Должно быть, они с Даниэлем говорили совсем недолго, каких-то пару минут.
Даниэль вроде и казался трезвым, но говорил слова, которые в других обстоятельствах, вероятно, не сказал бы, а может, она сама подзадорила его. Только чем? Хильда стояла, прислонясь к умывальнику, и смотрела на Даниэля, как он молча сидит и не сводит с нее горящих глаз и странно улыбается.
Она сказала просто так — нельзя же, чтобы на тебя глазели:
«Расскажи что-нибудь».
«Хочешь знать, кап было в трактире?»
Она отрицательно покачала головой:
«Когда я была маленькая, помню, часто приставала к матери: расскажи что-нибудь о прежних временах».
«Рассказать о прежнем? В самом деле?»
«Ну конечно».
«Один мужчина любил одну девушку, давно-давно. Мужчина был очень молод, девушка тоже, а любил он ее так, как, наверно, можно любить только в юности, без оговорок и без оглядки, не думая больше ни о чем: ни о том, что ходит он в лохмотьях, и что тяжко трудится, и что нережил в этой деревне страшное, — все стерлось, мир прекрасен, каждый день хорош, каждый час — ожидание любви».
Кажется, это называется флирт — холодная, ни к чему не обязывающая игра чувствами и ничего не значащими словами; почти каждая женщина владеет ею. Хильде тоже вздумалось было поиграть, и она спросила:
«Он так сильно ее любил?» — и почувствовала, как ёкнуло сердце.
Он, помедлив, кивнул. То, что он рассказывал, могло относиться и к нему самому, и к другому человеку:
«И вдруг ни с того ни с сего все кончилось, словно ножом отрезали».
«Почему, Даниэль?»
«Нашим детям уже не понять этой истории. Она была дочь первого богача в деревне, а он батрак. В один пре-
красный день его послали в партшколу, а по возвращении пришлось взять на себя заботу о покинутой усадьбе. Тогда кое-кто из крестьян подался на Запад — помнишь? — а землю надо было обрабатывать, тоже задачка для парня. Но она... — Он медленно покачивал головой. — У нее духу не хватило ради любви к нему оставить уютный родительский дом, она ведь была наследница, если хочешь знать. Через пару лет тоже вступила в кооператив». — Он засмеялся. Как ей показалось, чуть насмешливо.
«Даниэль!»
«Да?»
«Если он вправду так ее любил, почему не пошел в зятья? »
«Попасть в зависимость от старика?» — Друскат помотал головой.
«Что же с ними стало?»
Он пристально посмотрел на нее, легонько вздохнул и наконец сказал:
«Девушка скоро вышла замуж, причем надо же — за друга молодого человека. Сам он тоже женился, только жена рано умерла. В конце концов он решил: мужчине нужно нечто большее для счастья, чем любовь женщин. Можно любить работу, борьбу, успех, да мало ли что еще. И он научился вновь и вновь начинать с начала, в двадцать, в тридцать и в сорок тоже, все можно начать с начала, Хильда, так остаются молодыми».
«Он хоть изредка вспоминал о ней?»
«Научился вскоре проходить мимо, кивнув или махнув издалека рукой, небрежно, ни о чем не вспоминая и ничего не чувствуя».
Он рассказывал все это как где-то услышанное, рассказывал с улыбкой и легкой иронией: боже мой, до чего банальная история! Друскат даже продемонстрировал ей, как тот мужчина махал рукой через улицу: привет! И вдруг спросил:
«С тобой было так же?»
Она испугалась, не желая, чтобы все стало серьезно, чтобы он узнал о ней слишком много, и вдруг услышала свой голос: «Да».
«С глаз долой — из сердца вон. — Он улыбнулся без тени насмешки. — Но я никогда не терял тебя из виду, и сегодня во время танца... странно... ты вдруг снова ожила в моем сердце, в крови и бог знает где еще. Это ровным счетом ничего не значит, совсем ничего, Хильда, но правда, я так и не смог до конца забыть тебя. Ты мне все еще чуточку нравишься».
Он схватил ее шершавые натруженные руки и поцеловал их голубоватые жилки. Признание Даниэля растрогало Хильду. «Один живет, наверное, тоскует по женщине,— думала она, — но лучше пусть никогда не узнает, о чем я вспоминала, танцуя в его объятиях. У меня сыну пятнадцать лет... кто-то ведь должен в такой ситуации остаться благоразумным...» Позднее она не могла понять, как получилось, что она склонилась к нему, взяла его лицо в ладони и запечатлела на губах легкий, чистый поцелуй.
В коридоре у степы, прикрыв глаза и скрестив на груди руки, стоял Макс.
«Что ты здесь делаешь?»
«Жду».
«Уже готово», — сказала опа, проходя мимо него с подносом.
Даниэль вышел следом.
«Быстро вы», — сказал Макс.
В этот момент она ничего не заподозрила.
Комната была пуста.
«Где же гости?»
