Весть несомненно дойдет теперь до князя Димитрия, и русские воеводы начнут пожирать друг друга еще до появления ордынских войск в московских пределах. Когда враги сильны и многочисленны, пусти впереди своих копей тьмы полезных тебе слухов, и они расчистят дорогу лучше наемной армии. Так учит своих начальников Мамай, следуя заветам Повелителя сильных. Когда-то в могучем государстве Сунов ордынские шпионы перессорили народ и правительство, лучшие военачальники были изгнаны или казнены, войско и страну возглавили бездарные, продажные чиновники, и суны были побеждены без больших сражений. Повелитель полуденных стран – шах Хорезма Мухаммед готов был казнить лучшего из своих военачальников, собственного сына Джелаль-эд-Дина, поверив наветам Чингизовых людей, будто сын задумал лишить его престола. Когда напали монголы, шах доверил свое бесчисленное блестящее войско тупым и трусливым бекам, умеющим лишь подхалимски сгибаться да лизать шахские сапоги. Они заперлись с целыми армиями в крепостях, отдав страну на разграбление, а затем сдали одну за другой и крепости. Через три года с начала войны великое, цветущее государство Хорезм, чьи силы нельзя было даже сравнить с силами монголов, превратилось в огромное пастбище, усеянное человеческими костями. Когда сорокатысячное войско кипчаков ушло к венгерскому королю, на страну которого Батый уже нацелил копья своих туменов, снова был послан вперед испытанный союзник – клевета. Несколько подметных писем заставили кипчакских ханов поверить, что венгры готовятся отнять у них скот и все богатства, а самих превратить в рабов. Кипчаки ушли, король лишился отличной степной конницы, уже знакомой с тактикой монголов, армии венгерских, польских и немецких рыцарей были истреблены, Венгрия и Польша – опустошены завоевателями. А сколько других похожих драм хранит история ордынских нашествий! Врагам их не обязательно знать, но ордынские вожди помнить обязаны. Недаром во главе Орды удерживаются лишь образованнейшие правители, и наперсников себе они подбирают достойных. Если б Мамай узнал, кто первым бросил горящую головню в стан русских князей!..
И все же, отчего боярин не велел пытать Авдула? Глупое русское добросердие? А шесть ордынских трупов, валяющихся на этом поле?.. Во всем поведении боярина сквозила какая-то холодная, недоступная Авдулу высота. «Кречет и коршун… Кречет и коршун…»
Обычно ненависть слепит человека, но сейчас она обостряла зрение сотника; он стал внимательно наблюдать за русами сквозь полусомкнутые веки, хотя, наверное, казался им равнодушным каменным идолом.
Телега остановилась, с нее соскочили двое мужиков в приплюснутых шапках и домотканых портах, начали кланяться, но боярин остановил их:
– Некогда, мужики, поклоны отбивать. На поле трое наших побитые, везите их сюда, а с татар снимите доспехи – пусть их, разбойников, вороны да волки хоронят. – Потом – ратникам: – Ребята, сотника связать и – в седло. Ты, Беда, головой за него отвечаешь. А ты, Додон, снимай-ка дозорного с тропы, да скачите вы оба в крепкую сторожу к боярину Ржевскому. Все обскажешь, как было, и что от татарина слыхал. Мы отсюда – прямо на Коломенскую дорогу поспешим. Князь теперь заждался, дорого нынче времечко. Ржевский на нас не прогневается…
Раненый мужик поднялся со снопа, охрипшим голосом попросил:
– Светлый боярин, дозволь нам пару пик татарских взять – не ровен час, застигнут, поганые…
– Ага! По-нашенски заговорил, борода. На всех троих оставим справу. Да уводи-ка деревню поскорее.
Мужик тоскливо оглядел недосжатую рожь, необмолоченные суслоны:
– Как же с хлебушком-то быть?
– Это уж сами решайте – хлеб вам дороже или головы.
– Вы коням-то зерна возьмите, всего не увезти нам на трех подводах со скарбом да ребятишками.
– За то спасибо, отец. Ну-ка, ребята, наполняй сумы переметные!
