Просто не верилось, что это он ведет Розмари по зеркальным мраморным плитам помпезного зала.
Его коллеги вполне естественно отнеслись к тому, что гостей со всего света переселили в другие гостиницы, освободив «Интеротель» для крестьян. Крестьяне столь же непринужденно сидели на табуретах в баре и на мяг-
ком плюше, как еще вчера на железных сиденьях тракторов или на скамеечках в доильной. Друскат вдруг ощутил неповторимость минуты: он танцевал с Розмари. Он хоть раз танцевал с ней? Держа в объятиях красивую женщину, он мечтал остаться с ней наедине и почему-то не знал, как это устроить, казался себе неотесанным, и голос его захрипел от волнения, когда он наконец выдавил (ничего более удачного в голову не пришло):
«Тут что-то накурено, может, погуляем немного?»
Она сразу же выпустила его и, как девчонка, хихикнула в ладошку. Потом быстро взяла его под руку:
«Идем».
Они миновали крошечный парк перед оперным театром, вышли на берег утиного пруда.
«Городская лужа, — пренебрежительно сказал он.— Помнишь наше озеро?»
«Да, помню».
«Еще вспоминаешь?» — спросил он.
«Иногда, — сказала она, — иногда, Даниэль».
Они нашли скамейку и сели.
«Между прочим, ты знаешь, что стала еще краснее?» — спросил он.
«Да, — чуть насмешливо улыбнулась она. — Да, знаю».
«Ты добилась, чего хотела, за эти семь лет?»
Розмари ответила не сразу, сначала попросила сигарету. Он протянул ей раскрытую пачку, она закурила, откинулась на спинку лавочки и наконец проговорила:
«Когда я от тебя ушла, я сама не знала, чего хочу. Просто хотела уехать — не зависеть больше ни от чего и ни от кого».
«От человека, который не мог решиться, от постельной истории — всякому понятно», — закончил он.
«Верно, — легко согласилась она, — сегодня женщине незачем казниться от несчастной любви».
Что тут возразишь? Оба молчали, глядя в ночное небо, звездам нелегко было соперничать с яркими огнями большого города.
Через некоторое время Розмари продолжала:
«Пока была с тобой, я чувствовала себя виноватой перед Иреной, а уехав, опять испытывала чувство вины, вная, что оставила тебя в беде, — и тем не менее не могла поступить иначе. Спрашиваешь, чего я хотела добиться? Перебороть свою горькую любовь, потому-то и наброси-
лась на первую,подавшуюся работу. Никому, кроме себя самой, а в этом не признавалась. Многие сочли это. тщеславием, а на деле это было чистой воды отчаяние, во всяком случае поначалу, только позднее работа стала доставлять мне удовольствие. Не знаю, зачем я тебе это говорю, еще вообразишь бог весть что. Стало быть, чего я хотела добиться? Забыть тебя, Даниэль!»
Ее слова тронули его. Разве он не пережил подобное? Ему хотелось обнять ее, но было страшно прикоснуться, и он спросил:
«Тебе удалось?»
«Я забыла тебя, Даниэль».
Она отшвырнула сигарету и встала. Подняла воротник плаща, потому что было прохладно, сунула руки в карманы и, откинув голову, заглянула ему в лицо.
«А ты, — спросила она, — как было с тобой?»
«Я по-прежнему в Альтенштайне», — сказал он. Потом предложил ей руку, и они пошли дальше через маленький парк, через улицы, мимо освещенных витрин.
«И чем же ты занимаешься? — спросил он. — Какой работой? Ведь ты так и не сказала. Может, уже председатель кооператива, от тебя всего можно ожидать».
«В данный момент я на четвертом курсе. Учусь в университете имени Гумбольдта, на сельскохозяйственном факультете».
Он только сказал: «Ага!» — и больше ничего.
«Ты удивлен?» — спросила она.
«Нет-нет. — Он протестующе поднял руки. — Что ты».
«Вот, — сказала она, как ему показалось, чуточку резковато, — а я-то думала, ты удивишься. Что ж, из Друска-товой кухни в аудиторию, по-моему, это все-таки шаг вперед».
«Что здесь необычного? — нахмурился он и остановился перед витриной. — Смотри. — Он показал на застывшие в неестественно вывернутых позах манекены, изображавшие дам в дорогих шубах. Друскат нагнулся: — Каракуль, десять тысяч, — разобрал он. — Когда-нибудь сможешь себе позволить, доктора недурно зарабатывают».
Она и ты, подумал он, такое нельзя повторить. И что ей делать в Альтенштайне. Погуляем еще немножко в ночи, а потом скажем: «Очень приятно было повидать, прощай!»
«За восемь тысяч можно купить «трабант», знаешь, я бы не отказалась от маленькой машины, на работе пригодится».
Потом она снова взяла его под руку, и они пошли дальше.
«Трудно было?» — спросил он.
«Что?»
«Все, — сказал он, — учеба», — а имел в виду забвение — трудно было забыть?
