Я понимала, что это все было из-за ее дочери Джейн, бедного невинного ребенка, использованного ее честолюбивым семейством.
Она поверглась к моим ногам, что само по себе было смешно, так как она была одной из тех, кто называл меня незаконной, хотя и королевской, дочерью.
Но мне стало ее жаль. Она была мать, испытывавшая глубокое раскаяние теперь, когда ее дочь находилась в Тауэре.
– Встаньте, леди Саффэк, – сказала я. – Я знаю, что вы сейчас переживаете. Ваша дочь так молода, и мне известно, что ее вынудили к этому преступному поступку.
– О дитя мое! – воскликнула она. – Ее греху нет искупления. Я не могла бы просить Ваше Величество простить ее. Ее вина слишком велика. Я молю за герцога, моего мужа. Он болен, Ваше Величество. Я боюсь за его жизнь, если он останется в этой холодной тюрьме. Его держат там уже три дня… и я боюсь, что он долго не выдержит.
Гнев охватил меня. Я могла понять любовь матери к своему ребенку, но я помнила, что рассказывала Джейн о жестоком обращении с ней родителей, и негодование миссис Пенн при виде следов наказаний на теле девочки.
– Ваш муж – предатель, – сказала я. – Он частично ответствен за возведение на трон вашей дочери. Не леди Джейн виновата. Она поступила так, как ее заставили. И вы еще жалуетесь, что ваш муж провел в Тауэре три дня!
– Он дурно поступил, Ваше Величество, но его завлекли. Ваше Величество, я вас умоляю… ведь он умрет. Отправьте его ко мне. Пусть он остается вашим пленником, но я буду за ним ухаживать. Я умоляю вас! Речь идет о жизни и смерти.
Жизнь или смерть! Так было со многими из нас. Эта гордая женщина горько плакала, и, без сомнения, ее горе было искренним. Как я могла отказать ей? Как мать она не пользовалась моим уважением, но она, несомненно, любила своего мужа.
Какой это может принести вред, подумала я. Она молит о милосердии, и я должна быть милосердной. Он умрет в Тауэре. Он в любом случае умрет. Он предатель, но я не хочу, чтобы его смерть была на моей совести.
– Его переведут из Тауэра, чтобы вы могли за ним ухаживать, – сказала я.
Она снова упала на колени. Она целовала мне руку и благословляла меня.
* * *
Когда о моем поступке стало известно, он вызвал ужас.
Сэр Генри Джернингэм напомнил мне, что освобожденный мной человек был отцом Джейн, и это он помог ей занять мое место. Он был близок к Нортумберленду, и они намеревались вместе управлять страной за Джейн и ее мужа. Как я могла забыть об этом?!
– Я освободила его из Тауэра, чтобы дать возможность его жене ухаживать за ним, – объяснила я. – Он очень болен.
– От страха, Ваше Величество, от того, что не удались его гнусные планы.
– Я желаю быть милостивой королевой, – ответила я ему. – Грей никуда не скроется. Правосудие восторжествует.
Вокруг качали головами и выражали опасения за меня.
Так же отнесся к этому и Симон Ренар. Я услышала позже, что он сообщил императору, что мне не удержать короны, потому что во мне берет верх женская чувствительность.
Для меня все это не имело значения. Я знала, что Саффэк болен, и меня тронули мольбы его жены.
В ту ночь я молилась: Господи, ты научил меня милосердию, и я верю, что ты руководил мной.
* * *
Я выехала в Лондон. Мне было тридцать семь лет – я была уже не молода, но и не стара для королевы. У меня был жизненный опыт. Я не была красавицей, но и не была дурна собой. Я была худощава и невысока ростом. Может, я бы и хотела быть выше, однако на лошади я выглядела хорошо. У меня были рыжие волосы, в отца, и такой же свежий цвет лица, какой был у него в молодости. Кожа у меня не загрубела, как у него – вероятно, потому, что я вела более воздержанную жизнь. В пурпурном бархате, верхом, в окружении своих дам, я имела вполне королевский вид.
Моя сестра прибыла в Уэнстед, чтобы встретиться со мной. Она должна вместе со мной совершить въезд в Лондон. Мне это было не совсем приятно, но я не могла этого запретить. Она была намного моложе меня – ей не было еще и двадцати – и цвела здоровьем. Народ приветствовал ее, и она делала все, чтобы заслужить одобрение, махая рукой и поднимая обе руки вверх в знак приветствия. У нее были очень красивые руки, и я часто замечала, как она пользовалась любой возможностью, чтобы выставить их напоказ.
