Веневитинова (как и для других поэтов-любомудров). Его лирика с установкой на философское обобщение легко объединяется в более или менее цельной поэтической и метафизической системе. У Пушкина в этом несравненно больше свободы. Ему глубоко чужды не только прямо философские, по и воплощенные в поэтическом творчестве системы. Интересно, что в одной из рецензий, положительно оценивая литературные достоинства статьи И. Киреевского, подчеркивая зрелость его мысли, Пушкин тут же замечает: «...что, впрочем, неоспоримо, несмотря на слишком систематическое умонаправлепие автора» (VI, 40).
В сознании Пушкина понятие «систематическое» едва ли не всегда соседствовало со словом «слишком». Для него свобода от систематического направления означала внутреннюю свободу творчества и нестесненность мысли. Поэтому он так дорожил ею.
«Нестесненность» характерна не только для пушкинской мысли, но и для способов ее выражения. И в этом Пушкин тоже был свободен. Его философская лирика отличается широтой тематической и разнообразием форм.
Ни в тематике, ни в формах нет у Пушкина и следа внешней связанности и обязательности. В пушкинской лирике разрабатываются самые различные темы философского значения, и для их воплощения Пушкин находит столь же различные поэтические конструкции.
Некоторые философские стихотворения Пушкина представляют собой род рассказа-притчи, рассказа-легенды с глубоким значением и общечеловеческой мыслью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62