Он помнит разговор, который произошел между ними году в сорок седьмом, да, в сорок седьмом — он как раз переезжал из общинной конторы, получив назначение первым секретарем Верапского райкома, а сменить его в должности бургомистра должен был некто Присколяйт, писарь... сомнительно, чтобы он сумел добиться успеха. И что получится в этой дыре из Даниэля?
Парень помогал Гомолле укладываться. Неожиданно тот ткнул его в грудь указательным пальцем:
«Поедешь со мной в Веран, я тебя устрою у наших, у товарищей. Тебе восемнадцать, пора поучиться уму-разуму, станешь, например, паровозным слесарем. Тут, в Хорбеке, ты ведь ерундой занимаешься».
Действительно, однажды ночью Штефан с этим сорванцом по жердочке разобрали телегу и снова ее собрали — у Крюгера на крыше. Даже навозом загрузили, причем в доме никто ничего не слышал. Выйдя утречком на крыльцо поглядеть, как погода, старый Крюгер не поверил своим глазам: на крыше торчала здоровенная фура навоза. Старик рвал и метал, деревня хохотала до слез. Гомолла, может, и сам не прочь был посмеяться, но проделке, к сожалению, не хватало политической подоплеки, пет, просто юнцы решили столь странным образом произвести впечатление па Крюгерову дочку.
В то время Даниэль, к неудовольствию Гомоллы, батрачил и усадьбе у Крюгера, потому якобы, что там легче всего было прокормить красавца коня. А в свободное время бил баклуши со Штефаном. Они даже обнаружили технические наклонности и сварганили из канистры для бензина и всевозможных трубок и винтиков перегонный аппарат для получения свекловичного шнапса. Агрегат действовал безупречно. В Хорбеке начались шумные празднества. Гомолла поначалу счел это проявлением созидательного энтузиазма и, пока Анна Прайбиш не раскрыла ему глаза, искренне думал: «Вот люди у нас, никогда не унывают!» Мальчишечье предприятие, с тревогой сообщила Анна, наносит чувствительный урон государственной монополии. Вообще-то фрау Прайбиш тревожилась, пожалуй, прежде всего за собственный бизнес: ее слабенькая пыпивка и тягаться не могла с шедшим из-под полы забористым пойлом. Гомолла рассвирепел, велел уничтожить самогонный аппарат и обложил обоих правонарушителей суровым денежным штрафом.
«Итак, — сказал он, — мой мальчик, хватит строить из себя батрака, поедешь со мной в Веран, там рабочий класс за тебя возьмется».
Даниэль помрачнел.
«Я предлагаю тебе отличные перспективы, — взвился Гомолла, — а ты ведешь себя так, словно я покушаюсь на твою жизнь».
«Я хочу остаться в Хорбеке, — ответил парень, — мне здесь нравится, здесь у меня наконец появились друзья, ровесники», — добавил он, не подозревая, как глубоко обижает Гомоллу. Тот был разочарован, но ведь, в конце концов, он Даниэлю но нянька.
«Ты еще пожалеешь», — пообещал он на прощание, и действительно так оно и вышло.
Глупыш батрачил ради белокурой Хильды, вроде как тот библейский персонаж — Иаков, что ли, — работал ради дочери богатого овцевода и в результате все-таки остался с носом. А Штефан тем временем приумножал маленькое хозяйство, полученное матерью после земельной реформы в Хорбеке.
Что ж, Гомолла не потерял парня из виду, время от времени расспрашивал Присколяйта; так он в конце концов узнал, что коня — свой козырь, как он всегда говорил, — Даниэль продал старому Крюгеру, приобрел на
вырученные деньги коленчатый вал, темными путями, скорее всего у Клёкнера из Западного Берлина, где же еще? Коленчатый вал поставили на полуразвалившийся трактор, и теперь — хотите верьте, хотите нет!—приятели открыли что-то вроде частной машинно-прокатной станции, позднее эти чертенята даже собрали дисковую пилу и резали строевой лес в соответствии с «Новой крестьянской программой», именуя и трактор и лесопилку «соседской взаимопомощью», то есть прикрывались прогрессивными лозунгами, и Гомолла не мог вмешаться. Зато потом отовсюду потянулся разный люд — контрабандисты, спекулянты, — чтобы воспользоваться услугами фирмы Штефан и компания. Фирма игнорировала официальные закупочные документы и никакого учета не вела. Тут Гомолла их и накрыл, обложил дружков налогом, да каким! Раз уж вы, ребятушки, занялись бизнесом, извольте расплачиваться!
С Даниэлем у него разговор особый, причем весьма серьезный: ведь в противоположность Штефану этот сорванец был членом партии и, надо думать, разбирался в классовом вопросе.
