И Гомолла не назвал бы это нажимом, нет, меньшинство обязано подчиниться большинству, и нарушений демократии тут нет... Между прочим, как в героическом восемнадцатом году красный солдат разъяснял основной вопрос нытику-интеллигенту, смотри у Джона Рида: «Братишка... Есть два класса, и кто не за один класс, тот, значит, за другой...»1
И кто пасует в классовых схватках, как этот Даниэль, обязан терпеть критику, но парень чересчур впечатлителен, значит, к нему нужен другой подход.
Гомолла встал и подошел к карте района, она закрывала целую стену комнаты по ту сторону письменного стола.
«Взгляни сюда, — сказал он, — вот какая ситуация. Почти все деревни полностью кооперированы; тут и там
еще агитируют, еще сидит эдакий, запершись в усадьбе, и противится прогрессу, но все это мелочи. А вот тут — да, смотри внимательно, — Хорбек, твоя деревня, самый настоящий очаг противодействия. И я хочу знать, почему это так!»
Пусть он мне не рассказывает, что положение в Хорбеке серьезное, я и сам знаю, кооператив воюет с трудностями, ему достались разоренные усадьбы: прежде чем удрать на Запад, владельцы их попросту разграбили, и каждый заброшенный участок пашни тоже навязали кооперативу... работа тяжелая, заработки маленькие—все это я знаю, но загвоздка не в этом. В Хорбеке — я с ним, правда, давненько расстался, — очевидно, подобралась группка реакционной сволочи. Мне нужны имена, имена и номера домов — вот тогда я и вмешаюсь по-рабочему.
«Ну, парень, выкладывай».
«Лучший хозяин в Хорбеке, — сказал Даниэль, — Макс Штефан: у него и знаменитое племенное стадо, и куча дипломов — словом, хозяин он образцовый, и авторитет у него есть. Если он подпишет, другие тоже вступят».
«Что ж, значит, по нему и надо бить!» — воскликнул Гомолла и вспомнил задачку про звено цепи; чтобы порвать хорбекскую цепь, придется ударить по самому прочному месту.
Гомолла посмотрел на Даниэля, тридцать лет парню, а глаза по-прежнему печальные, как тогда, пятнадцать лет назад, когда он нашел мальчишку в лесу, надо же, сколько лет прошло.
«У меня был единственный друг — Макс Штефан, — сказал Даниэль. — Мы вместе были молоды, все делили поровну, кроме девушки, ты знаешь...»
«Ну и что?...Что?» — Гомолла мало-помалу терял терпение.
«Мне трудно применить к Штефану насилие, понимаешь? — ответил Даниэль. — Заставить полицию привести его в сельский комитет... я не смогу».
«Прямо сердце кровью обливается... вот это конфликт», — заметил Гомолла.
«Да, — сказал Даниэль, — конфликт. И тебе его не разрешить, хоть в порошок меня сотри. И вообще, методы у тебя!»
Ишь, осмелел малыш-то — критикует, возмущается.
«Я слыхал, что ты выкинул... «Крестьянин Шмидт, вот два стула, один — это война, другой — мир, пожалуйста, выбирайте!» Эти методы не по мне, я так не стану. Прошу тебя, подожди еще пару дней, и я уговорю Макса Штефа-на перейти на нашу сторону. Или отзывай меня из Хор-бека».
«Нет, — сказал Гомолла. — Ты должен сражаться в Хорбеке, от этого тебя никто не избавит, а методы борьбы назначаю я».
Ему пришлось взять себя в руки, иначе он бы опять вспылил. К тому же он был. убежден, что за товарища Друската пора взяться как следует. Кстати, уже тогда ему приходило в голову, что за всем этим кроется нечто большее, чем старая дружба, может, кто-то у кого-то в руках, ему опыт подсказывает и вообще: как же так — старая дружба не позволяет действовать решительно. Гомолле пришлось и этому научиться, он умел принимать подобные ситуации, глазом не моргнув и особенно не переживая. Ему доводилось отрекаться от людей, предавших свой класс, даже от некоторых — совсем немногих— товарищей по концлагерю, — а что это такое, мой милый, в сравнении с дружбой юности? Они переметнулись на другую сторону... я вас больше знать не знаю и вспоминать не хочу, теперь вы мои противники, наши враги. Слишком многие, тысячи, заплатили жизнью за верность классу, а я должен неделями биться за душу середняка? Я должен тебя понять, Даниэль?
Гомолла читал письма, написанные товарищами накануне казни. Один писал: «Не забывайте нас. Когда выйдете на волю, помните — за любую слабость придется опять платить своей кровью».
Нет, Гомолла не забудет никого из них — никого из повешенных, обезглавленных, пропавших без вести, куда-то сгинувших — никого! Он не позволит слабости ни себе, ни Друскату!