Народ высказал мне свое расположение, меня провозгласили королевой, и я верила, что люди хотят восстановления старой веры. Разве они забыли, что Елизавета отказалась присутствовать у обедни?! Эти люди, которые приветствовали ее, они что, протестанты?! Или она пользуется таким успехом, потому что молода, привлекательна и их возгласы доставляют ей такое явное удовольствие?! В одном я была уверена: где бы она ни находилась, она всегда будет доставлять мне некоторое беспокойство, сомнение, поскольку я никогда не в состоянии буду понять, что у нее на уме.
Я расцеловала всех ее фрейлин, чтобы показать, как я рада ее видеть, но, когда мы ехали рядом, я думала, что была бы счастливее, если бы ее со мной не было.
Нас встретил мэр. Присутствовал лорд Эрандел с мечом – символом королевской власти. Они присоединились к процессии с еще тысячей участников – и все вместе сопровождали меня в Тауэр.
Так меня приветствовал Лондон, и это значило, что столица признала меня законной королевой.
А теперь передо мной открылся Тауэр, часто бывший символом страха, а сейчас гостеприимный и приветливый.
Меня встретил сэр Томас Чини, в чьем ведении находился Тауэр в то время. По обычаю, я должна была оставаться там до похорон моего брата. Король умер: да здравствует королева!
Я никогда не забуду мое прибытие в Тауэр. Всех государственных преступников вывели из камер и собрали перед церковью св. Петра. Среди них был старый герцог Норфолкский, арестованный незадолго до смерти моего отца. Его наверняка бы казнили, как и его сына Сарри, если бы король не умер, не успев подписать смертный приговор. Он постарел с тех пор, как я видела его в последний раз, что было неудивительно после шести лет заточения в этом мрачном месте. Был там и Стивен Гардинер. Но особенно выделялся среди прочих Эдуард Коуртни, сын маркиза Эксетерского, граф Девонширский, находившийся в Тауэре с 1538 года. Ему было тогда двенадцать лет, и пятнадцать лет он провел в безвыходном заключении. Несмотря на это, он выглядел здоровым и бодрым. Я была глубоко тронута не только его видом, но и всех этих людей, стоявших на коленях, в особенности когда мне назвали их имена.
Я сошла с лошади и, подойдя к ним, поговорила с каждым отдельно. Я целовала их и просила подняться с колен.
– Теперь вы мои пленники, – говорила я с чувством.
Герцог Норфолкский прослезился, и я тоже, обнимая его. Гардинер взял меня за руку, и несколько минут мы молчали, не в силах заговорить. Потом я сказала ему, что он тут же будет сделан членом Тайного Совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Она поверглась к моим ногам, что само по себе было смешно, так как она была одной из тех, кто называл меня незаконной, хотя и королевской, дочерью.
Но мне стало ее жаль. Она была мать, испытывавшая глубокое раскаяние теперь, когда ее дочь находилась в Тауэре.
– Встаньте, леди Саффэк, – сказала я. – Я знаю, что вы сейчас переживаете. Ваша дочь так молода, и мне известно, что ее вынудили к этому преступному поступку.
– О дитя мое! – воскликнула она. – Ее греху нет искупления. Я не могла бы просить Ваше Величество простить ее. Ее вина слишком велика. Я молю за герцога, моего мужа. Он болен, Ваше Величество. Я боюсь за его жизнь, если он останется в этой холодной тюрьме. Его держат там уже три дня… и я боюсь, что он долго не выдержит.
Гнев охватил меня. Я могла понять любовь матери к своему ребенку, но я помнила, что рассказывала Джейн о жестоком обращении с ней родителей, и негодование миссис Пенн при виде следов наказаний на теле девочки.
– Ваш муж – предатель, – сказала я. – Он частично ответствен за возведение на трон вашей дочери. Не леди Джейн виновата. Она поступила так, как ее заставили. И вы еще жалуетесь, что ваш муж провел в Тауэре три дня!
– Он дурно поступил, Ваше Величество, но его завлекли. Ваше Величество, я вас умоляю… ведь он умрет. Отправьте его ко мне. Пусть он остается вашим пленником, но я буду за ним ухаживать. Я умоляю вас! Речь идет о жизни и смерти.
Жизнь или смерть! Так было со многими из нас. Эта гордая женщина горько плакала, и, без сомнения, ее горе было искренним. Как я могла отказать ей? Как мать она не пользовалась моим уважением, но она, несомненно, любила своего мужа.
Какой это может принести вред, подумала я. Она молит о милосердии, и я должна быть милосердной. Он умрет в Тауэре. Он в любом случае умрет. Он предатель, но я не хочу, чтобы его смерть была на моей совести.
– Его переведут из Тауэра, чтобы вы могли за ним ухаживать, – сказала я.
Она снова упала на колени. Она целовала мне руку и благословляла меня.
* * *
Когда о моем поступке стало известно, он вызвал ужас.
