Война беспощадна к слабым, это Васька Тупик знал хорошо. Там, где устоит один опытный и сильный, могут полечь пятеро слабых и неискушенных в ратном деле – то и врагам отлично известно, они особенно упорно и жестоко станут бить по ополчению. Но где их набрать на всю Орду Мамаеву, одних крепких да обученных, выкормленных на добром княжеском и боярском харче, одетых в крепкую броню? Некому станет содержать государство и войско, коли все пойдут в бояре да дворяне. Одному служилому человеку из средних дается в кормление целое поместье с несколькими деревнями, а и то не все справлены, как хотелось бы государю. Жалко, до слез жалко Ваське Тупику этих русских мужиков, которым – мало каждодневных страданий! – еще и ордынские мечи выпали…
– Эй, боярин! Какая кручина заела? Слезай-ка со свово бурки да к нашему шалашу – похлебать кулешу, глядишь, и отойдет душенька.
Васька обернулся. Звал его мужик-кашевар, виновато и дружелюбно поглядывая темными живыми глазами.
– А што, боярин, правда, не побрезгуй, – неожиданно густым басом поддержал очнувшийся горбун. – Кулеш-то у нас особенный, с поджаркой, да сушеные карасики на закуску. Наши боровские с того и здоровские, што мясной кулеш едят от пуза цельный год, окромя зимы и лета, весны и осени.
Ратники засмеялись, на Ваську отовсюду смотрели дружелюбные приглашающие глаза. И хотя сыт был да и спешил к тому же, наверное не решился бы огорчить воровских ополченцев своим отказом, но от левого крыла полка, где посреди пешцев маячили конные воеводы в золоченых доспехах, скакал отрок прямо к Тупику. Еще издали крикнул:
– Василь Ондреич!.. Слава богу, сыскал. Князь Боброк те ищет, велел немедля к нему ехать – вон он!..
– Ишь ты, сам Боброк кличет, – покачал головой кашевар. – Ну, так поспешай, а вечерять к нам заглядывай.
– Благодарствую, мужички, непременно кулешу вашего попробую.
– Да не грусти о зазнобе-то, боярин, дождется – верно говорю! – крикнул мужик.
«Вон они о чем! – Васька засмеялся, посылая Орлика вслед за отроком. – Я их жалел, а они – меня за жалость мою. Нашел кого жалеть, дурень, – хозяина земли русской, что вышел защищать ее от ворога ненавистного. Нужна ему твоя жалость!»
Боброк, приотставший от великого князя, поехавшего в полк левой руки, ожег Тупика накаленной синевой глаз:
– Где блудишь, сотский? Гляди – снова десятским станешь.
– Дмитрий Михалыч, я ж отпросился у князя Оболенского…
– Я те не Дмитрий Михалыч, нашел крестного!
– Виноват, государь.
– То-то! Он ишь отпросился. А спать кто за тебя должен? Мне сотский теперь нужен – не тетеря сонная.
– Да я ж готов, государь, хоть три ночи…
– Што готов? – сдерживая пляшущего скакуна, Боброк с сожалением глянул на Орлика – такого-то, мол, коня неслуху подарил. – Што готов? Из седла на ходу выпасть? Беги в свой полк. Пообедаешь – спать. Проверю. К закату вместе с Копыто, и кто у тя там еще из сакмагонов, – в княжескую дружину, в большой полк. Беги…
Тупик круто поворотил коня, решив, что в ночь его снова пошлют куда-то.
– Васька!
– Да, государь.
– Страшно?
– Чего страшно?
– Счастлив ты, Васька… А мне, брат, – до жути. Русь ведь стоит за нами – ты глянь!.. Ну, скачи…
«Видно, замотался Боброк», – думал, отъезжая. Шутка ли этакую рать построить да и отвечать за нее головой! Бессчетные тысячи жизней, судьба земли русской – за все он в ответе наравне с Димитрием Ивановичем. Тут либо слава на века, либо на века – позор и проклятье. Страшно… Ни за какие привилегии и богатства не согласился бы Васька взять на себя Боброкову ношу. Чтобы нести ее, надо быть Боброком. До обиды ли тут – пусть за мелочь распушил его воевода.
Вечером Тупик получил от князя Боброка личный приказ: с двумя десятками самых опытных воинов охранять в битве великого князя Димитрия.
