Дети простодушно играли костями и черепками, пока до всего этого не докопались учителя и не положили конец безобразию. Некрополь блокировали, потом его обследовали специалисты: собирать все находки не имело смысла. Куда девать тысячи и тысячи обломков бесчисленных погребальных урн?
Негодную землю в конце концов пустили под плуг, а голубой бусиной — той самой, которая некогда, видимо, принадлежала девушке славянского племени, — теперь можно полюбоваться в краеведческом музее в Воране. С недавних пор там выставлен еще и короткий германский меч: тракторист из Борнхофа вырыл его плугом во время вспашки зяби.
Может, холм был вовсе не местом казней — так думает, например, альтенштайнский учитель Кунов, — а капищем древних богов? Судя по валунам, к которым тянутся узловатые корни липы, такой вывод напрашивается почти сам собой.
Что это были за божества и кто их чтил, здесь, у Судной липы, между Альтенштайном и Хорбеком — деревнями, которые уже лет десять, как полностью кооперированы? И все это тоже вехи истории.
Если по пути из Альтенштайна встать спиной к сосняку, увидишь Хорбек: крохотные домишки крестьян-новоселов вдоль дороги к озеру, широкие окна бетонных кубов новой постройки, а над вершинами парка зубцы замка Хорбек, неуклюжего сооружения в стиле «тюдор». По правую руку сквозь прибрежный кустарник поблескивает озеро. Отсюда берет начало Волчья топь и тянется до самого Альтенштайна. С этой стороны холма не видно, но
по левую руку полыхают вдали черепичные крыши Кар-бова. И куда пи глянь — поля, словно мазки широкой кисти, тона приглушенные: желтые, зеленые, коричневые — и легкие пятна голубоватых перелесков, нивы до самой насыпи, где проходит магистральное шоссе, тополевая аллея, точно намеченный легкими штрихами заборчик, отделяющий горизонт от невероятной вышины летнего неба, Меньше чем за четверть часа от липы можно спуститься в Хорбек.
Шагая утром через поля вниз, в Хорбек, Аня видела, до чего нынешнее лето изменило окрестности: хлеба сохли, кой-какие стебли солнце окрасило желтизной. «Все засыхает, — думала Аня, — один польдер1 посреди топи зеленеет. Стоит поднять воду в озере, и солнце уже ничего не спалит, наоборот, лишь травы станут сочнее. Польдер с виду зеленый, зеленый от травы. Надо показать Штефану, он ведь не хотел верить, а может, не помог отцу просто из упрямства, с ним такое случается. Отец, конечно же, был прав, когда надумал превратить болото в луг. Теперь каждый поймет, а раньше Штефан выступал против, многие были против. Одни заявляли об этом открыто, другие нет. Например, учитель Кунов не так давно в школе, на уроке биологии, рассуждал о работе крестьян на Топи, о пользе осушения — в кои-то веки интересный вопрос! — и вдруг говорит, даже голос у него дрогнул: к сожалению, мол, уничтожены гнездовья несчастных пташек, и пошел... к сожалению, к сожалению... Факты перечислил, и все вроде и не в упрек господину Друскату, но весь класс обернулся и уставился на меня, будто я одна виновата в исчезновении журавлей и уток. Ну, это было слишком, так я Кунову и сказала, прямо с задней парты. Эдак я тоже умею: «Любой прогресс чего-то стоит». У отца переняла, фраза отличная и такая естественная. В классе сперва притихли, а потом кто-то из мальчишек как завопит: «Вот так шутка! Вот так шутка!»- или что-то в этом роде. Ясное дело, хохот. Верно, думали, я растеряюсь. «Отцу, — говорю, — тоже жаль, что уткам негде выводить птенцов. Что, если мы всем классом нарежем ивовых саженцев? Землеустройство, господин Кунов,
разумеется, под вашим руководством, вы ведь в этом разбираетесь. Папа считает, хватит тысячи прутьев. Надо только ткнуть их в землю у запруды, растут они быстро и на вид красивые. Чего смеетесь? По-моему, ивы на редкость красивые! А через пару лет, вот увидите, под каждой ивой появится по утиному гнезду!» Господину Кунову идея пришлась по вкусу, классу .тоже. Весной приступим к посадке. Следующей весной, и что тогда? Буду ли я еще здесь? Где будет отец? Где он сейчас? Сегодня утром его постель так и осталась нетронутой.
