Ваське Тупику со всей отчетливостью открылся замысел русских воевод. Татарам ни с одной стороны не обойти русские полки, сюда, к лагерю, они могут прорваться лишь через боевые порядки рати. Так вот на что намекал дед Савося – зорок старый колдун! Но и русским в случае поражения некуда отступать – перетонут в Дону и Непрядве. Значит, стоять до конца, насмерть! «Вот вам и медовый сбор!» – подумал, вспомнив разговор своих разведчиков, когда проезжали этим полем, тогда сплошь покрытым девственными пышными травами. Мог ли представить себе, какой урожай собирается снять с этого поля великий князь! Оно теперь едва узнаваемо, Куликово поле: птицы разлетелись, травы до половины его потоптаны, бочаги выпиты – страшно подумать, чем наполнятся они вскоре. Один Красный Холм так же угрюмо сутулится вдали, да по-прежнему спокойно зеленеют приречные рощи, кое-где подпаленные прошедшими холодами. И нет здесь больше тишины и покоя… Но если русские полки так быстро перешли Дон, то уж ордынские тумены… Васька, едва глянул в сторону Дона, рванулся к коновязи: огромный тумен в пятнадцать – двадцать тысяч всадников, прикрываясь Зеленой Дубравой, заходил в тыл русской рати, строящейся на равнине у подножия принепрядвенских холмов. Это была отборная конница – он видел по блеску железных доспехов и плотно сбитым колоннам тысяч. «Наши проглядели, сволочи!..» И остановился, испустив глубокий вздох, – над передними рядами всадников взвились алые стяги, словно огоньки в степном ветре. Вот один из фланговых отрядов сделал поворот, и зарябили красные пятнышки щитов, закинутых на спины воинов, словно гроздья рябины по лесной полосе. Так вот кто надежнее Дона и Непрядвы бережет тыл русской рати – отборный полк самого государя, родной полк Васьки Тупика. Пусть-ка Мамай сунется хоть в ту, хоть в другую реку…
Всех замыслов князей Васька не знал, но как разведчик он мгновенно понял, что девушек выдворять из лагеря нельзя. Он сам не выпустил бы за расположение рати никого из тех, кто видел этот укрытый Зеленой Дубравой сильнейший конный полк Москвы, – даже самого государя. Девушки его, конечно, видели.
Но где же Дарья? Прячется… Обида и ревность снова зашевелились в душе; склонный к неожиданным вспышкам, Васька мрачно двинулся в обход ближнего шатра к коновязи и вдруг увидел Дарью возле коня. Она успела поменять темный лекарский сарафан на неяркий девичий летник из муравчатой ткани, воткнула в косу белый полевой цветок, и так не походила на ту «монашку», которую он только что видел хлопочущей над увечным парнем, что Васька едва узнал ее. Дарья кормила Орлика с ладони, гладила, целовала белую звездочку на конском лбу, что-то говорила и так увлеклась – даже не услышала шагов за спиной. Тупик остановился, острый слух его уловил горячий полушепот:
…– Ты умный, как ворон, сильный – как барс, быстрый – как орел… Заговорю тебя тремя заговорами, напою из трех ключей, накормлю травой трилистником, и станешь ты втрое умнее ворона, втрое сильнее барса, втрое быстрее орла. Тремя плачами заклинаю тебя – храни мово милого, как птица лебедь хранит лебёденка, унеси его от стрелы быстрой, от копья черного, от сабли вострой. Четыре ноги твои в сече великой – что четыре дуба в осиннике тонком: ни одна не подломится от ветра ли буйного, от железа ли тяжкого. А стукнешь копытом – враг расступится, гривой махнешь – тучи рассеются, глазом моргнешь – дороги расстелются. Не вправо скачи, не влево скачи, скачи ты к моему дому, к порогу девичьему, к сыте медовой, к зерну ярому; обниму я милого, достану ленту шелковую, гриву тебе расчешу, ленту заплету…
Васька попятился за шатер, постоял, потом пошел, громко стуча сапогами. Девушка встретила его скованной полуулыбкой, все еще держась одной рукой за шею Орлика. И снова, как под Коломной, он с трудом узнавал в построжавшей нарядной девушке ту Дарьюшку, что вспоминалась ему в дальних дорогах. Да и мудрено ли – только два раза виделись накоротке, ему еще долго узнавать свою нечаянную зазнобу, найденную в такое тяжкое время. Надолго ли снова-то нашел? И отчего это ради нее позабыл и вишневые очи, и самых красивых боярышень и княжон, которыми, бывало, любовался даже в церкви, принимая лишний грех на душу?.. От стыда за свои ревнивые мысли начал разговор с упрека:
– Дарьюшка, зачем же ты с войском-то пошла? Али я тебя в Коломне не нашел бы? Ведаешь ли ты, какое дело страшное предстоит нам? Тут седые воеводы иной раз теряют разум. Место ли горлицам среди кречетов, что на ястребов летят?
Девушка смотрела в лицо витязя пристально, и хотя говорил он о страшном, испуга не было в ее глазах, только ресницы задрожали, когда разглядывала розовую полосу на его щеке. Глаза ее медленно наполнились слезами.
– Что ты, Даша? – он впервые так назвал ее по-простому, шагнул ближе, встревоженный.
– Ничё я, – она удержала слезу. – Ноженьки подкашиваются, не верю, что дождалась, а он бранится… Как же ты живой-то с Орды воротился? Чуяла ведь я беду, и от людей слыхала – был ты в полону. Был ведь… И рубец вон на щеке…
Тупик опять не знал, что и говорить, выручил его осторожный стариковский кашель. Подошел лекарь, сердито топорща брови на Дарью, упрекнул:
– Ты чего ж это, душенька, гостя дорогого посередь лагеря привечаешь? Сведи-ка его в мой шатер, там и потолкуете ладком. Я велю Аринке и угощение приготовить. А то еще обидится – человек он гордый, рядом с великим князем ходит, да, говорят, и у самого царя ордынского на примете. – Дед молодо и озорно подмигнул Тупику, будто не ссорились нынче. – Конь-то у него глянь какой – только князя носить. Не из ханского ли табуна?
Дарья напряженно смотрела на Ваську, он с беспечным видом отмахнулся:
– Что ты, дед? Я к ордынским ханам на сто верст не подъезжал!
Лекарь, кажется, понял:
– Не подъезжал, так и не надо. Ну их к бесу, ханов ордынских, от них чем дальше – тем лучше. Идите, ребятки, в шатер.
Они были одни, отгороженные от целого государства, собранного на поле, тонкими стенками полотняного шатра. Сидели рядом на лавочке, одурманенные то ли близостью, то ли запахами трав и бальзамов в деревянных и глиняных сосудах, забивших все углы шатра. Васька отстегнул меч и кинжал, снял шелом; Дарья пугливо коснулась его железного локтя.
– Сними… Рубаху-то железную сними хоть на час. Поди, и спишь в ней?
– Приходится…
Он сбросил бы кольчугу с удовольствием, но стеснялся несвежей рубашки. Утром, после смены, они выкупались в прозрачной речке Курце, но стиркой заниматься в сторожевой службе недосуг. Дарья, кажется, догадалась, встала.
– Ты посиди, Василий Андреич, я сейчас ворочусь. А кольчугу сними…
У выхода оглянулась, примерилась к его плечам. Васька послушно стащил тяжелую броню, вздохнул, чувствуя неодолимое желание лечь на охапку духовитых трав у стенки шатра и закрыть глаза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171