В тот день исчез атаман Фома Хабычеев, вместо него в передовом полку русского войска стал седоватый благообразный человек в новой рясе священника – отец Герасим. Утром Фома побывал у великого князя, поведал о своем видении, не зная, что рассказ разбойника Фомы дойдет до одного из монахов-летописцев и тот увековечит имя его лесное, ибо церковь считала достойным памяти всякого, кого небо избрало созерцателем своих знамений. Димитрий внимательно выслушал, перекрестился и теперь лишь освободил Фому от службы разведчика, попросив об ином: словом и примером мужества крепить у воинов стойкость и веру в победу. Он сказал, что небо шлет ему не первый благоприятный знак, были видения и многим другим людям. Князь Боброк ночью выезжал в поле и слушал землю – о жестокой сече и конечной победе русского оружия говорила она ведуну-воеводе. Отец Герасим понимал: рассказ князя надо донести до ратников, они смелее встретят ворога, зная, что небо на их стороне. Двенадцать лесных братьев стали рядом с отцом Герасимом, теперь ими командовал Кряж, назначенный десятским. Днем, как и другие попы, Герасим служил молебны, ходил с кадилом по рядам ратников, наставлял людей на бесстрашие и самоотречение ради земли русской, ибо судьба человеческая в руке божией, а рука эта щедрее к тому, кто без сомнений и страха сражается за правое дело.
Вечером князь Оболенский велел священникам удалиться из передового полка – они станут за войском, куда будут относить раненых и умирающих, чтобы облегчить их страдания, принимать покаяние, давать отпущение грехов. Герасим, однако, остался в полку, готовом во всякий момент встретить удар подошедших к Куликову полю ордынских войск. Тут находилось немало монахов, иные в схимах, но кресты у них прятались под броней, в руках же – щиты, мечи и копья, а чаще – тяжелые шестоперы, ибо слуги божьи горазды действовать оружием, которое насмерть оглушает врага, не проливая его крови. У Герасима – ни щита, ни копья, ни брони, в руке – лишь кадило, на груди – большой медный крест, похожий на тот, с каким встречал он однажды разбойную конницу. Однако надежнее щита и кольчуги его готовы были оградить двенадцать могучих братьев.
На закате князь Оболенский прислал за Герасимом отрока, просил благословить княжескую трапезу и принять в ней участие. Возле шатра воеводы, среди именитых бояр, Герасим увидел два знакомых лица – оба воина в простой на вид, но тщательно отделанной и, видимо, исключительно крепкой стальной броне; поверх остроконечных шлемов надеты черные, вышитые белым крестиком схимы. Один седобородый, роста среднего, глыбоватый и большерукий, с умным лицом и твердым взглядом; другой заметно моложе, лицом похож, но высок, сухощав и плечи – по аршину. Громадная сила угадывалась в его сдержанных движениях, в спокойном, чуть печальном взгляде; казалось, ему неловко среди обыкновенных людей, которых он жалеет и боится покалечить неосторожным жестом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Эй, боярин! Какая кручина заела? Слезай-ка со свово бурки да к нашему шалашу – похлебать кулешу, глядишь, и отойдет душенька.
Васька обернулся. Звал его мужик-кашевар, виновато и дружелюбно поглядывая темными живыми глазами.
– А што, боярин, правда, не побрезгуй, – неожиданно густым басом поддержал очнувшийся горбун. – Кулеш-то у нас особенный, с поджаркой, да сушеные карасики на закуску. Наши боровские с того и здоровские, што мясной кулеш едят от пуза цельный год, окромя зимы и лета, весны и осени.
Ратники засмеялись, на Ваську отовсюду смотрели дружелюбные приглашающие глаза. И хотя сыт был да и спешил к тому же, наверное не решился бы огорчить воровских ополченцев своим отказом, но от левого крыла полка, где посреди пешцев маячили конные воеводы в золоченых доспехах, скакал отрок прямо к Тупику. Еще издали крикнул:
– Василь Ондреич!.. Слава богу, сыскал. Князь Боброк те ищет, велел немедля к нему ехать – вон он!..
– Ишь ты, сам Боброк кличет, – покачал головой кашевар. – Ну, так поспешай, а вечерять к нам заглядывай.
– Благодарствую, мужички, непременно кулешу вашего попробую.
– Да не грусти о зазнобе-то, боярин, дождется – верно говорю! – крикнул мужик.
«Вон они о чем! – Васька засмеялся, посылая Орлика вслед за отроком. – Я их жалел, а они – меня за жалость мою. Нашел кого жалеть, дурень, – хозяина земли русской, что вышел защищать ее от ворога ненавистного. Нужна ему твоя жалость!»
Боброк, приотставший от великого князя, поехавшего в полк левой руки, ожег Тупика накаленной синевой глаз:
– Где блудишь, сотский? Гляди – снова десятским станешь.
