– Пусть лучше бесу…
Если бы этот пьяный лохматый зверь не был отцом Аринки!..
– Тя-тя! Не надоть! – детский крик вырвался из сеней, за ним метнулись две белые сорочки, повисли на руках отца.
– Роман, ты сдурел?.. Юрко, беги!..
– Ю-ура-а! – пронесся в избе звериный крик Аринки.
Юрко отпрянул от мужика, нож блеснул перед самым его лицом. Злоба ударила в голову, сама собой напряглась рука, из тесного рукава в ладонь скользнула ребристая, окованная железом свинчатка. Юрко по-разбойничьи свистнул, взмахнул кистенем.
– Дядя Роман, не подходи! – И отчаянно рванулся к девушке, схватил за руку: – Пойдем!
Она встала, шагнула за ним к двери.
– Ку-уда? – хозяин, отбросив жену и младших дочерей, рванулся за Ариной, но окованная железом свинчатка описала перед ним запретный круг.
– Разбойник! Дочь украл! Я к старосте пойду, к попу… Тебя засекут! В колодки забьют!
– То-то, дядя Роман! Старосту вспомнил. Не забудь еще княжеских отроков да судью. За «боярское дерьмо» тебе перед ними отвечать придется. На дыбе, пожалуй. А за «ублюдка»…
Подтолкнув Аринку к двери, Юрко шагнул за ней в темные сени. Но еще раньше туда проскользнул перепуганный сват. За калиткой их догнали плачущие девчонки, вцепились в истерзанную сестру.
– Нянька Арина, пойдем на сенник, мы боимся, нянька Арина…
Девушка всхлипывала, из дома неслась перебранка, и теперь злой бас мужика явно уступал крику женщины.
– Вот што, птахи, – сказал Юрко. – Утро вечера мудренее. Ступайте вы ко мне домой. Бабки нет пока, а дверь не заперта. Серый вас не тронет. Забирайтесь на полати да спите себе. Есть, поди, хотите?
– Хоцим, – пропищала пятилетняя Уля, цеплявшаяся за подол няньки.
– На полке в сенях каравай, в горшках молоко, да мед, да репа – все ешьте. Мы с вашей нянькой скоро будем.
Она пошла за ним, ни о чем не спрашивая, она полностью доверилась ему, мужчине, и поэтому Юрко ничего не боялся. Пусть вина его велика, а люди растревожены – могут сгоряча даже прибить – Юрку верилось в справедливость. Вины перед богом он не чувствовал – это главное для него. Так и скажет принародно – там пусть решают. Староста не зверь, боярин тоже милостив, поп божьим судом судит. Авось дело обойдется продажей да церковным покаянием. То, что Роман – вольный смерд, для него и хуже теперь. «Холоп не смерд, мужик не зверь», – любят говорить бояре. За обиду своего холопа иной из них с десяти смердов шкуру спустит. Такое время пришло, что лучше прибиться к сильному человеку – за его спиной жить спокойнее, ибо за тебя и вотчина, и господин, и князь его. Смерду вроде вольготнее, а что случись – только сам за себя. Зверь и есть. Кто посильнее, тот и норовит шкуру содрать. То-то мужики сами идут под сильных бояр. Роман из редких упрямцев, которые норовят сами прожить, считаясь подданными великого князя, а до него не ближе, чем до бога, – дальше, пожалуй: бог-то, он в каждом доме хоть с иконы смотрит… Юрко торопился, пока свадьба не кончилась. Ему хотелось, чтоб судили их с Аринкой всем миром. После сегодняшнего схода верилось Юрку: люди вместе окажутся добрее и справедливее, чем каждый со своим судом.
Не забыть ему до смерти, как вошел в просторную, набитую гостями избу старосты, стал на колени перед хозяином, его молодой женой и попом, сидевшими в красном углу, а рядом опустилась Арина, склонив голову, уронив на пол черные косы, вздрагивая исполосованной спиной под рваной сорочкой. И гнетущую тишину, когда сбивчиво говорил о случившемся, просил защиты. И ропот, сквозь который рвались злые выкрики:
– Неслухи окаянные! Што надумали – против воли отца!
– Этих защити – завтра свои на шею сядут!
– Без венца станут жить, аки свиньи в скверне валяться.
– В подолах начнут приносить!
– А чего ждать от колдуньиной дочки да этого сураза?
– Пороть обоих!.. Аришку – в дом церковный!
Юрко вздернул голову. Прямо перед собой увидел набеленное лицо, соболиные брови и пылающие зеленым светом глаза старостиной жены, убранной в свадебный венец. Она не отрывала взгляда от склоненной Аринки. «Будто ястребиха над курочкой…» Опуская голову, успел заметить в дальнем конце стола испуганные глаза матери… Ропот нарастал, и Юрку казалось – вот-вот на него посыплются удары хмельных мужиков и баб. Были тут парни, Аринкины воздыхатели, – эти постараются. Краешком глаза видел, как пробивается к ним рыжий детина – тот, которого Аривка окрестила Драным петухом. Этот в свалке может нож сунуть в бок или огреет кистенем. Но тотчас рядом возник Сенька, стал за Юрковой спиной. В углу злорадно верещали девки…
– Бабоньки! Мужики! – звенящий голос Меланьи прорезал шум. – Аль не христиане мы? Аль молодыми никогда не были? Что ж это делается? Фролушка, скажи ты им…
Ропот покатился на убыль, а девки вдруг загалдели, наперебой жалея осуждаемых, – спохватились, что надо радоваться: опасная соперница хочет идти за парня, который и женихом-то на селе не считался.