Появись две женщины. Одна с испуганной девочкой на руках кинулась боярину в ноги, но он поднял ее, отвел к мужу. Подошел к другой. Это была совсем юная девушка в сарафанчике и лапотках; размазывая по щекам слезы, она сдавленно причитала над убитым дедом:
– …Нет у меня ни матушки, ни батюшки, зачем же и ты спокинул меня, горемыку? Кто сироту защитит, кому горе горькое выскажу, кто слезыньки мои высушит?..
– Не плачь, касатка, – тихо сказал витязь. – Русская земля горе твое слышит. Она и слезы твои высушит, и от напасти оборонит. Срок пришел – за все обиды наши русская земля спрос начинает с идола ордынского.
Девушка утерлась уголком платка, подняла на витязя заплаканные васильковые глаза и снова робко опустила. Васька смотрел на ее сникшие плечи, на широкую золотистую косу, ручьем сбегающую по спине, видел чистый, полудетский профиль ее лица, и, охваченный нежностью, изумленный ею теперь, после кровавой рубки, когда еще ходит по телу огонь ожесточения, когда рядом облепленные мухами трупы, он смешался и не знал, что прибавить к тем высоким словам, которые произнес, как перейти к простой речи, чтобы сведать об этой девушке. Наконец спросил:
– За чьи слезы мне спрашивать с нехристей? – Она вопросительно глянула. – Имя свое назови.
– Дарьей кличут, добрый боярин.
– Какой там боярин! – усмехнулся Васька. – Только что название одно – а ни двора, ни кола. Вот разве копье за кол сойдет? Из детей боярских я, у князя Димитрия в полку десятским служу. А кличут Тупиком. Васька Тупик – на Москве все меня знают.
Он говорил, удивляясь сам себе, – вот так неожиданно все и выложил незнакомой девице: вроде принизил себя – не боярин, мол, а и похвалился – вся Москва его знает.
– Коли будешь на Москве, Дарьюшка, при нужде спроси Ваську Тупика – не дам в обиду.
– Благодарствую, добрый боярин.
Тупик вздохнул, переступил с ноги на ногу, надел шлем, пошел к воинам, которые уже вязали к седлам увесистые сумы с зерном. Из подъехавшей телеги с высокими деревянными бортами выскочили бабы, стали насыпать рожь. Чернобородый пригласил:
– Боярин, вы бы в деревню-то заехали поснедать.
Женщины прекратили работу, с надеждой прислушались. Тупик понимал, как хочется им, чтобы воины задержались, пока деревня собирается в путь и хоронит убитых. Теперь всякую минуту они ждали страшных гостей, и присутствие пятерых всадников представлялось им защитой от всех бед. Тупик сердечно жалел этих перепуганных женщин, уже сорванных с насиженного места знобящим ветром войны, теряющих то скудное, что нажито ими в дни непрочного пограничного мира, при вечном страхе быть разоренными дотла. Но отряд и без того задерживается. В Москве ждут вестей, а вести, полученные от сотника, весьма грозные. Не первый день крепкая сторожа следит за Ордой Мамая, которая то медленно кочует вдоль Дона, то стоит, словно чего-то ожидая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
И все же, отчего боярин не велел пытать Авдула? Глупое русское добросердие? А шесть ордынских трупов, валяющихся на этом поле?.. Во всем поведении боярина сквозила какая-то холодная, недоступная Авдулу высота. «Кречет и коршун… Кречет и коршун…»
Обычно ненависть слепит человека, но сейчас она обостряла зрение сотника; он стал внимательно наблюдать за русами сквозь полусомкнутые веки, хотя, наверное, казался им равнодушным каменным идолом.