– Дмитрий Михалыч, я ж отпросился у князя Оболенского…
– Я те не Дмитрий Михалыч, нашел крестного!
– Виноват, государь.
– То-то! Он ишь отпросился. А спать кто за тебя должен? Мне сотский теперь нужен – не тетеря сонная.
– Да я ж готов, государь, хоть три ночи…
– Што готов? – сдерживая пляшущего скакуна, Боброк с сожалением глянул на Орлика – такого-то, мол, коня неслуху подарил. – Што готов? Из седла на ходу выпасть? Беги в свой полк. Пообедаешь – спать. Проверю. К закату вместе с Копыто, и кто у тя там еще из сакмагонов, – в княжескую дружину, в большой полк. Беги…
Тупик круто поворотил коня, решив, что в ночь его снова пошлют куда-то.
– Васька!
– Да, государь.
– Страшно?
– Чего страшно?
– Счастлив ты, Васька… А мне, брат, – до жути. Русь ведь стоит за нами – ты глянь!.. Ну, скачи…
«Видно, замотался Боброк», – думал, отъезжая. Шутка ли этакую рать построить да и отвечать за нее головой! Бессчетные тысячи жизней, судьба земли русской – за все он в ответе наравне с Димитрием Ивановичем. Тут либо слава на века, либо на века – позор и проклятье. Страшно… Ни за какие привилегии и богатства не согласился бы Васька взять на себя Боброкову ношу. Чтобы нести ее, надо быть Боброком. До обиды ли тут – пусть за мелочь распушил его воевода.
Вечером Тупик получил от князя Боброка личный приказ: с двумя десятками самых опытных воинов охранять в битве великого князя Димитрия.
В тот день исчез атаман Фома Хабычеев, вместо него в передовом полку русского войска стал седоватый благообразный человек в новой рясе священника – отец Герасим. Утром Фома побывал у великого князя, поведал о своем видении, не зная, что рассказ разбойника Фомы дойдет до одного из монахов-летописцев и тот увековечит имя его лесное, ибо церковь считала достойным памяти всякого, кого небо избрало созерцателем своих знамений. Димитрий внимательно выслушал, перекрестился и теперь лишь освободил Фому от службы разведчика, попросив об ином: словом и примером мужества крепить у воинов стойкость и веру в победу. Он сказал, что небо шлет ему не первый благоприятный знак, были видения и многим другим людям. Князь Боброк ночью выезжал в поле и слушал землю – о жестокой сече и конечной победе русского оружия говорила она ведуну-воеводе. Отец Герасим понимал: рассказ князя надо донести до ратников, они смелее встретят ворога, зная, что небо на их стороне. Двенадцать лесных братьев стали рядом с отцом Герасимом, теперь ими командовал Кряж, назначенный десятским. Днем, как и другие попы, Герасим служил молебны, ходил с кадилом по рядам ратников, наставлял людей на бесстрашие и самоотречение ради земли русской, ибо судьба человеческая в руке божией, а рука эта щедрее к тому, кто без сомнений и страха сражается за правое дело.
Вечером князь Оболенский велел священникам удалиться из передового полка – они станут за войском, куда будут относить раненых и умирающих, чтобы облегчить их страдания, принимать покаяние, давать отпущение грехов. Герасим, однако, остался в полку, готовом во всякий момент встретить удар подошедших к Куликову полю ордынских войск. Тут находилось немало монахов, иные в схимах, но кресты у них прятались под броней, в руках же – щиты, мечи и копья, а чаще – тяжелые шестоперы, ибо слуги божьи горазды действовать оружием, которое насмерть оглушает врага, не проливая его крови. У Герасима – ни щита, ни копья, ни брони, в руке – лишь кадило, на груди – большой медный крест, похожий на тот, с каким встречал он однажды разбойную конницу. Однако надежнее щита и кольчуги его готовы были оградить двенадцать могучих братьев.
На закате князь Оболенский прислал за Герасимом отрока, просил благословить княжескую трапезу и принять в ней участие. Возле шатра воеводы, среди именитых бояр, Герасим увидел два знакомых лица – оба воина в простой на вид, но тщательно отделанной и, видимо, исключительно крепкой стальной броне; поверх остроконечных шлемов надеты черные, вышитые белым крестиком схимы. Один седобородый, роста среднего, глыбоватый и большерукий, с умным лицом и твердым взглядом; другой заметно моложе, лицом похож, но высок, сухощав и плечи – по аршину. Громадная сила угадывалась в его сдержанных движениях, в спокойном, чуть печальном взгляде; казалось, ему неловко среди обыкновенных людей, которых он жалеет и боится покалечить неосторожным жестом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171