Это – лучшее из того, что сейчас можно сделать.
Он стал меня подробно расспрашивать о Елизавете, внимательно слушая все, что я рассказывала о ее раннем детстве, когда ее мать еще была в расцвете своего величия при дворе, а Елизавета была окружена любовью и почитанием. Потом все перевернулось, и жизнь ее повисла на ниточке.
– Она всю жизнь прожила, – заметила я, – под дамокловым мечом, не один раз была на волосок от смерти.
Меня не покидала мысль, что в какой-то момент Филип и его отец хотели смерти Елизаветы. Похоже, сейчас они смягчились. Вот что делает любовь, думала я, когда сам счастлив, то и к своим врагам начинаешь проявлять терпимость.
– Теперь все будет по-другому, – уверенно сказала я, – из-за ребенка. По-моему, раньше она отказывалась от замужества, не желая уезжать из страны.
– Я понимаю, чего она хочет, – коротко заметил Филип.
– Но сейчас все совершенно изменилось! – сказала я, не в силах скрывать свою радость. Меня просто распирало от счастья! Скоро у меня родится ребенок. А если Елизавета выйдет замуж за Эммануэля, я перестану думать о ней с тревогой, и мы сможем переписываться как две любящие сестры. Все, наконец, встанет на свои места.
Мне было легко от того, что мы с Филипом понимали друг друга. Он был так внимателен, так чуток к моим переживаниям.
Сэр Генрих Бедингфилд привез Елизавету в Лондон, и вскоре она явилась в Хэмптон-корт.
Однако, прежде чем вызвать ее к себе, я велела Гардинеру поговорить с ней – пусть она честно расскажет ему обо всем, ответит на все обвинения. И тогда он скажет ей, что королева готова простить ее.
Гардинер вернулся обескураженный – беседа с принцессой не принесла желанного результата.
– Я объяснил ей, – рассказывал он, – что, если она признает свою вину, ей ничто не угрожает. В ответ она заявила, что лучше уж до конца жизни просидеть в тюрьме, чем признаваться в том, чего не сделала. А она ни словом, ни делом, ни помыслом ничего не совершила против Ее Величества. Поэтому она не ждет прощения от Вашего Величества за несуществующую вину, а предпочитает, чтобы ее судили по закону. Я сказал ей, что королева удивлена тем, что она так решительно отказалась отвечать на обвинения, давая понять, что ее незаконно посадили в тюрьму.
– И что же она на это ответила?
– Она сказала буквально следующее: «Ее Величество может наказать меня по своему усмотрению». На что я возразил: «Ее Величество советует вам вести себя иначе перед тем, как выйти на свободу». Она ответила, что охотно посидит в тюрьме или за границей, раз королева ей не доверяет. Я спросил, хочет ли она этим сказать, что ее незаконно посадили в тюрьму. Она же ответила, что всегда говорила только правду и от своих слов не откажется, а добиваться снисхождения с помощью лжи не собирается.
Я внимательно его выслушала и потом пересказала их беседу Филипу, которому не терпелось узнать все до мельчайших подробностей.
Затем одна из придворных дам Елизаветы рассказала мне, что после беседы с Гардинером, за которой последовал вызов в суд, Елизавета решила, что ее враги выдвинули против нее новое обвинение, а значит, дни ее сочтены. Она сердечно попрощалась со всеми дамами, сказав, что вряд ли им еще раз придется увидеться в этом мире.
На меня все это подействовало удручающе.
– Я должна ее увидеть, – сказала я Филипу, – мне самой следовало задать ей несколько вопросов… не Гардинеру.
Он, к счастью, согласился.
– Вызови ее сюда, – сказал он, – а я спрячусь за ширмой и буду наблюдать за вашим разговором.
Когда Елизавету привезли, я села так, что она стояла спиной к ширме, за которой сидел Филип. Слыша каждое слово, он мог даже видеть ее, незаметно выглядывая из-за своего укрытия.
Было десять часов вечера. Она выглядела смертельно испуганной и, судя по тому, что рассказала ее дама, приготовилась к самому худшему.
Мне стало ее безумно жаль. Я вспомнила то прелестное дитя, которое доставляло столько радости и горя леди Брайан, и мне на минуту захотелось вернуться в те нелегкие годы, когда мы были вместе и так любили друг друга.
Она сразу упала на колени и, не дав мне слова сказать, стала уверять меня в своей преданности, поклявшись Богом и Святой Девой, что никогда не участвовала ни в каких заговорах против меня.
Я старалась не поддаваться чувствам. Она была красива со своими огненно-рыжими волосами, свободно падавшими на плечи. Стремясь, чтобы мой голос звучал нейтрально, я сухо сказала:
– Итак, вы не признаете своей вины, а предпочитаете придерживаться того, что считаете правдой. Я молю Бога, чтобы правда стала очевидна.
