Какой аромат! В народе поговаривали, что хорбекцы выдумали скоростной способ жарения на вертеле и, сдобрив любое мясо или дичину смесью пряностей, красного вина и соли, умели придать жаркому нежный привкус копчености. Их методом заинтересовалась даже Нировская гильдия мясников-кооператоров, да только хорбекцы берегли свой секрет, они, мол, и сами не прочь воспользоваться изобретением, понятное дело, но большому счету — поставляя фирменное блюдо на разные крестьянские рынки, само собой, по наивысшим ценам.
Масса народу сновала по прибрежному лугу — солдаты, девушки, трактористы, — воздух гудел от шума. Голоса, смех... Вот даже грянул духовой оркестр, очевидно, армейский: «Розамунда, подари сердечко и скажи мне: да».
Так живут хорбекцы, все подряд праздники отмечают; похоже, праздники выпадают у них частенько, и даже среди недели.Ане нравился Макс Штефан, потому что был он человек веселый и обращался с нею, как с дамой. Хотя временами он с галантностью перебарщивал — вот как сейчас. Что опять вытворяет, что с нею делает? Нет, правда, она уже не владела собой, вытянула шею и по-птичьи дергала
головой, потом не удержалась и глупо захихикала, прикрывшись ладошкой, точно двенадцатилетняя девчонка. Дело в том, что, здороваясь, Макс расшаркался и до того лихо снял перед Аней шляпу, что пучком перьев подмел траву. Рассмешил он ее тем, что грациозные, почти балетные ужимки забавно контрастировали с его мощными телесами.
«Музыка — туш!» — крикнул Макс. Лязгнули медные, сипло гаркнули трубы; Штефан, так сказать, по всем правилам придворного этикета, отставив локоть, уперев лапищу в бедро и изящно семеня ногами, повел Аню сквозь шпалеры смеющихся, орущих, бьющих в ладоши людей. Отец, спотыкаясь, хмуро шел следом. Может, Штефан вел себя так потому, что ему очень нравилось злить отца. Или он уже подвыпил?
Макс подвел ее к опрокинутому ящику, смиренно предложил сесть, резко свистнул, коротким взмахом руки велел подать тарелки и стаканы, пирушка началась. Кончилась она, правда, преждевременно, и виной тому был не только внезапный грозовой ливень.
«Знаешь, как я это сотворил, как построил у себя под боком центр отдыха?» — хитро прищурившись, спросил Штефан, согнул указательный палец, как ведьма из сказки, и поманил Друската поближе. Обнял его за плечи, шепотом выложил на ухо секрет, под конец ткнул кулаком в грудь, прыснул и расхохотался до слез. Анин отец улыбнулся, однако удивленно поднял брови — так иногда из вежливости улыбаются совершенно несмешным вещам: «Да-да, знаю, ты парень не промах». Он, наверно, вспомнил о размытом польдере, его сооружение стоило больших усилий и отказа от многих удовольствий. В Альтенштайне до сих пор не было водопровода, Альтенштайнский замок — в нем жили десять семей — срочно нуждался в ремонте, а общине каждый год срезали средства. Кто знает, о чем он там думал, но сказал он вот что:
«Ничего себе, опять урвал кусочек...» Штефан не дал ему договорить: «Стоп! Материал наш!» Друскат кивнул, словно с уважением: «Брус первосортный. Таким брусом мы бы смогли подправить стропила Алътенштайнского замка, а то не ровен час рухнет».
Он огляделся, заметил у берега копер, кран, гусеничные трактора, посмотрел на солдат — здоровые парни служат в спецподразделении! — и сказал:
«С таким количеством людей, как тут, — с целым подразделением, так ведь? — мы бы за пару дней полтопи запрудили. Слыхал? Польдер у нас затопило!»
«Вот как!»
«Когда Штефану хочется выказать сочувствие, он всегда корчит невинную физиономию, — думала Аня, — может, не умеет понять других людей и не в состоянии войти в их положение?»
Друскат зажмурился от солнца. Он смотрел вниз на новенькие сходни, видимо, ему бросилось в глаза, что озеро у Хорбека в самом деле стоит ниже обычного.
«Наверно, кто-то поставил запруду, — сказал он, — должно быть, возле Карбова, и вода прорвала дамбу. Она ведь была всего лишь из торфа. Кто запрудил?»
Штефан не сводил с Друската удивленно-растерянного взгляда невероятно голубых глаз. Такое выражение лица бывает у людей, несправедливо обвиненных в страшном преступлении.
«Ты же не думаешь... — Он приложил ладонь к сердцу. — Я?»
Друскат невольно улыбнулся.
Штефан схватил его за руку.