«Я часто думала, что не сумею, не справлюсь, брошу, но там подобралось еще несколько человек вроде меня, которые пришли в университет не сразу после школы, и мы всегда держались вместе. Я была не одинока, если хочешь знать».
«Друзья?» — спросил он.
«Друзья», — ответила она.
«Один друг?» — допытывался он.
«Много, — сказала она. — Но теперь твоя очередь рассказать о себе. Что поделывает Аня?»
«Аня?» — Он тихо засмеялся, для начала сообщил, сколько ей лет — одиннадцать, и какая она высокая — он поднял руку до уровня своей груди, и какая хорошенькая — он испытующе посмотрел на Розмари, — точно такая же хорошенькая, как она, потом поведал о любимой дочке поистине чудеса: между прочим, она и хозяйка... нет-нет, он не женился — хотя, видимо, кое-какие шансы у него еще есть... Одно время, Аня тогда была еще совсем малышка и каждое воскресное утро забиралась к нему в постель. — «Однажды я спросил: зачем ты это делаешь? Знаешь, что она ответила? Потому что ты красивый».
Они медленно шли под аркадами Нашмаркта. Даниэль прислонился к колонне, засунув руки в карманы плаща, с гордо поднятой головой, и посмотрел вниз на Розмари.
«Можешь полюбоваться, — усмехнулся он. — Потому что я красивый, дети не лгут».
Она подошла к нему совсем близко, серьезно заглянула в лицо, полуосвещенное и полускрытое тенью:
«Ты изменился, Даниэль».
«Я тебе больше не нравлюсь?» — спросил он.
«Что-то у тебя в лице незнакомое, — сказала она. — Горькая складка у рта, даже когда смеешься. Пока ты рассказывал об Ане, ее не было, а теперь, Даниэль, она снова там».
Она вдруг подняла руку и кончиком пальца провела по резко очерченной складке на его лице, тянувшейся по щеке до угла рта.
Незаметно повернув голову, он почувствовал кончик ее пальца на губах и смог его поцеловать, потом схватил
ее руку:
«Мне пришлось вдоволь хлебнуть горя, сама знаешь и удивляешься, что это заметно».
Он вспомнил, с каким отчаянием рассказывал тогда Розмари свою историю, искал ее поддержки, бросился к ней, обнял и бормотал ей в шею: «Мы им докажем, что хозяйничаем не хуже Штефана со всеми его приспешниками. Ты должна мне помочь, любимая, должна, должна».
«Ты достиг того, к чему стремился?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Его коллеги вполне естественно отнеслись к тому, что гостей со всего света переселили в другие гостиницы, освободив «Интеротель» для крестьян. Крестьяне столь же непринужденно сидели на табуретах в баре и на мяг-
ком плюше, как еще вчера на железных сиденьях тракторов или на скамеечках в доильной. Друскат вдруг ощутил неповторимость минуты: он танцевал с Розмари. Он хоть раз танцевал с ней? Держа в объятиях красивую женщину, он мечтал остаться с ней наедине и почему-то не знал, как это устроить, казался себе неотесанным, и голос его захрипел от волнения, когда он наконец выдавил (ничего более удачного в голову не пришло):
«Тут что-то накурено, может, погуляем немного?»
Она сразу же выпустила его и, как девчонка, хихикнула в ладошку. Потом быстро взяла его под руку:
«Идем».
Они миновали крошечный парк перед оперным театром, вышли на берег утиного пруда.
«Городская лужа, — пренебрежительно сказал он.— Помнишь наше озеро?»
«Да, помню».
«Еще вспоминаешь?» — спросил он.
«Иногда, — сказала она, — иногда, Даниэль».
Они нашли скамейку и сели.
«Между прочим, ты знаешь, что стала еще краснее?» — спросил он.
«Да, — чуть насмешливо улыбнулась она. — Да, знаю».
«Ты добилась, чего хотела, за эти семь лет?»
Розмари ответила не сразу, сначала попросила сигарету. Он протянул ей раскрытую пачку, она закурила, откинулась на спинку лавочки и наконец проговорила:
«Когда я от тебя ушла, я сама не знала, чего хочу. Просто хотела уехать — не зависеть больше ни от чего и ни от кого».
«От человека, который не мог решиться, от постельной истории — всякому понятно», — закончил он.
«Верно, — легко согласилась она, — сегодня женщине незачем казниться от несчастной любви».
Что тут возразишь? Оба молчали, глядя в ночное небо, звездам нелегко было соперничать с яркими огнями большого города.
Через некоторое время Розмари продолжала:
«Пока была с тобой, я чувствовала себя виноватой перед Иреной, а уехав, опять испытывала чувство вины, вная, что оставила тебя в беде, — и тем не менее не могла поступить иначе. Спрашиваешь, чего я хотела добиться? Перебороть свою горькую любовь, потому-то и наброси-
лась на первую,подавшуюся работу. Никому, кроме себя самой, а в этом не признавалась. Многие сочли это. тщеславием, а на деле это было чистой воды отчаяние, во всяком случае поначалу, только позднее работа стала доставлять мне удовольствие. Не знаю, зачем я тебе это говорю, еще вообразишь бог весть что. Стало быть, чего я хотела добиться? Забыть тебя, Даниэль!»