Пойду к Штефану — они с отцом частенько не ладили, но ведь и дружили тоже. Может, Штефан знает, почему отца арестовали, может, он сам в этом замешан».4. Штефаны жили на краю Хорбека в нарядном и просторном кирпичном доме. Семья владела им давно. Правда, уже тесть Макса Штефана, старый Крюгер, пришел в крепкое хозяйство; случилось это, кажется, во время первой мировой войны. А жену его, мать Хильды — она давно уж умерла, — тогдашние владельцы удочерили, однако родом она была из Хорбека — вот почему Штефаны искони считались старожилами, так же как и две-три другие семьи. Пока Хорбек был графский, больше никому из крестьян не удалось прочно стать на ноги. Остальные раньше либо служили поденщиками и батраками у хор-бекских графов, либо переселились сюда из Богемии и Западной Пруссии после второй мировой войны. Это тоже случилось не вчера, и на могильных плитах Хорбека имена старожилов — Виденбеков, Крюгеров или Туровов — давно уж соседствуют с фамилиями вроде Краковски, Роговски, Пионтек или Каллувайт.
Теперь — там, в земле — приходится им друг с другом ладить, хотя при жизни не раз, бывало, «воевали» — старожилы и нищие переселенцы... Было около семи и по-утреннему свежо, на небе ни облачка — день, наверно, снова нальется слепящим зноем. Макс Штефан уже давно был на ногах. Он не умел мириться с обстоятельствами, даже с самыми безнадежными, и спозаранку привел в готовность пожарную команду. С помощью длинных пожарных рукавов, которые Макс выманил у веранского бургомистра, они собирались напоить часть пересохших лугов.
«Что, если и Веране вдруг случится пожар, а депо ни единого рукава — подумать страшно!» — упираясь, причитал веранский бургомистр. Но Макс так уговаривал его снасти луга и выгоны, что в конце концов бургомистр сдался, соблазнившись ящиком чудесных помидоров: в продаже их в ту пору нигде не было, зато они зрели в хор-бекских теплицах.
Макс Штефан был грузный мужчина лет сорока, с моложавым лицом, голубоглазый, словно сказочный герой, но почти совершенно лысый, к тому же носатый. Все в этом человеке было большим и сильным, наружность его говорила сама за себя: Макс любил жить и наслаждаться жизнью.
Он сидел без пиджака, в одной рубашке, и завтракал. На столе перед ним стояла глазунья из трех яиц.
— Ну, Хильдхен, приступим!
Жена налила ему кофе, значительно более крепкого, чем так называемый «мокко», который подавали в «Веранском подворье». Хильда одних лет со Штефаном. В юности она была хорошенькая, а теперь уже несколько увяла; вокруг рта залегли горькие морщинки: приходилось много работать бок о бок с мужем: «Ну-ка, Хильдхен, покажи пример, не то другие женщины прохлаждаться начнут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Негодную землю в конце концов пустили под плуг, а голубой бусиной — той самой, которая некогда, видимо, принадлежала девушке славянского племени, — теперь можно полюбоваться в краеведческом музее в Воране. С недавних пор там выставлен еще и короткий германский меч: тракторист из Борнхофа вырыл его плугом во время вспашки зяби.
Может, холм был вовсе не местом казней — так думает, например, альтенштайнский учитель Кунов, — а капищем древних богов? Судя по валунам, к которым тянутся узловатые корни липы, такой вывод напрашивается почти сам собой.
Что это были за божества и кто их чтил, здесь, у Судной липы, между Альтенштайном и Хорбеком — деревнями, которые уже лет десять, как полностью кооперированы? И все это тоже вехи истории.
Если по пути из Альтенштайна встать спиной к сосняку, увидишь Хорбек: крохотные домишки крестьян-новоселов вдоль дороги к озеру, широкие окна бетонных кубов новой постройки, а над вершинами парка зубцы замка Хорбек, неуклюжего сооружения в стиле «тюдор». По правую руку сквозь прибрежный кустарник поблескивает озеро. Отсюда берет начало Волчья топь и тянется до самого Альтенштайна. С этой стороны холма не видно, но
по левую руку полыхают вдали черепичные крыши Кар-бова. И куда пи глянь — поля, словно мазки широкой кисти, тона приглушенные: желтые, зеленые, коричневые — и легкие пятна голубоватых перелесков, нивы до самой насыпи, где проходит магистральное шоссе, тополевая аллея, точно намеченный легкими штрихами заборчик, отделяющий горизонт от невероятной вышины летнего неба, Меньше чем за четверть часа от липы можно спуститься в Хорбек.