«Старина, — сказал он, точно вот сию минуту на него снизошло озарение, — может, это армия? Может, хотели облегчить солдатам работу. Дело понятное».
И он опять притянул Друската к себе, настойчиво зашептал:
«Воспользуйся случаем, старик, я тебе объясню, что делать: свали ответственность на армию, потребуй возмещения убытков, изобрази их страшнее, чем они есть, пусть военные строят тебе польдер вдвое больше».
Аня диву давалась: отец тоже шепотом, точно один пройдоха у другого, спросил:
«И тебя еще никто не выводил на чистую воду?»
«Ни разу! — засмеялся Штефан и начал поучать Друската: — Кому на пользу, малыш, вот о чем надо спрашивать. Ко мне никто не прицепится, покуда общество в выигрыше».
«Хорбек, — обрезал Друскат. — Ты имеешь в виду Хорбек, горстку людей, группку. Не перестаю удивляться,
как ЭТО вы именуете свои личные нужды потребностями общества».
«Ну и что? Социализм должен доставлять удовольствие — вот мой девиз. Из самого лучшего в мире дела ниче-го не выйдет, дружище, если отнять у людей радость жизни и только успокаивать: завтра, мол, люди добрые, завтра заживете лучше! Завтра и помереть можно. Никогда я не любил этот вот лозунг: давай, дескать, нынче затянем потуже ремни, а там, глядишь, когда-нибудь и пожрем от пуза. Нет, мне пузо нужно сегодня, и оно у меня есть... — Он поднялся с ящика, где сидел напротив Ани и Друска-та, — невзирая на толщину, он был проворен, — выпрямился перед ними во весь рост, широко расставил ноги — колосс! — и хлопнул себя ладонями по животу: — ...вот он — тут!»
В самом деле невозможно не заметить.
«Мы в округе первые. Почему? Потому что всякий знает, у меня повкалывать для социализма стоит, это окупается тут... — еще шлепок но брюху, — и тут... — он, как фокусник, потряс правой рукой, и Ане впрямь показалось, будто из рукава сыплются монеты, — и вообще...»
Штефан раскинул руки, точно благословляя праздник, радостных людей, которые сновали взад и вперед, сбивались в группы, толпились у костра, ели, пили и благодушествовали за Штефанов счет. А духовой оркестр играл: «Розамунда, подари сердечко и скажи мне: да».
«А как окупался труд в Альтенштайне? Люди там не глупее и не ленивее хорбекских, — размышляла Аня, — но живут не так хорошо, как тут, жребии распределены в самом деле несправедливо. Закон природы, как говорил старый Цизениц. Ерунда, конечно, но несправедливость существует, только в чем она?»
Отец, прищурясь, взглянул на Штефана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Масса народу сновала по прибрежному лугу — солдаты, девушки, трактористы, — воздух гудел от шума. Голоса, смех... Вот даже грянул духовой оркестр, очевидно, армейский: «Розамунда, подари сердечко и скажи мне: да».
Так живут хорбекцы, все подряд праздники отмечают; похоже, праздники выпадают у них частенько, и даже среди недели.Ане нравился Макс Штефан, потому что был он человек веселый и обращался с нею, как с дамой. Хотя временами он с галантностью перебарщивал — вот как сейчас. Что опять вытворяет, что с нею делает? Нет, правда, она уже не владела собой, вытянула шею и по-птичьи дергала
головой, потом не удержалась и глупо захихикала, прикрывшись ладошкой, точно двенадцатилетняя девчонка. Дело в том, что, здороваясь, Макс расшаркался и до того лихо снял перед Аней шляпу, что пучком перьев подмел траву. Рассмешил он ее тем, что грациозные, почти балетные ужимки забавно контрастировали с его мощными телесами.
«Музыка — туш!» — крикнул Макс. Лязгнули медные, сипло гаркнули трубы; Штефан, так сказать, по всем правилам придворного этикета, отставив локоть, уперев лапищу в бедро и изящно семеня ногами, повел Аню сквозь шпалеры смеющихся, орущих, бьющих в ладоши людей. Отец, спотыкаясь, хмуро шел следом. Может, Штефан вел себя так потому, что ему очень нравилось злить отца. Или он уже подвыпил?
Макс подвел ее к опрокинутому ящику, смиренно предложил сесть, резко свистнул, коротким взмахом руки велел подать тарелки и стаканы, пирушка началась. Кончилась она, правда, преждевременно, и виной тому был не только внезапный грозовой ливень.
