Она сидела рядом с Аней у стола, наливала ей кофе и громким голосом спрашивала:
— Аня, что же это ты о нас думаешь? Что мы должны знать? Разве отец... или другие... я имею в виду... разве им не положено говорить, за что они человека арестовывают?
— Знаешь что, Хильдхен, — сказал Штефан, — чересчур уж ты разволновалась. Шла бы лучше на кухню. А мы с девочкой одни потолкуем.
Жена со вздохом встала и действительно вышла, муж проводил ее взглядом, пока за ней не закрылась дверь, потом легонько стукнул ладонью по столу и спросил:
— Итак, чего ты от меня хочешь?
— Хочу спросить кое о чем.
— Валяй, — сказал Штефан.
Аня поднесла чашку ко рту и стала маленькими глотками прихлебывать остывший кофе, словно он был ужасно горячий. «Ишь, паршивка, — подумал Штефан, — уже соображает, как мучить мужиков». Наконец она проговорила:
— Тебе ведь не понравилось, чего добился мой отец и кат; он недавно обошелся с тобой на конференции?
— Нет, — ответил Штефан, — только это же не причина для вызова полиции.
Аня кивнула и, помолчав, спросила:
— Но отец-то вызывал полицию, тогда, десять с лишним лет назад, когда ты забаррикадировал свою усадьбу, будто крепость, потому что не желал вступать в кооператив? Верно?
— Кто тебе сказал?
— Не помню. Может, Юрген.
— Слушай, — тихо, со злостью проговорил Штефан, — оставьте вы эти старые истории в покое. Какое вам дело? Что вы знаете о том времени? Вы ж еще под стол пешком ходили.Много воды утекло, ох как много, с той весны, весны коллективизации, времени классовых боев, как учат' в школе. Крестьяне редко об этом вспоминают, но в газетах Ане нет-нет и попадались юмористические рассказы, только, кажется, тогда порой было вовсе не до смеха. Штефан, во всяком случае, сердится, между бровей залегла гневная складка.
Что вы знаете о том времени? Что она знает? Во время игры кто-то тычет ей острым прутом в глаз, ужасно больно, она ничего не видит, кричит, прибегает мать, хватает ее на руки, прижимает к себе, покачивает, мурлычет песенку, охлаждающие примочки, вот они у врача, теперь уже не больно, она носит на глазу повязку, много дней, — это нечто особенное, гораздо лучше нового платья, потому что вся ребятня в деревне ей завидует. Позже отец рассказывал, как она гордо объявила: «А я а одним глазом колокольню вижу. Вот!»
И еще она помнит день, совсем не похожий на другие, матери лучше, она озабоченно снует туда-сюда, что-то делает, потом приходят какие-то люди, выносят из комнат мебель, все из дома вытаскивают. Ане говорят: «Мы уезжаем, там будет гораздо лучше, чем в Хорбеке».
В машине ей позволили сесть вперед, в кабину, рядом С матерью. В фартуке, который она узелком собрала в руке, спрятано сокровище, столь же ценное, как звездные талеры, что несла домой бедная девочка из сказки: насиженные яйца, им нельзя остывать, пришлось украдкой забрать их из-под наседки. Цыплята вылупились через несколько дней в Альтенштайне, и мать сказала: «Как же нам повезло».
Это было в 1960 году, весной. Эту перемену в своей детской жизни она помнит, а вот классовые бои — пет. Но, наверно, кто-то рассказал ей, что отец со Штефаном сцепились тогда, как смертельные враги, а вскоре Друскатам пришлось уехать из деревни, и до самого отъезда отец был. в Хорбеке председателем. Стало быть, Штефан его тогда
спихнул.Теперь же Штефан, сердито насупясь, говорит: оставь, мол, старьте истории, какое вам дело, что вы знаете о тех временах.«Я знаю мало, — думала Аня, — тут он прав, по позже пни ссорились из-за болота, а о Волчьей топи я знаю очень даже много».
Болото начиналось прямо за Адьтенштайном и тянулось вдоль озера до самых хорбекских угодий. Лишь немногие тродинки вели через чащу ивняка, по камышовым зарослям, по кочкам, по бурой траве, мимо густо заросших зеленью разводий, мимо ольшаника, который в поисках опоры запускал когти корней в гнилую воду. Изредка безрадостность болота нарушал травяной островок. Люди забредали туда не часто, зато в дебрях нашла приют всевозможная живность. Прежде отсюда наверняка совершали разбойничьи набеги волки, иначе откуда взяться такому названию.