– Тихо, сороки! – принаряженный в расшитую рубаху, подпоясанный алым кушаком, староста вырос над столом, и был он на удивление красив; наверное, многие женщины лишь теперь с сожалением заметили это. – Што я скажу, православные? Не мне их судить – какой судья жених? А свое выскажу. Понять их можно, коли родитель зверь и силком выдает девку за постылого. Оправдать же трудно. Право родительское свято и не нами писано. Без него все прахом пойдет. А побежали они не в лес темный, не в скит разбойный, не в Литву, не в татары – к вам пришли, к батюшке вот, ко мне, старосте, – правды и защиты пришли искать открыто, уж тем они чисты и любы мне. Так, может, сумеем без розог в их беде разобраться да вразумить – и дочь, и отца, и Юрка тож?
– Ить верно! – громко выкрикнул Филька Кувырь, который только что требовал сечь Юрка и забить в колодки. – Ай, мудёр ты, староста Фрол, Пестун наш ласковай! Дай поцалую тя хучь в бороду! – Он полез к старосте, но жена дернула сзади, и Кувырь едва не растянулся на полу, вызвав громкий смех.
– Твое слово, батюшка, – староста оборотился к попу, и люди сразу замолчали: в делах семейных решающее слово – за попом.
Тот неторопливо поднялся, тронул медный крест на груди, пристально глядя на виновников смуты, тихим голосом приказал:
– Встаньте, дети мои, и подойдите ближе.
Парень и девица послушно поднялись с колен, одновременно шагнули к столу. Сзади зашептали:
– Глянь, спина-то…
– Хочь бы наготу прикрыла, бессовестная.
– Кака там нагота – рубцы кровавы!
– Спасибо ишшо не убил, зверюга.
– Он-то, Роман, может. Половчан чертов!
– Каб твоя Феклуша крутнула, как бы ты-то озверел?
– Не греши – чиста девка. И Феклу не трожь, а то звездану!..
– Тихо, батюшка говорит.
Попик повел очами вбок, так же негромко спросил:
– Матушка Юрка, прихожанка Агафья, здесь ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Если бы этот пьяный лохматый зверь не был отцом Аринки!..
– Тя-тя! Не надоть! – детский крик вырвался из сеней, за ним метнулись две белые сорочки, повисли на руках отца.
– Роман, ты сдурел?.. Юрко, беги!..
– Ю-ура-а! – пронесся в избе звериный крик Аринки.
Юрко отпрянул от мужика, нож блеснул перед самым его лицом. Злоба ударила в голову, сама собой напряглась рука, из тесного рукава в ладонь скользнула ребристая, окованная железом свинчатка. Юрко по-разбойничьи свистнул, взмахнул кистенем.
– Дядя Роман, не подходи! – И отчаянно рванулся к девушке, схватил за руку: – Пойдем!
Она встала, шагнула за ним к двери.
– Ку-уда? – хозяин, отбросив жену и младших дочерей, рванулся за Ариной, но окованная железом свинчатка описала перед ним запретный круг.
– Разбойник! Дочь украл! Я к старосте пойду, к попу… Тебя засекут! В колодки забьют!
– То-то, дядя Роман! Старосту вспомнил. Не забудь еще княжеских отроков да судью. За «боярское дерьмо» тебе перед ними отвечать придется. На дыбе, пожалуй. А за «ублюдка»…
Подтолкнув Аринку к двери, Юрко шагнул за ней в темные сени. Но еще раньше туда проскользнул перепуганный сват. За калиткой их догнали плачущие девчонки, вцепились в истерзанную сестру.
– Нянька Арина, пойдем на сенник, мы боимся, нянька Арина…
Девушка всхлипывала, из дома неслась перебранка, и теперь злой бас мужика явно уступал крику женщины.
– Вот што, птахи, – сказал Юрко. – Утро вечера мудренее. Ступайте вы ко мне домой. Бабки нет пока, а дверь не заперта. Серый вас не тронет. Забирайтесь на полати да спите себе. Есть, поди, хотите?
– Хоцим, – пропищала пятилетняя Уля, цеплявшаяся за подол няньки.
– На полке в сенях каравай, в горшках молоко, да мед, да репа – все ешьте. Мы с вашей нянькой скоро будем.
