Любой из них был бы уничтожен, откажись он сражаться. Орда чувствовала свое превосходство над Московским княжеством, ее властелин и развращенные грабежом воины видели в войне самый короткий путь к овладению жизненными благами, которые добываются десятилетиями трудов, поэтому Орда в целом безжалостна к тем тысячам своих соплеменников, что неизбежно должны погибнуть в бою.
Мамай с большим нетерпением торопил утро и победу над строптивым врагом, ибо подсознательно угадывал в Димитрии судью, выбранного историей сказать «нет!» разбойной политике ханов. Димитрий тоже торопил утро, но по другой причине: союзники Мамая двигались к Дону. Сомнения его давно ушли прочь, остались спокойствие и решимость.
Два человека, не видя друг друга, стояли по разные стороны ничейной полосы, словно на берегах черной реки, в которой с пугливым шорохом текло время.
Костры Орды медленно угасали в тумане, наползающем с Непрядвы и Дона.
VI
Боевые трубы запели в белой мгле, им отозвались зычные голоса начальников, и войско встало. Кашевары, поднятые затемно, уже тащили большие котлы с горячим варевом прямо в сотни. Завтракали скоро, но обстоятельно, досыта – никто не знал, когда придется полдничать, да и придется ли? Близко за туманом стояла Орда.
Димитрий снова объезжал большой полк. Сквозь редеющий белый сумрак проглядывали все десять рядов рати, воины кличем приветствовали государя, Димитрий лишь поднимал руку, но не останавливался, не звал начальников. Может быть, он проверял порядок, может быть, в решительный час хотел занять новой душевной силы у этой великой русской рати, или себя показать воинам, чтоб запомнили и его белого Кречета, и белоснежную ферязь, и сияние золотых доспехов – все, что станет частью великокняжеского знамени, будет издали светить им надеждой, потому что взоры их в битве не раз обратятся туда, где встанет дружина государя. Тупик ехал рядом с князем, приотстав на полкорпуса лошади, за ними шел плотно сомкнутый отряд из двадцати молчаливых витязей, поименно названных Боброком. Разномастные сильные кони, булатная сталь кольчужных панцирей, в рысьих глазах под надвинутыми шлемами – полная отрешенность от самих себя и готовность на все ради дородного всадника на белом иноходце.
Туман… Это посерьезней ночной темени – ту можно разогнать факелами, а туман и солнце не берет. Заставы молчат. Молчит и передовой полк, – значит, Орда еще воюет с бараниной или строится к битве. Димитрий с тревогой посматривал в сторону Дона, откуда временами приходило слабое дуновение, искал едва различимое косматое пятно солнца. Минули большой полк, когда Тупик, оглянувшись, обрадованно сказал:
– Государь, смотри!..
Над разорванной пеленой, золотясь в лучах, проглянули полковые стяги, и тотчас ощутимо дохнуло ветром; молочное море колыхнулось, заклубилось, потекло мимо; где-то вдали заржали кони, в другой дали отозвались другие…
– Пора! – князь заворотил иноходца.
Их ждали Бренк и Вельяминов во главе конной дружины государя, поставленной за рядами пешцев. Ветерок усиливался, развевал багряные стяги, расправлял тяжелое черное знамя с золотым образом Спаса. Все дальше открывалось поле, и солнечные лучи уже играли на стальных шлемах, на остриях копий и топоров. От передового полка прискакал посыльный с вестью: Орда зашевелилась, похоже, строится к битве, наши сторожевые отряды отходят на крылья полка. С той стороны им кричали в широкие медные трубы: сдавайтесь, мол, просите милости у великого хана, иначе всех побьем, а кто уцелеет, повяжем арканами и – буль-буль в Дону.
– Вы им про буль-буль в Боже не напомнили? – спросил Бренк.
– Как же! Кирька Зык на всю степь про то гаркнул, так они завизжали и начали садить из самострелов.
– То-то!
– Что, бояре, видно, это был последний разговор с Ордой? Теперь – мечам слово.
Димитрий подъехал к большому знамени, соскочил с лошади, сняв шелом, стал на колено и поцеловал край святого полотнища, потом оглядел воинов.
– Братья! Не для обид и унижений родила нас земля русская. Скажем о том кровавому ворогу мечами булатными. Наши великие предки смотрят на нас. Наши соплеменники, убитые, замученные, опозоренные, томящиеся в рабстве, смотрят на нас. Родина с надеждой и верой смотрит на нас! Да сохранит вас небо в этой битве, но знайте: смерть за родину с мечом в руке достойней позорной жизни раба. Довольно нам быть рабами! Мертвые не имут сраму. С вами хочу победить или умереть с вами!