«Ой, парень, — воскликнул Гомолла, нагоняя страху, — метишь прямым ходом и капиталисты. Неужели сам не понимаешь?»
Парнишка испугался и промямлил извиняющимся тоном, что-де получал от работы огромное удовольствие.Гомолла незамедлительно определил молодого товарища в веранскую районную партшколу. Было это где-то в начале пятидесятых годов.
Гомолла помнил, что уезжал Даниэль неохотно, но скоро увлекся и с удовольствием провел три месяца в обществе единомышленников. Вечерами он иногда заходил к Гомолле, задавал сотни вопросов: коллективизация? — все в свое время... ах, диалектические принципы... нет, мой мальчик, в том-то и дело, что кирпич валится тебе на голову не случайно, и прочая, и прочая. Старик запомнил, что особенное впечатление произвела на Даниэля вечеринка, когда один из курсантов, по профессии учитель, наизусть читал товарищам «Зимнюю сказку» Гейне... «Мы здесь, на земле, устроим жизнь на зависть небу и раю»1.
Спустя три месяца, снова в Хорбеке, Даниэль отказался от своей доли в лесопилке и попробовал разъяснить приятелю, к каким благородным целям надлежит стре-миться им обоим, детям рабочих. Штефан компаньона не помял, он чувствовал себя преданным и обманутым. «Еще поглядим, кто быстрей придет к цели!» Старику Крюгеру зять с собственным трактором был очень даже по душе, во всяком случае куда милей молодого товарища Друската. Красотка Хильда, говорят, обливалась горючими слезами, но в самом деле, разве можно ожидать от дочери самого зажиточного крестьянина-старожила, что она бросит уютный родительский дом, откажется от наследства и пойдет за Даниэлем в развалюху — по заданию партии Даниэль взял на себя заботу об одной из брошенных хорбекских усадеб: прежде чем удрать за границу, владельцы здорово ее разграбили. Нет, ему отказали, старик — холодно, а дочка — со слезами. Повезло парню.
Да, прежде Гомолла часто думал, что Даниэль попал и, дурную компанию. А может, у Крюгсров были и другие причипы отказать ому. Что они могли знать о Друскате?
4. В этот летний день они шагали к Судной липе — старик тяжело опирался на палку, Штефан же, несмотря на свою массивность, передвигался легко.
Гомолла остановился и пристально посмотрел на Штефана:
— Кто эти два покойника?
Штефан разинул рот, точно глуповатый ребенок, потом приложил руку к сердцу и, помолчав, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Парень помогал Гомолле укладываться. Неожиданно тот ткнул его в грудь указательным пальцем:
«Поедешь со мной в Веран, я тебя устрою у наших, у товарищей. Тебе восемнадцать, пора поучиться уму-разуму, станешь, например, паровозным слесарем. Тут, в Хорбеке, ты ведь ерундой занимаешься».
Действительно, однажды ночью Штефан с этим сорванцом по жердочке разобрали телегу и снова ее собрали — у Крюгера на крыше. Даже навозом загрузили, причем в доме никто ничего не слышал. Выйдя утречком на крыльцо поглядеть, как погода, старый Крюгер не поверил своим глазам: на крыше торчала здоровенная фура навоза. Старик рвал и метал, деревня хохотала до слез. Гомолла, может, и сам не прочь был посмеяться, но проделке, к сожалению, не хватало политической подоплеки, пет, просто юнцы решили столь странным образом произвести впечатление па Крюгерову дочку.
В то время Даниэль, к неудовольствию Гомоллы, батрачил и усадьбе у Крюгера, потому якобы, что там легче всего было прокормить красавца коня. А в свободное время бил баклуши со Штефаном. Они даже обнаружили технические наклонности и сварганили из канистры для бензина и всевозможных трубок и винтиков перегонный аппарат для получения свекловичного шнапса. Агрегат действовал безупречно. В Хорбеке начались шумные празднества. Гомолла поначалу счел это проявлением созидательного энтузиазма и, пока Анна Прайбиш не раскрыла ему глаза, искренне думал: «Вот люди у нас, никогда не унывают!» Мальчишечье предприятие, с тревогой сообщила Анна, наносит чувствительный урон государственной монополии. Вообще-то фрау Прайбиш тревожилась, пожалуй, прежде всего за собственный бизнес: ее слабенькая пыпивка и тягаться не могла с шедшим из-под полы забористым пойлом. Гомолла рассвирепел, велел уничтожить самогонный аппарат и обложил обоих правонарушителей суровым денежным штрафом.
«Итак, — сказал он, — мой мальчик, хватит строить из себя батрака, поедешь со мной в Веран, там рабочий класс за тебя возьмется».