Она пошла за ним, ни о чем не спрашивая, она полностью доверилась ему, мужчине, и поэтому Юрко ничего не боялся. Пусть вина его велика, а люди растревожены – могут сгоряча даже прибить – Юрку верилось в справедливость. Вины перед богом он не чувствовал – это главное для него. Так и скажет принародно – там пусть решают. Староста не зверь, боярин тоже милостив, поп божьим судом судит. Авось дело обойдется продажей да церковным покаянием. То, что Роман – вольный смерд, для него и хуже теперь. «Холоп не смерд, мужик не зверь», – любят говорить бояре. За обиду своего холопа иной из них с десяти смердов шкуру спустит. Такое время пришло, что лучше прибиться к сильному человеку – за его спиной жить спокойнее, ибо за тебя и вотчина, и господин, и князь его. Смерду вроде вольготнее, а что случись – только сам за себя. Зверь и есть. Кто посильнее, тот и норовит шкуру содрать. То-то мужики сами идут под сильных бояр. Роман из редких упрямцев, которые норовят сами прожить, считаясь подданными великого князя, а до него не ближе, чем до бога, – дальше, пожалуй: бог-то, он в каждом доме хоть с иконы смотрит… Юрко торопился, пока свадьба не кончилась. Ему хотелось, чтоб судили их с Аринкой всем миром. После сегодняшнего схода верилось Юрку: люди вместе окажутся добрее и справедливее, чем каждый со своим судом.
Не забыть ему до смерти, как вошел в просторную, набитую гостями избу старосты, стал на колени перед хозяином, его молодой женой и попом, сидевшими в красном углу, а рядом опустилась Арина, склонив голову, уронив на пол черные косы, вздрагивая исполосованной спиной под рваной сорочкой. И гнетущую тишину, когда сбивчиво говорил о случившемся, просил защиты. И ропот, сквозь который рвались злые выкрики:
– Неслухи окаянные! Што надумали – против воли отца!
– Этих защити – завтра свои на шею сядут!
– Без венца станут жить, аки свиньи в скверне валяться.
– В подолах начнут приносить!
– А чего ждать от колдуньиной дочки да этого сураза?
– Пороть обоих!.. Аришку – в дом церковный!
Юрко вздернул голову. Прямо перед собой увидел набеленное лицо, соболиные брови и пылающие зеленым светом глаза старостиной жены, убранной в свадебный венец. Она не отрывала взгляда от склоненной Аринки. «Будто ястребиха над курочкой…» Опуская голову, успел заметить в дальнем конце стола испуганные глаза матери… Ропот нарастал, и Юрку казалось – вот-вот на него посыплются удары хмельных мужиков и баб. Были тут парни, Аринкины воздыхатели, – эти постараются. Краешком глаза видел, как пробивается к ним рыжий детина – тот, которого Аривка окрестила Драным петухом. Этот в свалке может нож сунуть в бок или огреет кистенем. Но тотчас рядом возник Сенька, стал за Юрковой спиной. В углу злорадно верещали девки…
– Бабоньки! Мужики! – звенящий голос Меланьи прорезал шум. – Аль не христиане мы? Аль молодыми никогда не были? Что ж это делается? Фролушка, скажи ты им…
Ропот покатился на убыль, а девки вдруг загалдели, наперебой жалея осуждаемых, – спохватились, что надо радоваться: опасная соперница хочет идти за парня, который и женихом-то на селе не считался.
– Тихо, сороки! – принаряженный в расшитую рубаху, подпоясанный алым кушаком, староста вырос над столом, и был он на удивление красив; наверное, многие женщины лишь теперь с сожалением заметили это. – Што я скажу, православные? Не мне их судить – какой судья жених? А свое выскажу. Понять их можно, коли родитель зверь и силком выдает девку за постылого. Оправдать же трудно. Право родительское свято и не нами писано. Без него все прахом пойдет. А побежали они не в лес темный, не в скит разбойный, не в Литву, не в татары – к вам пришли, к батюшке вот, ко мне, старосте, – правды и защиты пришли искать открыто, уж тем они чисты и любы мне. Так, может, сумеем без розог в их беде разобраться да вразумить – и дочь, и отца, и Юрка тож?
– Ить верно! – громко выкрикнул Филька Кувырь, который только что требовал сечь Юрка и забить в колодки. – Ай, мудёр ты, староста Фрол, Пестун наш ласковай! Дай поцалую тя хучь в бороду! – Он полез к старосте, но жена дернула сзади, и Кувырь едва не растянулся на полу, вызвав громкий смех.
– Твое слово, батюшка, – староста оборотился к попу, и люди сразу замолчали: в делах семейных решающее слово – за попом.
Тот неторопливо поднялся, тронул медный крест на груди, пристально глядя на виновников смуты, тихим голосом приказал:
– Встаньте, дети мои, и подойдите ближе.
Парень и девица послушно поднялись с колен, одновременно шагнули к столу. Сзади зашептали:
– Глянь, спина-то…
– Хочь бы наготу прикрыла, бессовестная.
– Кака там нагота – рубцы кровавы!
– Спасибо ишшо не убил, зверюга.
– Он-то, Роман, может. Половчан чертов!
– Каб твоя Феклуша крутнула, как бы ты-то озверел?
– Не греши – чиста девка. И Феклу не трожь, а то звездану!..
– Тихо, батюшка говорит.
Попик повел очами вбок, так же негромко спросил:
– Матушка Юрка, прихожанка Агафья, здесь ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171