Прислушиваясь и доверяясь исключительно одному голосу в поэме Пушкина, ее толкователи легко оказываются на диаметрально противоположных точках зрения. Одни из них слышат в поэме исключительно голос утверждения: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия!» — и находят в ней главным пафос прославле-
ния русской государственности. Другие, потрясенные голосом Евгения, голосом человеческого возмущения и протеста: «Добро тебе, строитель чудотворный!» — хотят видеть и видят в «Медном всаднике» в качестве ключевой высокогуманную мысль о праве всякого человека на счастье. И те и другие толкователи поэмы правы, их выводы совсем не произвольны. Но те и другие правы лишь ограниченно, не вполне, не до конца. Они односторонне правы.
В «Медном всаднике» нет единой системы отсчета и единой, сводимой к ясному понятию авторской системы взглядов — как нет в ней и сколько-нибудь категорических, окончательных решений. В ней больше вопросов, нежели прямых ответов па вопросы. Ни одна из сил, противостоящих друг другу в поэме, не одерживает единоличной и абсолютной победы. Правда на стороне Евгения — но правда и на стороне Петра и его великого дела. Споры, которые время от времени ведутся в науке, на чьей стороне сам Пушкин (при этом предполагается однозначный ответ: или — или), по существу, лишены художественных оснований. Пушкин пи в чем не поучает, он сталкивает в поэме равновеликое, ничему не давая торжествовать окончательно. Он делает так во имя высшей правды: правды искусства и правды жизни. Вся его поэма — это воплощенная в художественных образах великая загадка и великая драма истории, над которой, читая «Медный всадник», задумывались и размышляли и после Пушкина многие поколения читателей.
«Медный всадник» по своему жанру не просто философская, но и философско-символическая поэма. Символический характер придает ей элемент фантастики, играющий важную, конструктивцую роль. В поэме действует Петр не только как историческая личность: непосредственно как человек он выступает только во вступлении к поэме. В основной части вместо Петра появляется его памятник — Медный всадник. Он в полном смысле этого слова действующее лицо поэмы: ему угрожают, он сердится, он преследует того, кто ему угрожает. Но при этом он не живой — он «медный». Все это создает, помимо прямого, непосредственно-реального, еще и другой, нереально-фантастический план повествования, за которым угадывается многое важное и которое принимает в нашем сознании вид символа, одновременно и загадочного и очень внятного, глубокого и неоднозначного.
Высокий символизм поэмы, связанная с ним глубина и многозначность художественной мысли — это еще одна из важных причин неутихающих споров вокруг «Медного всадника». И не просто споров — неумирающей жизни поэмы в сменяющих друг друга поколениях и веках, А. Блок недаром писал о «Медном всаднике»: «„Медный всадник" — все мы находимся в вибрациях его меди».
НОВЫЕ ПРОЗАИЧЕСКИЕ ЗАМЫСЛЫ. «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»
Значительные произведения 1830-х годов были написаны Пушкиным прозой. «Лета к суровой прозе клонят»,— писал Пушкин еще в «Евгении Онегине». В 30-е годы проза в творчестве Пушкина в количественном отношении преобладала над стихами.
В эти годы он писал «Историю пугачевского бунта» и «Капитанскую дочку». Им были написаны «Дубровский», «Пиковая дама», «Египетские ночи». Замечательно, что все названные произведения, кроме последнего, он начинал почти одновременно — в 1832—1833 гг.: 21 октября 1832 г. начата повесть «Дубровский», к 1832— 1833 гг. относятся первые наброски «Пиковой дамы», 31 января 1833 г. начата повесть «Капитанская дочка».
Одновременность прозаических замыслов не означает, однако, их однохарактерности. Замыслы очень разные, может быть, намеренно разные. «Дубровский» — остросю-жетная повесть с элементами мелодрамы, современная и по содержанию конфликта, и по картинам быта. «Пиковая дама» — повесть с фантастическим колоритом, почти детективная, острая, однако, не столько по типу повествования, сколько по своей глубокой идее. «Капитанская дочка» — историческая повесть в форме семейной хроники. Как и прежде, как всегда, Пушкин ищет в разных направлениях. Он пробует себя в различных жанрах прозы — и в каждом из них создает нечто сугубо свое, новое.
Его «Пиковая дама», при всей своей сюжетной экзотике, написана с установкой на сугубую простоту. Все фантастическое и необыкновенное в ней основапо на реальном и излагается и выглядит как вполне реальное.
Романтическая фабула благодаря спокойному, почти деловому тону рассказа обретает все черты свежести и яркой оригинальности. В читателе странным образом сочетаются при чтении повести ощущение необычности происходящего и вместе с тем подчеркнутой его обыденности. В худоягественном смысле это действует неожиданно и сильно. И это предвещает Достоевского и характер воздействия его произведений на читателя.
Впрочем, Достоевского предвещает но только своеобразная художественная атмосфера «Пиковой дамы», но и ее герой, и ее главная идея. Одержимый ротшильдовской и наполеоновской идеей, Германн в своем типологическом и родовом значении близок и Раскольникову Достоевского, и его Подростку. Да и не только им. Пушкинские идеи и пушкинские герои в литературном развитии дают богатые плоды, раскрывают многие свои возможности.
«Пиковая дама» связана не только с будущим русской литературы, но и с ее недавним прошлым — она связана с недавними замыслами самого Пушкина. В известном отношении, разумеется ограниченно, она связана с маленькими трагедиями. Как и в последних, в «Пиковой даме» исследуется человеческая страсть, гибельная страсть — именно та, которая воплощалась в Скупом рыцаре. Здесь она из исторического прошлого переносится прямо в современную эпоху — и то, что она выступает в более современных формах и в более обыденной сфере жизни, делает ее еще страшнее.
Страсть к обогащению у Германца вырастает до размеров холодной, беспощадной и вместе с тем безумной страсти. Безумная страсть — это метафора, но у Пушкина она реализуется. Германн в пушкинской повести сходит с ума. За этим не просто указание на бытовой, реальный факт, но и глубокая, и трагическая авторская мысль общего значения.
Повесть «Дубровский» Пушкин писал на сюжет, подсказанный ему Нащокиным. «Он рассказывал Пушкину про одного белорусского небогатого дворянина, по фамилии Островский (как и назывался сперва роман), который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из имения и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить сначала подьячих, потом и других. Нащокин видел этого Островского в острого».
В процессе работы над повестью «Нащокинский» сюжет был Пушкиным заметно изменен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62