Поначалу Аня, как и все альтенштайнские ребятишки, побаивалась Топи. Старики рассказывали жуткие истории о блуждающих огнях, что пляшут там по ночам: это-де души умерших, не то что идти за ними, даже просто завести о них разговор и то опасно для жизни. Иной раз они ведь и в деревне появлялись, как, например, один очень яркий блуждающий огонь, все были уверены, что это ландскнехт без головы. Говорят, одна молодая крестьянка, не из альт еиштайнских, посмеивалась над историями о привидениях, и вот однажды ночью на деревенской улице вспыхнул зеленоватый свет. Неоновых ламп в ту пору еще не было, крестьянка удивилась, выглянула в узенькую дверную форточку и увидела странное явление. «Эй, ландскнехт! — храбро крикнула она. — Заходи, хлебом с салом угощу!» Огонек к ней, а наутро женщину нашли без памяти и с кривой шеей. Она так и не сумела вытащить голову из тесной форточки; в чувство ее, правда, привели, хотя и с трудом, но с тех пор пришлось ей жить с кривой шеей.
Эта хоть в живых осталась, но ведь сколько людей погибло, навсегда исчезнув в Топи. В прежние времена там казнили нарушителей закона. Однажды Аня видела на фотографии молодую девушку, которую спихнули в трясину тысячу лет назад, на шее у нее сохранилась веревка, а одета она была в коротенькую кожаную юбочку вроде тех, что нынче снова вошли в моду.
Аня, наверно, была еще очень мала, когда отец впервые взял ее с собой на Волчью топь. Во всяком случае, сидела она на бензобаке мотоцикла, Друскат ехал по узенькой тропинке и поминутно отталкивался от земли то одной, то другой ногой, чтобы сохранить равновесие. Девочка пригибалась и жмурилась от страха: ей чудилось, будто
кривые ивовые сучья норовят схватить их. Внезапно Друскат затормозил: путь преграждало поваленное дерево.
«Цизеницу неймется, решил меня позлить, — сказал Друскат. — Он, если хочешь знать, в Топи король».
Им пришлось поднять еще несколько стволов, и вот наконец они подъехали к дому паромщика. Дворцом его не назовешь — запущенная каменная постройка за ветхим забором. Фрау Цизениц на вид тоже была неряшливая. Она вышла на крыльцо и недобрым взглядом сверлила пришельцев. Аня испуганно покосилась на крышу дома: нет, через эту трубу фрау Цизениц не пролетит, ведьмы такие толстые не бывают.
Женщина едва кивнула в ответ на «Добрый вечер» и тут же, словно в знак привета, выплеснула у порога миску мыльной воды.
«Чего вам?» — недовольно спросила она.
«Мне надо поговорить с вашим мужем».
Вытирая руки дерюжным фартуком, фрау Цизениц толкнула локтем дверь, потом наклонилась к Ане: наверно, хотела-таки съесть. Аня испуганно прижалась к отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Аня, что же это ты о нас думаешь? Что мы должны знать? Разве отец... или другие... я имею в виду... разве им не положено говорить, за что они человека арестовывают?
— Знаешь что, Хильдхен, — сказал Штефан, — чересчур уж ты разволновалась. Шла бы лучше на кухню. А мы с девочкой одни потолкуем.
Жена со вздохом встала и действительно вышла, муж проводил ее взглядом, пока за ней не закрылась дверь, потом легонько стукнул ладонью по столу и спросил:
— Итак, чего ты от меня хочешь?
— Хочу спросить кое о чем.
— Валяй, — сказал Штефан.
Аня поднесла чашку ко рту и стала маленькими глотками прихлебывать остывший кофе, словно он был ужасно горячий. «Ишь, паршивка, — подумал Штефан, — уже соображает, как мучить мужиков». Наконец она проговорила:
— Тебе ведь не понравилось, чего добился мой отец и кат; он недавно обошелся с тобой на конференции?
— Нет, — ответил Штефан, — только это же не причина для вызова полиции.
Аня кивнула и, помолчав, спросила:
— Но отец-то вызывал полицию, тогда, десять с лишним лет назад, когда ты забаррикадировал свою усадьбу, будто крепость, потому что не желал вступать в кооператив? Верно?
— Кто тебе сказал?
— Не помню. Может, Юрген.
— Слушай, — тихо, со злостью проговорил Штефан, — оставьте вы эти старые истории в покое. Какое вам дело? Что вы знаете о том времени? Вы ж еще под стол пешком ходили.Много воды утекло, ох как много, с той весны, весны коллективизации, времени классовых боев, как учат' в школе. Крестьяне редко об этом вспоминают, но в газетах Ане нет-нет и попадались юмористические рассказы, только, кажется, тогда порой было вовсе не до смеха. Штефан, во всяком случае, сердится, между бровей залегла гневная складка.
Что вы знаете о том времени? Что она знает? Во время игры кто-то тычет ей острым прутом в глаз, ужасно больно, она ничего не видит, кричит, прибегает мать, хватает ее на руки, прижимает к себе, покачивает, мурлычет песенку, охлаждающие примочки, вот они у врача, теперь уже не больно, она носит на глазу повязку, много дней, — это нечто особенное, гораздо лучше нового платья, потому что вся ребятня в деревне ей завидует. Позже отец рассказывал, как она гордо объявила: «А я а одним глазом колокольню вижу. Вот!»