«Я их выгнал».
Она поставила поднос на стол, хотела было спросить, как же так и почему, но, обернувшись, увидела, что Макс наступает на Даниэля, неуклюже, шаг за шагом, подняв кулаки для драки... все ближе и ближе к Даниэлю.
Тот не двинулся с места, только сказал, четко и раздельно, точно обращаясь к лунатику:
«Макс, я не стану драться с тобой».
Штефап вдруг словно обезумел, сорвал с гвоздя коврик и со всего размаха ударил им Даниэля по уху — потом еще и еще раз. Даниэль не защищался, только вытянул руки и попятился, стараясь увернуться от безумца и добраться до двери. Макс запер дверь и рванул со стола скатерть вместе с посудой. Сообразив, что противник трезвее, ловчее и на драку не пойдет, он схватил стул, занес его на головой и швырнул в Даниэля. Тот пригнулся — стул угодил в стену и разлетелся на куски. И все это молча. Позднее Хильда вспоминала, что следила за этой призрачной сценой как за чем-то нереальным, словно в
кино — фильм без звука, в замедленном темпе... Она стояла в оцепенении, потом с криком бросилась навстречу разбушевавшемуся мужу.
Макс наотмашь ударил ее по лицу.Только тогда Даниэль пустил в ход кулаки.Секунду Макс еще держался на ногах, глядя на них удивленными детскими глазами, потом, как подрубленное дерево, рухнул на пол и затих. Наконец он с усилием приподнялся на локтях: сплюнул на ковер кровь и, задыхаясь, произнес:
«Я ничего тебе не отдам, слышишь? Ничего, что я себе создал, ничего, что мне принадлежит».
А потом произнес ту страшную фразу:
«Я могу тебя уничтожить».
Даниэль сходил за дочерью, они, не попрощавшись, ушли. Хильда тоже не проронила ни слова. Господи, что ей было сказать?
А немного погодя Макс безудержно, по-детски плакал, и, как ребенку, ему нужно было утешение и прощение, он впервые сдался на ее милость. Может, теперь станет лучше понимать других.
Однако события той ночи, по-видимому, задели его пе так глубоко, как она надеялась. Или гораздо глубже? То ли со стыда, то ли не сумел превозмочь унижение - так или иначе, но объясниться с Даниэлем он пе решился.
Зато Друскат очень скоро напомнил о себе.
Публично — па окружном партактиве, больше тысячи человек в зале — он резко обрушился на Штефановы методы, по рассказам, даже шутки насчет этого отпускал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Даниэль вроде и казался трезвым, но говорил слова, которые в других обстоятельствах, вероятно, не сказал бы, а может, она сама подзадорила его. Только чем? Хильда стояла, прислонясь к умывальнику, и смотрела на Даниэля, как он молча сидит и не сводит с нее горящих глаз и странно улыбается.
Она сказала просто так — нельзя же, чтобы на тебя глазели:
«Расскажи что-нибудь».
«Хочешь знать, кап было в трактире?»
Она отрицательно покачала головой:
«Когда я была маленькая, помню, часто приставала к матери: расскажи что-нибудь о прежних временах».
«Рассказать о прежнем? В самом деле?»
«Ну конечно».
«Один мужчина любил одну девушку, давно-давно. Мужчина был очень молод, девушка тоже, а любил он ее так, как, наверно, можно любить только в юности, без оговорок и без оглядки, не думая больше ни о чем: ни о том, что ходит он в лохмотьях, и что тяжко трудится, и что нережил в этой деревне страшное, — все стерлось, мир прекрасен, каждый день хорош, каждый час — ожидание любви».
Кажется, это называется флирт — холодная, ни к чему не обязывающая игра чувствами и ничего не значащими словами; почти каждая женщина владеет ею. Хильде тоже вздумалось было поиграть, и она спросила:
«Он так сильно ее любил?» — и почувствовала, как ёкнуло сердце.
Он, помедлив, кивнул. То, что он рассказывал, могло относиться и к нему самому, и к другому человеку:
«И вдруг ни с того ни с сего все кончилось, словно ножом отрезали».
«Почему, Даниэль?»
«Нашим детям уже не понять этой истории. Она была дочь первого богача в деревне, а он батрак. В один пре-
красный день его послали в партшколу, а по возвращении пришлось взять на себя заботу о покинутой усадьбе. Тогда кое-кто из крестьян подался на Запад — помнишь? — а землю надо было обрабатывать, тоже задачка для парня. Но она... — Он медленно покачивал головой. — У нее духу не хватило ради любви к нему оставить уютный родительский дом, она ведь была наследница, если хочешь знать. Через пару лет тоже вступила в кооператив». — Он засмеялся. Как ей показалось, чуть насмешливо.
«Даниэль!»
«Да?»
«Если он вправду так ее любил, почему не пошел в зятья? »
«Попасть в зависимость от старика?» — Друскат помотал головой.
«Что же с ними стало?»