– Если это не так, – гордо ответила она, – я не надеюсь получить от Вашего Величества ни прощения, ни милости.
– Вы так упорствуете… так тверды в своем стремлении доказать, что против вас были выдвинуты ложные обвинения…
Она взглянула на меня с едва уловимым лукавством.
– Я не должна так говорить Вашему Величеству.
– Но вы, видимо, намерены говорить это другим.
– Нет, Ваше Величество. Я несла и должна впредь нести свою ношу. Единственное, на что я смею робко надеяться, – это на доброе мнение Вашего Величества обо мне, ибо я всегда была и остаюсь преданнейшей слугой Вашего Величества.
– Могу ли я быть в этом уверена?
Она схватила мои руки, прижала к груди и разразилась страстным монологом: я же для нее сестра, которая заботилась о ней, любила ее, когда все боялись с ней общаться, неужели она когда-нибудь сможет об этом забыть… как ей доказать свою преданность?.. как убедить, что у меня нет более преданной и верной слуги, чем она?.. Теперь, продолжала Елизавета, когда ко мне пришло счастье, она смеет надеяться, что я и мой высокочтимый супруг проявят доброту к бедной узнице, которая всегда была верна своей госпоже и питала к своей сестре самые нежные чувства.
Она была очень красноречива, ведь на карту была поставлена ее жизнь – Елизавета не сомневалась, что я вызвала ее из Вудстока только за тем, чтобы отправить на эшафот.
Я была растрогана, попросила ее встать и заключила в свои объятия.
– Хватит, – сказала я, – виновна ты или нет, я тебя прощаю.
Я сняла с пальца кольцо с прекрасным бриллиантом, которое подарила ей в день моей коронации, сказав, что если она окажется в беде, пусть пришлет мне это кольцо, и я помогу ей. Она прислала мне его из Тауэра. Теперь я ей его возвращала.
Лицо ее просияло, глаза были полны слез. Направляясь ко мне, она мысленно уже была в Тауэре, а вместо этого оказалась в объятиях сестры.
Порывисто обняв меня, она воскликнула:
– Снова моя сестра! Как я счастлива, что ты есть у меня!
Когда Елизавета ушла, Филип появился из-за ширмы. Глаза у него блестели, губы слегка улыбались. Ему явно было интересно наблюдать за моей сестрой. Но понять, что он при этом думал, было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Он стал меня подробно расспрашивать о Елизавете, внимательно слушая все, что я рассказывала о ее раннем детстве, когда ее мать еще была в расцвете своего величия при дворе, а Елизавета была окружена любовью и почитанием. Потом все перевернулось, и жизнь ее повисла на ниточке.
– Она всю жизнь прожила, – заметила я, – под дамокловым мечом, не один раз была на волосок от смерти.
Меня не покидала мысль, что в какой-то момент Филип и его отец хотели смерти Елизаветы. Похоже, сейчас они смягчились. Вот что делает любовь, думала я, когда сам счастлив, то и к своим врагам начинаешь проявлять терпимость.
– Теперь все будет по-другому, – уверенно сказала я, – из-за ребенка. По-моему, раньше она отказывалась от замужества, не желая уезжать из страны.
– Я понимаю, чего она хочет, – коротко заметил Филип.
– Но сейчас все совершенно изменилось! – сказала я, не в силах скрывать свою радость. Меня просто распирало от счастья! Скоро у меня родится ребенок. А если Елизавета выйдет замуж за Эммануэля, я перестану думать о ней с тревогой, и мы сможем переписываться как две любящие сестры. Все, наконец, встанет на свои места.
Мне было легко от того, что мы с Филипом понимали друг друга. Он был так внимателен, так чуток к моим переживаниям.
Сэр Генрих Бедингфилд привез Елизавету в Лондон, и вскоре она явилась в Хэмптон-корт.
Однако, прежде чем вызвать ее к себе, я велела Гардинеру поговорить с ней – пусть она честно расскажет ему обо всем, ответит на все обвинения. И тогда он скажет ей, что королева готова простить ее.
Гардинер вернулся обескураженный – беседа с принцессой не принесла желанного результата.
– Я объяснил ей, – рассказывал он, – что, если она признает свою вину, ей ничто не угрожает. В ответ она заявила, что лучше уж до конца жизни просидеть в тюрьме, чем признаваться в том, чего не сделала. А она ни словом, ни делом, ни помыслом ничего не совершила против Ее Величества. Поэтому она не ждет прощения от Вашего Величества за несуществующую вину, а предпочитает, чтобы ее судили по закону. Я сказал ей, что королева удивлена тем, что она так решительно отказалась отвечать на обвинения, давая понять, что ее незаконно посадили в тюрьму.