Шагая утром через поля вниз, в Хорбек, Аня видела, до чего нынешнее лето изменило окрестности: хлеба сохли, кой-какие стебли солнце окрасило желтизной. «Все засыхает, — думала Аня, — один польдер1 посреди топи зеленеет. Стоит поднять воду в озере, и солнце уже ничего не спалит, наоборот, лишь травы станут сочнее. Польдер с виду зеленый, зеленый от травы. Надо показать Штефану, он ведь не хотел верить, а может, не помог отцу просто из упрямства, с ним такое случается. Отец, конечно же, был прав, когда надумал превратить болото в луг. Теперь каждый поймет, а раньше Штефан выступал против, многие были против. Одни заявляли об этом открыто, другие нет. Например, учитель Кунов не так давно в школе, на уроке биологии, рассуждал о работе крестьян на Топи, о пользе осушения — в кои-то веки интересный вопрос! — и вдруг говорит, даже голос у него дрогнул: к сожалению, мол, уничтожены гнездовья несчастных пташек, и пошел... к сожалению, к сожалению... Факты перечислил, и все вроде и не в упрек господину Друскату, но весь класс обернулся и уставился на меня, будто я одна виновата в исчезновении журавлей и уток. Ну, это было слишком, так я Кунову и сказала, прямо с задней парты. Эдак я тоже умею: «Любой прогресс чего-то стоит». У отца переняла, фраза отличная и такая естественная. В классе сперва притихли, а потом кто-то из мальчишек как завопит: «Вот так шутка! Вот так шутка!»- или что-то в этом роде. Ясное дело, хохот. Верно, думали, я растеряюсь. «Отцу, — говорю, — тоже жаль, что уткам негде выводить птенцов. Что, если мы всем классом нарежем ивовых саженцев? Землеустройство, господин Кунов,
разумеется, под вашим руководством, вы ведь в этом разбираетесь. Папа считает, хватит тысячи прутьев. Надо только ткнуть их в землю у запруды, растут они быстро и на вид красивые. Чего смеетесь? По-моему, ивы на редкость красивые! А через пару лет, вот увидите, под каждой ивой появится по утиному гнезду!» Господину Кунову идея пришлась по вкусу, классу .тоже. Весной приступим к посадке. Следующей весной, и что тогда? Буду ли я еще здесь? Где будет отец? Где он сейчас? Сегодня утром его постель так и осталась нетронутой.
Пойду к Штефану — они с отцом частенько не ладили, но ведь и дружили тоже. Может, Штефан знает, почему отца арестовали, может, он сам в этом замешан».4. Штефаны жили на краю Хорбека в нарядном и просторном кирпичном доме. Семья владела им давно. Правда, уже тесть Макса Штефана, старый Крюгер, пришел в крепкое хозяйство; случилось это, кажется, во время первой мировой войны. А жену его, мать Хильды — она давно уж умерла, — тогдашние владельцы удочерили, однако родом она была из Хорбека — вот почему Штефаны искони считались старожилами, так же как и две-три другие семьи. Пока Хорбек был графский, больше никому из крестьян не удалось прочно стать на ноги. Остальные раньше либо служили поденщиками и батраками у хор-бекских графов, либо переселились сюда из Богемии и Западной Пруссии после второй мировой войны. Это тоже случилось не вчера, и на могильных плитах Хорбека имена старожилов — Виденбеков, Крюгеров или Туровов — давно уж соседствуют с фамилиями вроде Краковски, Роговски, Пионтек или Каллувайт.
Теперь — там, в земле — приходится им друг с другом ладить, хотя при жизни не раз, бывало, «воевали» — старожилы и нищие переселенцы... Было около семи и по-утреннему свежо, на небе ни облачка — день, наверно, снова нальется слепящим зноем. Макс Штефан уже давно был на ногах. Он не умел мириться с обстоятельствами, даже с самыми безнадежными, и спозаранку привел в готовность пожарную команду. С помощью длинных пожарных рукавов, которые Макс выманил у веранского бургомистра, они собирались напоить часть пересохших лугов.
«Что, если и Веране вдруг случится пожар, а депо ни единого рукава — подумать страшно!» — упираясь, причитал веранский бургомистр. Но Макс так уговаривал его снасти луга и выгоны, что в конце концов бургомистр сдался, соблазнившись ящиком чудесных помидоров: в продаже их в ту пору нигде не было, зато они зрели в хор-бекских теплицах.
Макс Штефан был грузный мужчина лет сорока, с моложавым лицом, голубоглазый, словно сказочный герой, но почти совершенно лысый, к тому же носатый. Все в этом человеке было большим и сильным, наружность его говорила сама за себя: Макс любил жить и наслаждаться жизнью.
Он сидел без пиджака, в одной рубашке, и завтракал. На столе перед ним стояла глазунья из трех яиц.
— Ну, Хильдхен, приступим!
Жена налила ему кофе, значительно более крепкого, чем так называемый «мокко», который подавали в «Веранском подворье». Хильда одних лет со Штефаном. В юности она была хорошенькая, а теперь уже несколько увяла; вокруг рта залегли горькие морщинки: приходилось много работать бок о бок с мужем: «Ну-ка, Хильдхен, покажи пример, не то другие женщины прохлаждаться начнут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98