Даниэль помрачнел.
«Я предлагаю тебе отличные перспективы, — взвился Гомолла, — а ты ведешь себя так, словно я покушаюсь на твою жизнь».
«Я хочу остаться в Хорбеке, — ответил парень, — мне здесь нравится, здесь у меня наконец появились друзья, ровесники», — добавил он, не подозревая, как глубоко обижает Гомоллу. Тот был разочарован, но ведь, в конце концов, он Даниэлю но нянька.
«Ты еще пожалеешь», — пообещал он на прощание, и действительно так оно и вышло.
Глупыш батрачил ради белокурой Хильды, вроде как тот библейский персонаж — Иаков, что ли, — работал ради дочери богатого овцевода и в результате все-таки остался с носом. А Штефан тем временем приумножал маленькое хозяйство, полученное матерью после земельной реформы в Хорбеке.
Что ж, Гомолла не потерял парня из виду, время от времени расспрашивал Присколяйта; так он в конце концов узнал, что коня — свой козырь, как он всегда говорил, — Даниэль продал старому Крюгеру, приобрел на
вырученные деньги коленчатый вал, темными путями, скорее всего у Клёкнера из Западного Берлина, где же еще? Коленчатый вал поставили на полуразвалившийся трактор, и теперь — хотите верьте, хотите нет!—приятели открыли что-то вроде частной машинно-прокатной станции, позднее эти чертенята даже собрали дисковую пилу и резали строевой лес в соответствии с «Новой крестьянской программой», именуя и трактор и лесопилку «соседской взаимопомощью», то есть прикрывались прогрессивными лозунгами, и Гомолла не мог вмешаться. Зато потом отовсюду потянулся разный люд — контрабандисты, спекулянты, — чтобы воспользоваться услугами фирмы Штефан и компания. Фирма игнорировала официальные закупочные документы и никакого учета не вела. Тут Гомолла их и накрыл, обложил дружков налогом, да каким! Раз уж вы, ребятушки, занялись бизнесом, извольте расплачиваться!
С Даниэлем у него разговор особый, причем весьма серьезный: ведь в противоположность Штефану этот сорванец был членом партии и, надо думать, разбирался в классовом вопросе.
«Ой, парень, — воскликнул Гомолла, нагоняя страху, — метишь прямым ходом и капиталисты. Неужели сам не понимаешь?»
Парнишка испугался и промямлил извиняющимся тоном, что-де получал от работы огромное удовольствие.Гомолла незамедлительно определил молодого товарища в веранскую районную партшколу. Было это где-то в начале пятидесятых годов.
Гомолла помнил, что уезжал Даниэль неохотно, но скоро увлекся и с удовольствием провел три месяца в обществе единомышленников. Вечерами он иногда заходил к Гомолле, задавал сотни вопросов: коллективизация? — все в свое время... ах, диалектические принципы... нет, мой мальчик, в том-то и дело, что кирпич валится тебе на голову не случайно, и прочая, и прочая. Старик запомнил, что особенное впечатление произвела на Даниэля вечеринка, когда один из курсантов, по профессии учитель, наизусть читал товарищам «Зимнюю сказку» Гейне... «Мы здесь, на земле, устроим жизнь на зависть небу и раю»1.
Спустя три месяца, снова в Хорбеке, Даниэль отказался от своей доли в лесопилке и попробовал разъяснить приятелю, к каким благородным целям надлежит стре-миться им обоим, детям рабочих. Штефан компаньона не помял, он чувствовал себя преданным и обманутым. «Еще поглядим, кто быстрей придет к цели!» Старику Крюгеру зять с собственным трактором был очень даже по душе, во всяком случае куда милей молодого товарища Друската. Красотка Хильда, говорят, обливалась горючими слезами, но в самом деле, разве можно ожидать от дочери самого зажиточного крестьянина-старожила, что она бросит уютный родительский дом, откажется от наследства и пойдет за Даниэлем в развалюху — по заданию партии Даниэль взял на себя заботу об одной из брошенных хорбекских усадеб: прежде чем удрать за границу, владельцы здорово ее разграбили. Нет, ему отказали, старик — холодно, а дочка — со слезами. Повезло парню.
Да, прежде Гомолла часто думал, что Даниэль попал и, дурную компанию. А может, у Крюгсров были и другие причипы отказать ому. Что они могли знать о Друскате?
4. В этот летний день они шагали к Судной липе — старик тяжело опирался на палку, Штефан же, несмотря на свою массивность, передвигался легко.
Гомолла остановился и пристально посмотрел на Штефана:
— Кто эти два покойника?
Штефан разинул рот, точно глуповатый ребенок, потом приложил руку к сердцу и, помолчав, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98