Сэр Генри Джернингэм напомнил мне, что освобожденный мной человек был отцом Джейн, и это он помог ей занять мое место. Он был близок к Нортумберленду, и они намеревались вместе управлять страной за Джейн и ее мужа. Как я могла забыть об этом?!
– Я освободила его из Тауэра, чтобы дать возможность его жене ухаживать за ним, – объяснила я. – Он очень болен.
– От страха, Ваше Величество, от того, что не удались его гнусные планы.
– Я желаю быть милостивой королевой, – ответила я ему. – Грей никуда не скроется. Правосудие восторжествует.
Вокруг качали головами и выражали опасения за меня.
Так же отнесся к этому и Симон Ренар. Я услышала позже, что он сообщил императору, что мне не удержать короны, потому что во мне берет верх женская чувствительность.
Для меня все это не имело значения. Я знала, что Саффэк болен, и меня тронули мольбы его жены.
В ту ночь я молилась: Господи, ты научил меня милосердию, и я верю, что ты руководил мной.
* * *
Я выехала в Лондон. Мне было тридцать семь лет – я была уже не молода, но и не стара для королевы. У меня был жизненный опыт. Я не была красавицей, но и не была дурна собой. Я была худощава и невысока ростом. Может, я бы и хотела быть выше, однако на лошади я выглядела хорошо. У меня были рыжие волосы, в отца, и такой же свежий цвет лица, какой был у него в молодости. Кожа у меня не загрубела, как у него – вероятно, потому, что я вела более воздержанную жизнь. В пурпурном бархате, верхом, в окружении своих дам, я имела вполне королевский вид.
Моя сестра прибыла в Уэнстед, чтобы встретиться со мной. Она должна вместе со мной совершить въезд в Лондон. Мне это было не совсем приятно, но я не могла этого запретить. Она была намного моложе меня – ей не было еще и двадцати – и цвела здоровьем. Народ приветствовал ее, и она делала все, чтобы заслужить одобрение, махая рукой и поднимая обе руки вверх в знак приветствия. У нее были очень красивые руки, и я часто замечала, как она пользовалась любой возможностью, чтобы выставить их напоказ.
Народ высказал мне свое расположение, меня провозгласили королевой, и я верила, что люди хотят восстановления старой веры. Разве они забыли, что Елизавета отказалась присутствовать у обедни?! Эти люди, которые приветствовали ее, они что, протестанты?! Или она пользуется таким успехом, потому что молода, привлекательна и их возгласы доставляют ей такое явное удовольствие?! В одном я была уверена: где бы она ни находилась, она всегда будет доставлять мне некоторое беспокойство, сомнение, поскольку я никогда не в состоянии буду понять, что у нее на уме.
Я расцеловала всех ее фрейлин, чтобы показать, как я рада ее видеть, но, когда мы ехали рядом, я думала, что была бы счастливее, если бы ее со мной не было.
Нас встретил мэр. Присутствовал лорд Эрандел с мечом – символом королевской власти. Они присоединились к процессии с еще тысячей участников – и все вместе сопровождали меня в Тауэр.
Так меня приветствовал Лондон, и это значило, что столица признала меня законной королевой.
А теперь передо мной открылся Тауэр, часто бывший символом страха, а сейчас гостеприимный и приветливый.
Меня встретил сэр Томас Чини, в чьем ведении находился Тауэр в то время. По обычаю, я должна была оставаться там до похорон моего брата. Король умер: да здравствует королева!
Я никогда не забуду мое прибытие в Тауэр. Всех государственных преступников вывели из камер и собрали перед церковью св. Петра. Среди них был старый герцог Норфолкский, арестованный незадолго до смерти моего отца. Его наверняка бы казнили, как и его сына Сарри, если бы король не умер, не успев подписать смертный приговор. Он постарел с тех пор, как я видела его в последний раз, что было неудивительно после шести лет заточения в этом мрачном месте. Был там и Стивен Гардинер. Но особенно выделялся среди прочих Эдуард Коуртни, сын маркиза Эксетерского, граф Девонширский, находившийся в Тауэре с 1538 года. Ему было тогда двенадцать лет, и пятнадцать лет он провел в безвыходном заключении. Несмотря на это, он выглядел здоровым и бодрым. Я была глубоко тронута не только его видом, но и всех этих людей, стоявших на коленях, в особенности когда мне назвали их имена.
Я сошла с лошади и, подойдя к ним, поговорила с каждым отдельно. Я целовала их и просила подняться с колен.
– Теперь вы мои пленники, – говорила я с чувством.
Герцог Норфолкский прослезился, и я тоже, обнимая его. Гардинер взял меня за руку, и несколько минут мы молчали, не в силах заговорить. Потом я сказала ему, что он тут же будет сделан членом Тайного Совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113