Димитрий подошел к Бренку, крепко обнял:
– Тебе, княже, вручаю русское знамя. Знай: пока стоит оно – рать стоит!
Он скинул белую ферязь, набросил на плечи Бренка, подал знак рындам, те подвели горделивого Кречета.
– Сядь на моего коня, княже, стань под знамя – пусть войско видит государя. Меня не ищите, бояре. Там буду, где битва злее. Понадобитесь – сам найду вас.
Бояре замерли, Васька Тупик подался вперед вместе с конем, Бренк неверными пальцами застегивал ферязь на груди. Она была ему великовата. А Димитрий уже взлетел на своего гнедого – рынды и помочь не успели, – оглянулся на Тупика и с места галопом устремился в направлении передового полка.
Мамай одиноко стоял на вершине Красного Холма, всматриваясь болезненными от бессонниц глазами в туман, гонимый от Дона ветерком и теплом солнечных лучей. Уже за линиями «синих камзолов» мельтешили конные отряды прикрытия, на флангах пехоты клубились пестрые тучи горской конницы, такие же тучи текли вперед между твердыми прямоугольниками татарских туменов. Разношерстные и визгливые орды вассалов подпирались растянутыми лавами ордынских сотен, чтобы придать сброду смелости и страха, – в случае, паники ордынцы начнут рубить его беспощаднее русов, пока снова не обратят на врага. «Какая, однако, великая сила, – подумал Мамай, пытаясь разглядеть за туманом фланговые тумены. – Не много ли чести Димитрию я оказываю?»
За отрядами охранения вдруг проглянула светлая полоса – не далее чем в полуверсте от них, похожая на пенящийся гребень посреди спокойного озера. Сначала Мамай принял ее за вытянутый увал, где зацепился туман, и тут же вздрогнул от сырого холодка – то стояло чужое войско. Узкий и четкий длинник пехоты, белея рубашками и кольчугами, был недвижен и строг, лишь впереди него, словно псы на длинной сворке, рыскали конные отряды. «Так мало?!» – Мамай боялся поверить глазам, и в следующую минуту позади передового полка увидел всю русскую рать. Она перегородила поле от Смолки до Нижнего Дубяка – ни объехать, ни обойти. Как будто все дороги на Русь сошлись здесь, в треугольнике Непрядвы и Дона, потому что за русской ратью на склонах холмов и в отлогих распадках близ Непрядвы стояли тысячи повозок, там паслись и тысячи тягловых лошадей – Мамай угадал опытным глазом, что за громадные темные массы вдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Мамай с большим нетерпением торопил утро и победу над строптивым врагом, ибо подсознательно угадывал в Димитрии судью, выбранного историей сказать «нет!» разбойной политике ханов. Димитрий тоже торопил утро, но по другой причине: союзники Мамая двигались к Дону. Сомнения его давно ушли прочь, остались спокойствие и решимость.
Два человека, не видя друг друга, стояли по разные стороны ничейной полосы, словно на берегах черной реки, в которой с пугливым шорохом текло время.
Костры Орды медленно угасали в тумане, наползающем с Непрядвы и Дона.
VI
Боевые трубы запели в белой мгле, им отозвались зычные голоса начальников, и войско встало. Кашевары, поднятые затемно, уже тащили большие котлы с горячим варевом прямо в сотни. Завтракали скоро, но обстоятельно, досыта – никто не знал, когда придется полдничать, да и придется ли? Близко за туманом стояла Орда.
Димитрий снова объезжал большой полк. Сквозь редеющий белый сумрак проглядывали все десять рядов рати, воины кличем приветствовали государя, Димитрий лишь поднимал руку, но не останавливался, не звал начальников. Может быть, он проверял порядок, может быть, в решительный час хотел занять новой душевной силы у этой великой русской рати, или себя показать воинам, чтоб запомнили и его белого Кречета, и белоснежную ферязь, и сияние золотых доспехов – все, что станет частью великокняжеского знамени, будет издали светить им надеждой, потому что взоры их в битве не раз обратятся туда, где встанет дружина государя. Тупик ехал рядом с князем, приотстав на полкорпуса лошади, за ними шел плотно сомкнутый отряд из двадцати молчаливых витязей, поименно названных Боброком. Разномастные сильные кони, булатная сталь кольчужных панцирей, в рысьих глазах под надвинутыми шлемами – полная отрешенность от самих себя и готовность на все ради дородного всадника на белом иноходце.
Туман… Это посерьезней ночной темени – ту можно разогнать факелами, а туман и солнце не берет. Заставы молчат. Молчит и передовой полк, – значит, Орда еще воюет с бараниной или строится к битве. Димитрий с тревогой посматривал в сторону Дона, откуда временами приходило слабое дуновение, искал едва различимое косматое пятно солнца. Минули большой полк, когда Тупик, оглянувшись, обрадованно сказал:
– Государь, смотри!..