Он пристально посмотрел на нее, легонько вздохнул и наконец сказал:
«Девушка скоро вышла замуж, причем надо же — за друга молодого человека. Сам он тоже женился, только жена рано умерла. В конце концов он решил: мужчине нужно нечто большее для счастья, чем любовь женщин. Можно любить работу, борьбу, успех, да мало ли что еще. И он научился вновь и вновь начинать с начала, в двадцать, в тридцать и в сорок тоже, все можно начать с начала, Хильда, так остаются молодыми».
«Он хоть изредка вспоминал о ней?»
«Научился вскоре проходить мимо, кивнув или махнув издалека рукой, небрежно, ни о чем не вспоминая и ничего не чувствуя».
Он рассказывал все это как где-то услышанное, рассказывал с улыбкой и легкой иронией: боже мой, до чего банальная история! Друскат даже продемонстрировал ей, как тот мужчина махал рукой через улицу: привет! И вдруг спросил:
«С тобой было так же?»
Она испугалась, не желая, чтобы все стало серьезно, чтобы он узнал о ней слишком много, и вдруг услышала свой голос: «Да».
«С глаз долой — из сердца вон. — Он улыбнулся без тени насмешки. — Но я никогда не терял тебя из виду, и сегодня во время танца... странно... ты вдруг снова ожила в моем сердце, в крови и бог знает где еще. Это ровным счетом ничего не значит, совсем ничего, Хильда, но правда, я так и не смог до конца забыть тебя. Ты мне все еще чуточку нравишься».
Он схватил ее шершавые натруженные руки и поцеловал их голубоватые жилки. Признание Даниэля растрогало Хильду. «Один живет, наверное, тоскует по женщине,— думала она, — но лучше пусть никогда не узнает, о чем я вспоминала, танцуя в его объятиях. У меня сыну пятнадцать лет... кто-то ведь должен в такой ситуации остаться благоразумным...» Позднее она не могла понять, как получилось, что она склонилась к нему, взяла его лицо в ладони и запечатлела на губах легкий, чистый поцелуй.
В коридоре у степы, прикрыв глаза и скрестив на груди руки, стоял Макс.
«Что ты здесь делаешь?»
«Жду».
«Уже готово», — сказала опа, проходя мимо него с подносом.
Даниэль вышел следом.
«Быстро вы», — сказал Макс.
В этот момент она ничего не заподозрила.
Комната была пуста.
«Где же гости?»
«Я их выгнал».
Она поставила поднос на стол, хотела было спросить, как же так и почему, но, обернувшись, увидела, что Макс наступает на Даниэля, неуклюже, шаг за шагом, подняв кулаки для драки... все ближе и ближе к Даниэлю.
Тот не двинулся с места, только сказал, четко и раздельно, точно обращаясь к лунатику:
«Макс, я не стану драться с тобой».
Штефап вдруг словно обезумел, сорвал с гвоздя коврик и со всего размаха ударил им Даниэля по уху — потом еще и еще раз. Даниэль не защищался, только вытянул руки и попятился, стараясь увернуться от безумца и добраться до двери. Макс запер дверь и рванул со стола скатерть вместе с посудой. Сообразив, что противник трезвее, ловчее и на драку не пойдет, он схватил стул, занес его на головой и швырнул в Даниэля. Тот пригнулся — стул угодил в стену и разлетелся на куски. И все это молча. Позднее Хильда вспоминала, что следила за этой призрачной сценой как за чем-то нереальным, словно в
кино — фильм без звука, в замедленном темпе... Она стояла в оцепенении, потом с криком бросилась навстречу разбушевавшемуся мужу.
Макс наотмашь ударил ее по лицу.Только тогда Даниэль пустил в ход кулаки.Секунду Макс еще держался на ногах, глядя на них удивленными детскими глазами, потом, как подрубленное дерево, рухнул на пол и затих. Наконец он с усилием приподнялся на локтях: сплюнул на ковер кровь и, задыхаясь, произнес:
«Я ничего тебе не отдам, слышишь? Ничего, что я себе создал, ничего, что мне принадлежит».
А потом произнес ту страшную фразу:
«Я могу тебя уничтожить».
Даниэль сходил за дочерью, они, не попрощавшись, ушли. Хильда тоже не проронила ни слова. Господи, что ей было сказать?
А немного погодя Макс безудержно, по-детски плакал, и, как ребенку, ему нужно было утешение и прощение, он впервые сдался на ее милость. Может, теперь станет лучше понимать других.
Однако события той ночи, по-видимому, задели его пе так глубоко, как она надеялась. Или гораздо глубже? То ли со стыда, то ли не сумел превозмочь унижение - так или иначе, но объясниться с Даниэлем он пе решился.
Зато Друскат очень скоро напомнил о себе.
Публично — па окружном партактиве, больше тысячи человек в зале — он резко обрушился на Штефановы методы, по рассказам, даже шутки насчет этого отпускал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98