«За мной все-таки опыт, — сказал Гомолла.—Там, где революционное развитие замедляется, как в Хорбеке, чаще всего дело дрянь, подчас ниточки тянутся в прошлое.
Одному тебе не справиться. Я помогу. Приеду в Хорбек и при всех вложу кое-кому из мерзавцев по первое число. А ты, как прежде, будешь моим адъютантом. К сожалению, сегодня мне на доклад, в Хорбеке буду завтра к обе-
ду, не раньше. Но не говори потом, что «не дал тебе шанса. У тебя еще двадцать четыре часа, чтоб убедить крестьян собственными методами!
Завтра в полдень, ровно в двенадцать, доложишь, что Хорбек сплошь кооперирован! Если до того времени не справишься, я возьмусь за дело лично».
Да, так и было, Даниэль не сумел одержать победу над Хорбеком, и сегодня Гомолла Догадывается почему: две скалы внизу, два скелета, в обойме нет двух пуль — кто-то держал Друската в руках, может еам Штефан... знать, мол, ничего не знает, а ведь тогда был главарем оппозиции. Будто целая вечность прошла, уже много лет этот человек председатель самого передового кооператива в округе, популярная личность, правда, нынче его слава несколько померкла, Друскат задал ему перцу. А теперь Даниэль выбыл из игры, и толстяк сможет показать, кто тут настоящий хозяин.
Отдавая дань уважения любому успеху, Гомолла все же недолюбливает этого малого, тоже силач нашелся, газетные писаки без стеснения именуют его «рубакой, бойцом за социализм» потому только, что его кооператив производит много молока и яиц. Но какими методами он этого добивается!
Тогда, в Веранском райкоме, речь тоже шла о Штефа-не. Гомолла дал Друскату шанс, а на деле предъявил ультиматум. Что ж, это уже тонкости политики.
На прощание он пожал Друскату руку и сказал:
«Катись домой и как следует воюй завтра до обеда. Кстати, во дворе ждет агитмашина, ты ее прямо сейчас забирай, там есть пластинки с вальсами — помогут поднять настроение».
А потом — Даниэль уже стоял в дверях — Гомолла вдруг позабыл о тонкостях политики; заметив это, он ужасно разозлился, но слово сказано: то ли он понял, что был слишком груб, то ли хотел, чтобы Даниэль ему посо-чувстврвал, — как бы там ни было, он услыхал собственный голос:
«Ты же знаешь, я старейший секретарь райкома в округе. Неужели тебе непонятно, что мне хочется первым доложить: мои деревни полностью кооперированы?»
Он увидел, как Даниэль кивнул, почти незаметно, словно желая сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
И кто пасует в классовых схватках, как этот Даниэль, обязан терпеть критику, но парень чересчур впечатлителен, значит, к нему нужен другой подход.
Гомолла встал и подошел к карте района, она закрывала целую стену комнаты по ту сторону письменного стола.
«Взгляни сюда, — сказал он, — вот какая ситуация. Почти все деревни полностью кооперированы; тут и там
еще агитируют, еще сидит эдакий, запершись в усадьбе, и противится прогрессу, но все это мелочи. А вот тут — да, смотри внимательно, — Хорбек, твоя деревня, самый настоящий очаг противодействия. И я хочу знать, почему это так!»
Пусть он мне не рассказывает, что положение в Хорбеке серьезное, я и сам знаю, кооператив воюет с трудностями, ему достались разоренные усадьбы: прежде чем удрать на Запад, владельцы их попросту разграбили, и каждый заброшенный участок пашни тоже навязали кооперативу... работа тяжелая, заработки маленькие—все это я знаю, но загвоздка не в этом. В Хорбеке — я с ним, правда, давненько расстался, — очевидно, подобралась группка реакционной сволочи. Мне нужны имена, имена и номера домов — вот тогда я и вмешаюсь по-рабочему.
«Ну, парень, выкладывай».
«Лучший хозяин в Хорбеке, — сказал Даниэль, — Макс Штефан: у него и знаменитое племенное стадо, и куча дипломов — словом, хозяин он образцовый, и авторитет у него есть. Если он подпишет, другие тоже вступят».
«Что ж, значит, по нему и надо бить!» — воскликнул Гомолла и вспомнил задачку про звено цепи; чтобы порвать хорбекскую цепь, придется ударить по самому прочному месту.
Гомолла посмотрел на Даниэля, тридцать лет парню, а глаза по-прежнему печальные, как тогда, пятнадцать лет назад, когда он нашел мальчишку в лесу, надо же, сколько лет прошло.
«У меня был единственный друг — Макс Штефан, — сказал Даниэль. — Мы вместе были молоды, все делили поровну, кроме девушки, ты знаешь...»
«Ну и что?...Что?» — Гомолла мало-помалу терял терпение.