Над разорванной пеленой, золотясь в лучах, проглянули полковые стяги, и тотчас ощутимо дохнуло ветром; молочное море колыхнулось, заклубилось, потекло мимо; где-то вдали заржали кони, в другой дали отозвались другие…
– Пора! – князь заворотил иноходца.
Их ждали Бренк и Вельяминов во главе конной дружины государя, поставленной за рядами пешцев. Ветерок усиливался, развевал багряные стяги, расправлял тяжелое черное знамя с золотым образом Спаса. Все дальше открывалось поле, и солнечные лучи уже играли на стальных шлемах, на остриях копий и топоров. От передового полка прискакал посыльный с вестью: Орда зашевелилась, похоже, строится к битве, наши сторожевые отряды отходят на крылья полка. С той стороны им кричали в широкие медные трубы: сдавайтесь, мол, просите милости у великого хана, иначе всех побьем, а кто уцелеет, повяжем арканами и – буль-буль в Дону.
– Вы им про буль-буль в Боже не напомнили? – спросил Бренк.
– Как же! Кирька Зык на всю степь про то гаркнул, так они завизжали и начали садить из самострелов.
– То-то!
– Что, бояре, видно, это был последний разговор с Ордой? Теперь – мечам слово.
Димитрий подъехал к большому знамени, соскочил с лошади, сняв шелом, стал на колено и поцеловал край святого полотнища, потом оглядел воинов.
– Братья! Не для обид и унижений родила нас земля русская. Скажем о том кровавому ворогу мечами булатными. Наши великие предки смотрят на нас. Наши соплеменники, убитые, замученные, опозоренные, томящиеся в рабстве, смотрят на нас. Родина с надеждой и верой смотрит на нас! Да сохранит вас небо в этой битве, но знайте: смерть за родину с мечом в руке достойней позорной жизни раба. Довольно нам быть рабами! Мертвые не имут сраму. С вами хочу победить или умереть с вами!
Димитрий подошел к Бренку, крепко обнял:
– Тебе, княже, вручаю русское знамя. Знай: пока стоит оно – рать стоит!
Он скинул белую ферязь, набросил на плечи Бренка, подал знак рындам, те подвели горделивого Кречета.
– Сядь на моего коня, княже, стань под знамя – пусть войско видит государя. Меня не ищите, бояре. Там буду, где битва злее. Понадобитесь – сам найду вас.
Бояре замерли, Васька Тупик подался вперед вместе с конем, Бренк неверными пальцами застегивал ферязь на груди. Она была ему великовата. А Димитрий уже взлетел на своего гнедого – рынды и помочь не успели, – оглянулся на Тупика и с места галопом устремился в направлении передового полка.
Мамай одиноко стоял на вершине Красного Холма, всматриваясь болезненными от бессонниц глазами в туман, гонимый от Дона ветерком и теплом солнечных лучей. Уже за линиями «синих камзолов» мельтешили конные отряды прикрытия, на флангах пехоты клубились пестрые тучи горской конницы, такие же тучи текли вперед между твердыми прямоугольниками татарских туменов. Разношерстные и визгливые орды вассалов подпирались растянутыми лавами ордынских сотен, чтобы придать сброду смелости и страха, – в случае, паники ордынцы начнут рубить его беспощаднее русов, пока снова не обратят на врага. «Какая, однако, великая сила, – подумал Мамай, пытаясь разглядеть за туманом фланговые тумены. – Не много ли чести Димитрию я оказываю?»
За отрядами охранения вдруг проглянула светлая полоса – не далее чем в полуверсте от них, похожая на пенящийся гребень посреди спокойного озера. Сначала Мамай принял ее за вытянутый увал, где зацепился туман, и тут же вздрогнул от сырого холодка – то стояло чужое войско. Узкий и четкий длинник пехоты, белея рубашками и кольчугами, был недвижен и строг, лишь впереди него, словно псы на длинной сворке, рыскали конные отряды. «Так мало?!» – Мамай боялся поверить глазам, и в следующую минуту позади передового полка увидел всю русскую рать. Она перегородила поле от Смолки до Нижнего Дубяка – ни объехать, ни обойти. Как будто все дороги на Русь сошлись здесь, в треугольнике Непрядвы и Дона, потому что за русской ратью на склонах холмов и в отлогих распадках близ Непрядвы стояли тысячи повозок, там паслись и тысячи тягловых лошадей – Мамай угадал опытным глазом, что за громадные темные массы вдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171