Телега остановилась, с нее соскочили двое мужиков в приплюснутых шапках и домотканых портах, начали кланяться, но боярин остановил их:
– Некогда, мужики, поклоны отбивать. На поле трое наших побитые, везите их сюда, а с татар снимите доспехи – пусть их, разбойников, вороны да волки хоронят. – Потом – ратникам: – Ребята, сотника связать и – в седло. Ты, Беда, головой за него отвечаешь. А ты, Додон, снимай-ка дозорного с тропы, да скачите вы оба в крепкую сторожу к боярину Ржевскому. Все обскажешь, как было, и что от татарина слыхал. Мы отсюда – прямо на Коломенскую дорогу поспешим. Князь теперь заждался, дорого нынче времечко. Ржевский на нас не прогневается…
Раненый мужик поднялся со снопа, охрипшим голосом попросил:
– Светлый боярин, дозволь нам пару пик татарских взять – не ровен час, застигнут, поганые…
– Ага! По-нашенски заговорил, борода. На всех троих оставим справу. Да уводи-ка деревню поскорее.
Мужик тоскливо оглядел недосжатую рожь, необмолоченные суслоны:
– Как же с хлебушком-то быть?
– Это уж сами решайте – хлеб вам дороже или головы.
– Вы коням-то зерна возьмите, всего не увезти нам на трех подводах со скарбом да ребятишками.
– За то спасибо, отец. Ну-ка, ребята, наполняй сумы переметные!
Появись две женщины. Одна с испуганной девочкой на руках кинулась боярину в ноги, но он поднял ее, отвел к мужу. Подошел к другой. Это была совсем юная девушка в сарафанчике и лапотках; размазывая по щекам слезы, она сдавленно причитала над убитым дедом:
– …Нет у меня ни матушки, ни батюшки, зачем же и ты спокинул меня, горемыку? Кто сироту защитит, кому горе горькое выскажу, кто слезыньки мои высушит?..
– Не плачь, касатка, – тихо сказал витязь. – Русская земля горе твое слышит. Она и слезы твои высушит, и от напасти оборонит. Срок пришел – за все обиды наши русская земля спрос начинает с идола ордынского.
Девушка утерлась уголком платка, подняла на витязя заплаканные васильковые глаза и снова робко опустила. Васька смотрел на ее сникшие плечи, на широкую золотистую косу, ручьем сбегающую по спине, видел чистый, полудетский профиль ее лица, и, охваченный нежностью, изумленный ею теперь, после кровавой рубки, когда еще ходит по телу огонь ожесточения, когда рядом облепленные мухами трупы, он смешался и не знал, что прибавить к тем высоким словам, которые произнес, как перейти к простой речи, чтобы сведать об этой девушке. Наконец спросил:
– За чьи слезы мне спрашивать с нехристей? – Она вопросительно глянула. – Имя свое назови.
– Дарьей кличут, добрый боярин.
– Какой там боярин! – усмехнулся Васька. – Только что название одно – а ни двора, ни кола. Вот разве копье за кол сойдет? Из детей боярских я, у князя Димитрия в полку десятским служу. А кличут Тупиком. Васька Тупик – на Москве все меня знают.
Он говорил, удивляясь сам себе, – вот так неожиданно все и выложил незнакомой девице: вроде принизил себя – не боярин, мол, а и похвалился – вся Москва его знает.
– Коли будешь на Москве, Дарьюшка, при нужде спроси Ваську Тупика – не дам в обиду.
– Благодарствую, добрый боярин.
Тупик вздохнул, переступил с ноги на ногу, надел шлем, пошел к воинам, которые уже вязали к седлам увесистые сумы с зерном. Из подъехавшей телеги с высокими деревянными бортами выскочили бабы, стали насыпать рожь. Чернобородый пригласил:
– Боярин, вы бы в деревню-то заехали поснедать.
Женщины прекратили работу, с надеждой прислушались. Тупик понимал, как хочется им, чтобы воины задержались, пока деревня собирается в путь и хоронит убитых. Теперь всякую минуту они ждали страшных гостей, и присутствие пятерых всадников представлялось им защитой от всех бед. Тупик сердечно жалел этих перепуганных женщин, уже сорванных с насиженного места знобящим ветром войны, теряющих то скудное, что нажито ими в дни непрочного пограничного мира, при вечном страхе быть разоренными дотла. Но отряд и без того задерживается. В Москве ждут вестей, а вести, полученные от сотника, весьма грозные. Не первый день крепкая сторожа следит за Ордой Мамая, которая то медленно кочует вдоль Дона, то стоит, словно чего-то ожидая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171