«Мне трудно применить к Штефану насилие, понимаешь? — ответил Даниэль. — Заставить полицию привести его в сельский комитет... я не смогу».
«Прямо сердце кровью обливается... вот это конфликт», — заметил Гомолла.
«Да, — сказал Даниэль, — конфликт. И тебе его не разрешить, хоть в порошок меня сотри. И вообще, методы у тебя!»
Ишь, осмелел малыш-то — критикует, возмущается.
«Я слыхал, что ты выкинул... «Крестьянин Шмидт, вот два стула, один — это война, другой — мир, пожалуйста, выбирайте!» Эти методы не по мне, я так не стану. Прошу тебя, подожди еще пару дней, и я уговорю Макса Штефа-на перейти на нашу сторону. Или отзывай меня из Хор-бека».
«Нет, — сказал Гомолла. — Ты должен сражаться в Хорбеке, от этого тебя никто не избавит, а методы борьбы назначаю я».
Ему пришлось взять себя в руки, иначе он бы опять вспылил. К тому же он был. убежден, что за товарища Друската пора взяться как следует. Кстати, уже тогда ему приходило в голову, что за всем этим кроется нечто большее, чем старая дружба, может, кто-то у кого-то в руках, ему опыт подсказывает и вообще: как же так — старая дружба не позволяет действовать решительно. Гомолле пришлось и этому научиться, он умел принимать подобные ситуации, глазом не моргнув и особенно не переживая. Ему доводилось отрекаться от людей, предавших свой класс, даже от некоторых — совсем немногих— товарищей по концлагерю, — а что это такое, мой милый, в сравнении с дружбой юности? Они переметнулись на другую сторону... я вас больше знать не знаю и вспоминать не хочу, теперь вы мои противники, наши враги. Слишком многие, тысячи, заплатили жизнью за верность классу, а я должен неделями биться за душу середняка? Я должен тебя понять, Даниэль?
Гомолла читал письма, написанные товарищами накануне казни. Один писал: «Не забывайте нас. Когда выйдете на волю, помните — за любую слабость придется опять платить своей кровью».
Нет, Гомолла не забудет никого из них — никого из повешенных, обезглавленных, пропавших без вести, куда-то сгинувших — никого! Он не позволит слабости ни себе, ни Друскату!
«За мной все-таки опыт, — сказал Гомолла.—Там, где революционное развитие замедляется, как в Хорбеке, чаще всего дело дрянь, подчас ниточки тянутся в прошлое.
Одному тебе не справиться. Я помогу. Приеду в Хорбек и при всех вложу кое-кому из мерзавцев по первое число. А ты, как прежде, будешь моим адъютантом. К сожалению, сегодня мне на доклад, в Хорбеке буду завтра к обе-
ду, не раньше. Но не говори потом, что «не дал тебе шанса. У тебя еще двадцать четыре часа, чтоб убедить крестьян собственными методами!
Завтра в полдень, ровно в двенадцать, доложишь, что Хорбек сплошь кооперирован! Если до того времени не справишься, я возьмусь за дело лично».
Да, так и было, Даниэль не сумел одержать победу над Хорбеком, и сегодня Гомолла Догадывается почему: две скалы внизу, два скелета, в обойме нет двух пуль — кто-то держал Друската в руках, может еам Штефан... знать, мол, ничего не знает, а ведь тогда был главарем оппозиции. Будто целая вечность прошла, уже много лет этот человек председатель самого передового кооператива в округе, популярная личность, правда, нынче его слава несколько померкла, Друскат задал ему перцу. А теперь Даниэль выбыл из игры, и толстяк сможет показать, кто тут настоящий хозяин.
Отдавая дань уважения любому успеху, Гомолла все же недолюбливает этого малого, тоже силач нашелся, газетные писаки без стеснения именуют его «рубакой, бойцом за социализм» потому только, что его кооператив производит много молока и яиц. Но какими методами он этого добивается!
Тогда, в Веранском райкоме, речь тоже шла о Штефа-не. Гомолла дал Друскату шанс, а на деле предъявил ультиматум. Что ж, это уже тонкости политики.
На прощание он пожал Друскату руку и сказал:
«Катись домой и как следует воюй завтра до обеда. Кстати, во дворе ждет агитмашина, ты ее прямо сейчас забирай, там есть пластинки с вальсами — помогут поднять настроение».
А потом — Даниэль уже стоял в дверях — Гомолла вдруг позабыл о тонкостях политики; заметив это, он ужасно разозлился, но слово сказано: то ли он понял, что был слишком груб, то ли хотел, чтобы Даниэль ему посо-чувстврвал, — как бы там ни было, он услыхал собственный голос:
«Ты же знаешь, я старейший секретарь райкома в округе. Неужели тебе непонятно, что мне хочется первым доложить: мои деревни полностью кооперированы?»
Он увидел, как Даниэль кивнул, почти незаметно, словно желая сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98