И еще она помнит день, совсем не похожий на другие, матери лучше, она озабоченно снует туда-сюда, что-то делает, потом приходят какие-то люди, выносят из комнат мебель, все из дома вытаскивают. Ане говорят: «Мы уезжаем, там будет гораздо лучше, чем в Хорбеке».
В машине ей позволили сесть вперед, в кабину, рядом С матерью. В фартуке, который она узелком собрала в руке, спрятано сокровище, столь же ценное, как звездные талеры, что несла домой бедная девочка из сказки: насиженные яйца, им нельзя остывать, пришлось украдкой забрать их из-под наседки. Цыплята вылупились через несколько дней в Альтенштайне, и мать сказала: «Как же нам повезло».
Это было в 1960 году, весной. Эту перемену в своей детской жизни она помнит, а вот классовые бои — пет. Но, наверно, кто-то рассказал ей, что отец со Штефаном сцепились тогда, как смертельные враги, а вскоре Друскатам пришлось уехать из деревни, и до самого отъезда отец был. в Хорбеке председателем. Стало быть, Штефан его тогда
спихнул.Теперь же Штефан, сердито насупясь, говорит: оставь, мол, старьте истории, какое вам дело, что вы знаете о тех временах.«Я знаю мало, — думала Аня, — тут он прав, по позже пни ссорились из-за болота, а о Волчьей топи я знаю очень даже много».
Болото начиналось прямо за Адьтенштайном и тянулось вдоль озера до самых хорбекских угодий. Лишь немногие тродинки вели через чащу ивняка, по камышовым зарослям, по кочкам, по бурой траве, мимо густо заросших зеленью разводий, мимо ольшаника, который в поисках опоры запускал когти корней в гнилую воду. Изредка безрадостность болота нарушал травяной островок. Люди забредали туда не часто, зато в дебрях нашла приют всевозможная живность. Прежде отсюда наверняка совершали разбойничьи набеги волки, иначе откуда взяться такому названию.
Поначалу Аня, как и все альтенштайнские ребятишки, побаивалась Топи. Старики рассказывали жуткие истории о блуждающих огнях, что пляшут там по ночам: это-де души умерших, не то что идти за ними, даже просто завести о них разговор и то опасно для жизни. Иной раз они ведь и в деревне появлялись, как, например, один очень яркий блуждающий огонь, все были уверены, что это ландскнехт без головы. Говорят, одна молодая крестьянка, не из альт еиштайнских, посмеивалась над историями о привидениях, и вот однажды ночью на деревенской улице вспыхнул зеленоватый свет. Неоновых ламп в ту пору еще не было, крестьянка удивилась, выглянула в узенькую дверную форточку и увидела странное явление. «Эй, ландскнехт! — храбро крикнула она. — Заходи, хлебом с салом угощу!» Огонек к ней, а наутро женщину нашли без памяти и с кривой шеей. Она так и не сумела вытащить голову из тесной форточки; в чувство ее, правда, привели, хотя и с трудом, но с тех пор пришлось ей жить с кривой шеей.
Эта хоть в живых осталась, но ведь сколько людей погибло, навсегда исчезнув в Топи. В прежние времена там казнили нарушителей закона. Однажды Аня видела на фотографии молодую девушку, которую спихнули в трясину тысячу лет назад, на шее у нее сохранилась веревка, а одета она была в коротенькую кожаную юбочку вроде тех, что нынче снова вошли в моду.
Аня, наверно, была еще очень мала, когда отец впервые взял ее с собой на Волчью топь. Во всяком случае, сидела она на бензобаке мотоцикла, Друскат ехал по узенькой тропинке и поминутно отталкивался от земли то одной, то другой ногой, чтобы сохранить равновесие. Девочка пригибалась и жмурилась от страха: ей чудилось, будто
кривые ивовые сучья норовят схватить их. Внезапно Друскат затормозил: путь преграждало поваленное дерево.
«Цизеницу неймется, решил меня позлить, — сказал Друскат. — Он, если хочешь знать, в Топи король».
Им пришлось поднять еще несколько стволов, и вот наконец они подъехали к дому паромщика. Дворцом его не назовешь — запущенная каменная постройка за ветхим забором. Фрау Цизениц на вид тоже была неряшливая. Она вышла на крыльцо и недобрым взглядом сверлила пришельцев. Аня испуганно покосилась на крышу дома: нет, через эту трубу фрау Цизениц не пролетит, ведьмы такие толстые не бывают.
Женщина едва кивнула в ответ на «Добрый вечер» и тут же, словно в знак привета, выплеснула у порога миску мыльной воды.
«Чего вам?» — недовольно спросила она.
«Мне надо поговорить с вашим мужем».
Вытирая руки дерюжным фартуком, фрау Цизениц толкнула локтем дверь, потом наклонилась к Ане: наверно, хотела-таки съесть. Аня испуганно прижалась к отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98