«Знаешь, как я это сотворил, как построил у себя под боком центр отдыха?» — хитро прищурившись, спросил Штефан, согнул указательный палец, как ведьма из сказки, и поманил Друската поближе. Обнял его за плечи, шепотом выложил на ухо секрет, под конец ткнул кулаком в грудь, прыснул и расхохотался до слез. Анин отец улыбнулся, однако удивленно поднял брови — так иногда из вежливости улыбаются совершенно несмешным вещам: «Да-да, знаю, ты парень не промах». Он, наверно, вспомнил о размытом польдере, его сооружение стоило больших усилий и отказа от многих удовольствий. В Альтенштайне до сих пор не было водопровода, Альтенштайнский замок — в нем жили десять семей — срочно нуждался в ремонте, а общине каждый год срезали средства. Кто знает, о чем он там думал, но сказал он вот что:
«Ничего себе, опять урвал кусочек...» Штефан не дал ему договорить: «Стоп! Материал наш!» Друскат кивнул, словно с уважением: «Брус первосортный. Таким брусом мы бы смогли подправить стропила Алътенштайнского замка, а то не ровен час рухнет».
Он огляделся, заметил у берега копер, кран, гусеничные трактора, посмотрел на солдат — здоровые парни служат в спецподразделении! — и сказал:
«С таким количеством людей, как тут, — с целым подразделением, так ведь? — мы бы за пару дней полтопи запрудили. Слыхал? Польдер у нас затопило!»
«Вот как!»
«Когда Штефану хочется выказать сочувствие, он всегда корчит невинную физиономию, — думала Аня, — может, не умеет понять других людей и не в состоянии войти в их положение?»
Друскат зажмурился от солнца. Он смотрел вниз на новенькие сходни, видимо, ему бросилось в глаза, что озеро у Хорбека в самом деле стоит ниже обычного.
«Наверно, кто-то поставил запруду, — сказал он, — должно быть, возле Карбова, и вода прорвала дамбу. Она ведь была всего лишь из торфа. Кто запрудил?»
Штефан не сводил с Друската удивленно-растерянного взгляда невероятно голубых глаз. Такое выражение лица бывает у людей, несправедливо обвиненных в страшном преступлении.
«Ты же не думаешь... — Он приложил ладонь к сердцу. — Я?»
Друскат невольно улыбнулся.
Штефан схватил его за руку.
«Старина, — сказал он, точно вот сию минуту на него снизошло озарение, — может, это армия? Может, хотели облегчить солдатам работу. Дело понятное».
И он опять притянул Друската к себе, настойчиво зашептал:
«Воспользуйся случаем, старик, я тебе объясню, что делать: свали ответственность на армию, потребуй возмещения убытков, изобрази их страшнее, чем они есть, пусть военные строят тебе польдер вдвое больше».
Аня диву давалась: отец тоже шепотом, точно один пройдоха у другого, спросил:
«И тебя еще никто не выводил на чистую воду?»
«Ни разу! — засмеялся Штефан и начал поучать Друската: — Кому на пользу, малыш, вот о чем надо спрашивать. Ко мне никто не прицепится, покуда общество в выигрыше».
«Хорбек, — обрезал Друскат. — Ты имеешь в виду Хорбек, горстку людей, группку. Не перестаю удивляться,
как ЭТО вы именуете свои личные нужды потребностями общества».
«Ну и что? Социализм должен доставлять удовольствие — вот мой девиз. Из самого лучшего в мире дела ниче-го не выйдет, дружище, если отнять у людей радость жизни и только успокаивать: завтра, мол, люди добрые, завтра заживете лучше! Завтра и помереть можно. Никогда я не любил этот вот лозунг: давай, дескать, нынче затянем потуже ремни, а там, глядишь, когда-нибудь и пожрем от пуза. Нет, мне пузо нужно сегодня, и оно у меня есть... — Он поднялся с ящика, где сидел напротив Ани и Друска-та, — невзирая на толщину, он был проворен, — выпрямился перед ними во весь рост, широко расставил ноги — колосс! — и хлопнул себя ладонями по животу: — ...вот он — тут!»
В самом деле невозможно не заметить.
«Мы в округе первые. Почему? Потому что всякий знает, у меня повкалывать для социализма стоит, это окупается тут... — еще шлепок но брюху, — и тут... — он, как фокусник, потряс правой рукой, и Ане впрямь показалось, будто из рукава сыплются монеты, — и вообще...»
Штефан раскинул руки, точно благословляя праздник, радостных людей, которые сновали взад и вперед, сбивались в группы, толпились у костра, ели, пили и благодушествовали за Штефанов счет. А духовой оркестр играл: «Розамунда, подари сердечко и скажи мне: да».
«А как окупался труд в Альтенштайне? Люди там не глупее и не ленивее хорбекских, — размышляла Аня, — но живут не так хорошо, как тут, жребии распределены в самом деле несправедливо. Закон природы, как говорил старый Цизениц. Ерунда, конечно, но несправедливость существует, только в чем она?»
Отец, прищурясь, взглянул на Штефана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98