Ее слова тронули его. Разве он не пережил подобное? Ему хотелось обнять ее, но было страшно прикоснуться, и он спросил:
«Тебе удалось?»
«Я забыла тебя, Даниэль».
Она отшвырнула сигарету и встала. Подняла воротник плаща, потому что было прохладно, сунула руки в карманы и, откинув голову, заглянула ему в лицо.
«А ты, — спросила она, — как было с тобой?»
«Я по-прежнему в Альтенштайне», — сказал он. Потом предложил ей руку, и они пошли дальше через маленький парк, через улицы, мимо освещенных витрин.
«И чем же ты занимаешься? — спросил он. — Какой работой? Ведь ты так и не сказала. Может, уже председатель кооператива, от тебя всего можно ожидать».
«В данный момент я на четвертом курсе. Учусь в университете имени Гумбольдта, на сельскохозяйственном факультете».
Он только сказал: «Ага!» — и больше ничего.
«Ты удивлен?» — спросила она.
«Нет-нет. — Он протестующе поднял руки. — Что ты».
«Вот, — сказала она, как ему показалось, чуточку резковато, — а я-то думала, ты удивишься. Что ж, из Друска-товой кухни в аудиторию, по-моему, это все-таки шаг вперед».
«Что здесь необычного? — нахмурился он и остановился перед витриной. — Смотри. — Он показал на застывшие в неестественно вывернутых позах манекены, изображавшие дам в дорогих шубах. Друскат нагнулся: — Каракуль, десять тысяч, — разобрал он. — Когда-нибудь сможешь себе позволить, доктора недурно зарабатывают».
Она и ты, подумал он, такое нельзя повторить. И что ей делать в Альтенштайне. Погуляем еще немножко в ночи, а потом скажем: «Очень приятно было повидать, прощай!»
«За восемь тысяч можно купить «трабант», знаешь, я бы не отказалась от маленькой машины, на работе пригодится».
Потом она снова взяла его под руку, и они пошли дальше.
«Трудно было?» — спросил он.
«Что?»
«Все, — сказал он, — учеба», — а имел в виду забвение — трудно было забыть?
«Я часто думала, что не сумею, не справлюсь, брошу, но там подобралось еще несколько человек вроде меня, которые пришли в университет не сразу после школы, и мы всегда держались вместе. Я была не одинока, если хочешь знать».
«Друзья?» — спросил он.
«Друзья», — ответила она.
«Один друг?» — допытывался он.
«Много, — сказала она. — Но теперь твоя очередь рассказать о себе. Что поделывает Аня?»
«Аня?» — Он тихо засмеялся, для начала сообщил, сколько ей лет — одиннадцать, и какая она высокая — он поднял руку до уровня своей груди, и какая хорошенькая — он испытующе посмотрел на Розмари, — точно такая же хорошенькая, как она, потом поведал о любимой дочке поистине чудеса: между прочим, она и хозяйка... нет-нет, он не женился — хотя, видимо, кое-какие шансы у него еще есть... Одно время, Аня тогда была еще совсем малышка и каждое воскресное утро забиралась к нему в постель. — «Однажды я спросил: зачем ты это делаешь? Знаешь, что она ответила? Потому что ты красивый».
Они медленно шли под аркадами Нашмаркта. Даниэль прислонился к колонне, засунув руки в карманы плаща, с гордо поднятой головой, и посмотрел вниз на Розмари.
«Можешь полюбоваться, — усмехнулся он. — Потому что я красивый, дети не лгут».
Она подошла к нему совсем близко, серьезно заглянула в лицо, полуосвещенное и полускрытое тенью:
«Ты изменился, Даниэль».
«Я тебе больше не нравлюсь?» — спросил он.
«Что-то у тебя в лице незнакомое, — сказала она. — Горькая складка у рта, даже когда смеешься. Пока ты рассказывал об Ане, ее не было, а теперь, Даниэль, она снова там».
Она вдруг подняла руку и кончиком пальца провела по резко очерченной складке на его лице, тянувшейся по щеке до угла рта.
Незаметно повернув голову, он почувствовал кончик ее пальца на губах и смог его поцеловать, потом схватил
ее руку:
«Мне пришлось вдоволь хлебнуть горя, сама знаешь и удивляешься, что это заметно».
Он вспомнил, с каким отчаянием рассказывал тогда Розмари свою историю, искал ее поддержки, бросился к ней, обнял и бормотал ей в шею: «Мы им докажем, что хозяйничаем не хуже Штефана со всеми его приспешниками. Ты должна мне помочь, любимая, должна, должна».
«Ты достиг того, к чему стремился?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98