– И что же она на это ответила?
– Она сказала буквально следующее: «Ее Величество может наказать меня по своему усмотрению». На что я возразил: «Ее Величество советует вам вести себя иначе перед тем, как выйти на свободу». Она ответила, что охотно посидит в тюрьме или за границей, раз королева ей не доверяет. Я спросил, хочет ли она этим сказать, что ее незаконно посадили в тюрьму. Она же ответила, что всегда говорила только правду и от своих слов не откажется, а добиваться снисхождения с помощью лжи не собирается.
Я внимательно его выслушала и потом пересказала их беседу Филипу, которому не терпелось узнать все до мельчайших подробностей.
Затем одна из придворных дам Елизаветы рассказала мне, что после беседы с Гардинером, за которой последовал вызов в суд, Елизавета решила, что ее враги выдвинули против нее новое обвинение, а значит, дни ее сочтены. Она сердечно попрощалась со всеми дамами, сказав, что вряд ли им еще раз придется увидеться в этом мире.
На меня все это подействовало удручающе.
– Я должна ее увидеть, – сказала я Филипу, – мне самой следовало задать ей несколько вопросов… не Гардинеру.
Он, к счастью, согласился.
– Вызови ее сюда, – сказал он, – а я спрячусь за ширмой и буду наблюдать за вашим разговором.
Когда Елизавету привезли, я села так, что она стояла спиной к ширме, за которой сидел Филип. Слыша каждое слово, он мог даже видеть ее, незаметно выглядывая из-за своего укрытия.
Было десять часов вечера. Она выглядела смертельно испуганной и, судя по тому, что рассказала ее дама, приготовилась к самому худшему.
Мне стало ее безумно жаль. Я вспомнила то прелестное дитя, которое доставляло столько радости и горя леди Брайан, и мне на минуту захотелось вернуться в те нелегкие годы, когда мы были вместе и так любили друг друга.
Она сразу упала на колени и, не дав мне слова сказать, стала уверять меня в своей преданности, поклявшись Богом и Святой Девой, что никогда не участвовала ни в каких заговорах против меня.
Я старалась не поддаваться чувствам. Она была красива со своими огненно-рыжими волосами, свободно падавшими на плечи. Стремясь, чтобы мой голос звучал нейтрально, я сухо сказала:
– Итак, вы не признаете своей вины, а предпочитаете придерживаться того, что считаете правдой. Я молю Бога, чтобы правда стала очевидна.
– Если это не так, – гордо ответила она, – я не надеюсь получить от Вашего Величества ни прощения, ни милости.
– Вы так упорствуете… так тверды в своем стремлении доказать, что против вас были выдвинуты ложные обвинения…
Она взглянула на меня с едва уловимым лукавством.
– Я не должна так говорить Вашему Величеству.
– Но вы, видимо, намерены говорить это другим.
– Нет, Ваше Величество. Я несла и должна впредь нести свою ношу. Единственное, на что я смею робко надеяться, – это на доброе мнение Вашего Величества обо мне, ибо я всегда была и остаюсь преданнейшей слугой Вашего Величества.
– Могу ли я быть в этом уверена?
Она схватила мои руки, прижала к груди и разразилась страстным монологом: я же для нее сестра, которая заботилась о ней, любила ее, когда все боялись с ней общаться, неужели она когда-нибудь сможет об этом забыть… как ей доказать свою преданность?.. как убедить, что у меня нет более преданной и верной слуги, чем она?.. Теперь, продолжала Елизавета, когда ко мне пришло счастье, она смеет надеяться, что я и мой высокочтимый супруг проявят доброту к бедной узнице, которая всегда была верна своей госпоже и питала к своей сестре самые нежные чувства.
Она была очень красноречива, ведь на карту была поставлена ее жизнь – Елизавета не сомневалась, что я вызвала ее из Вудстока только за тем, чтобы отправить на эшафот.
Я была растрогана, попросила ее встать и заключила в свои объятия.
– Хватит, – сказала я, – виновна ты или нет, я тебя прощаю.
Я сняла с пальца кольцо с прекрасным бриллиантом, которое подарила ей в день моей коронации, сказав, что если она окажется в беде, пусть пришлет мне это кольцо, и я помогу ей. Она прислала мне его из Тауэра. Теперь я ей его возвращала.
Лицо ее просияло, глаза были полны слез. Направляясь ко мне, она мысленно уже была в Тауэре, а вместо этого оказалась в объятиях сестры.
Порывисто обняв меня, она воскликнула:
– Снова моя сестра! Как я счастлива, что ты есть у меня!
Когда Елизавета ушла, Филип появился из-за ширмы. Глаза у него блестели, губы слегка улыбались. Ему явно было интересно наблюдать за моей сестрой. Но понять, что он при этом думал, было невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113