Белоснежный плащ трепетал за его спиной, подобно крылу птицы, и казалось, князь вот-вот взлетит с упругой земли, словно кречет с ладони охотника. И нельзя, невозможно обойти, охватить широкий вал броненосной конницы врага, потому что справа колюче сверкали копья подавшейся вперед русской пехоты, слева неровной стеной вставал дубовый коряжистый лес над притоком Непрядвы. «Куда ж мы? Зачем?! Все уже было!.. Вожа… И хлебное поле в знойном мареве, шеренга русских витязей, боярин в посеребренном шлеме и его прожигающий взгляд из прорези забрала… И гремучая молния, и степь, ускользающая из-под ног в неведомое и страшное пространство… И мухи над трупами… Было!..»
Что за колдовская сила дернула руку Авдула вместе с поводом? Конь захрапел, не желая уступать первенства другим в гонке навстречу смерти. Ах, кони, кони! Сколько вас бьют и увечат, а вы рветесь в битвы, едва заслыша боевые трубы и клич войска. И не догадаетесь сбросить обезумевших хозяев, умчаться в просторные степи, в вольный ветер мирных кочевий, травянистых лугов и синих озер. Пусть они воюют сами, своей собственной силой, злобные и алчные двуногие твари!..
Сотни одна за другой обходили Авдула, вот уже пошли те, что скачут с натянутыми луками, готовые затмить небо роем ядовитых стрел. «Я не десятник и даже не тысячник теперь. Я командую туменом и должен командовать, а не рубиться, как простой всадник. Это знает каждый…» Он думал правильно, и все же поднимались в душе, переполняя ее, отвращение к себе и слабость. Впереди все смешалось, звенела сталь, визжали кони, неслись к небу крики ярости, мольбы и проклятья, и все ближе взлетал стремительный прямой меч князя среди сотен других молниевых вспышек. В лобовом столкновении русские имели ощутимое превосходство, благодаря своим рослым лошадям, они уверенно прорубались к знаменам тумена, несмотря на злобу и отчаянность ордынцев. Авдул повел обе отборные тысячи, в которых лошади по силе и весу не уступали русским, в обход сражающейся русской конницы справа, сметая и давя мятущихся аланов, затиснутых между его туменом и туменом Темучина, атаковавшего большой русский полк. Своим обходом Авдул рассчитывал отсечь увлеченную битвой часть русских всадников, которые далековато оторвались от пехоты, а затем вырубить или погубить в буреломах Нижнего Дубяка, но его неожиданно встретили четыре свежие сотни русов, может быть специально приготовленные князем на этот случай; они дрались так, словно дали обет непременно погибнуть, и пока ордынцы пробивались сквозь отчаянный заслон, дружина князя стремительно отпрянула на крыло своего полка, оставив за собой груды убитых и раненых людей и коней. К тому же и глазомер подвел Авдула: вторая тысяча, разворачиваясь при обходе русской конницы, правым крылом налетела на пешую рать. Всадники, осыпаемые стрелами и сулицами, вздыбливали коней, пытаясь перескочить выставленные копья, ворваться в русский строй и смешать его, но те, кому это удавалось, тут же падали с седел, пораженные секирами, топорами, ножами и чеканами. Большинство же увеличило кровавый завал перед русской пехотой своими телами и бьющимися лошадьми с проткнутыми и распоротыми животами. Перед этим завалом, который все больше становился бастионом для русского полка, даже видавшие виды ордынские кони шарахались в стороны, сотни всадников стали крутиться на месте, как поток, ударившийся в каменную преграду. Авдул, вырвавшись со своей первой тысячей на открытое пространство перед самым краем русской рати, увидел лишь, как за отошедшей дружиной князя сомкнулись свежие конные сотни русов, готовые к новому удару. Его тумена в тот момент не существовало: он частью побит, частью рассыпался и стал похож на одну из тех презренных орд степного сброда, что мечутся по полю, словно загнанные стада дзеренов. Как в тяжком сне, Авдул приказал трубить отход, чтобы собрать остатки тумена. Пусть на него обрушится гнев повелителя – иного выхода нет. Славу победы здесь он готов уступить хану Тюлюбеку, чей тумен уже надвигался, занимая освободившееся пространство.
Будь проклят тот, кто затиснул конницу Орды на это поле, перегороженное русскими копьями, где она лишена свободы движения, где мысль военачальника становится похожей на посаженную в клетку птицу. Будь проклята вислоухая собака, перепутавшая смелую легкую конницу с железным тупым тараном, который годится только для того, чтобы им колотить в стены. Авдул не сомневался, начать битву здесь Мамаю присоветовал выскочка Темир-бек… Авдул скакал мимо леса, откуда неслись душераздирающие вопли на всех языках – там умирали всадники и лошади, распятые на буреломе, искалечившиеся в овраге… «Так вот почему они там, в полону, не били меня! Они знали, что еще успеют это сделать…» Страшно, когда во главе государства и войска оказываются люди, алчущие лишь отличий, почестей и богатств. Темучин, Темир-бек, Бейбулат… Эти шакалы оплели повелителя, толкнули его в сражение, торопясь получить новые почести, нахапать нового добра. Хорошо, если бы вслед за Темиром и другие отведали русских мечей. Их бы прежде в Москву свозить, может, перестали бы думать лишь о самих себе… А Есутай ушел. Почему ушел мудрый и бесстрашный Есутай? Если б можно было спросить его!..
До чего же уютным показалось вдруг Авдулу место сотника сменной гвардии подле шатра владыки, вдали от вражеских мечей! Не надо ему великой славы, и даже Мамаевой дочери теперь не надо – именно теперь, когда он командует одним из сильнейших туменов Орды… Впрочем, какой он теперь сильнейший, да и тумен ли то, что от него осталось?! Нет Авдулу удачи на воинском пути. Вожа, полон, тупые советники повелителя, ввергнувшие его в эту лобовую атаку на русский полк… Даже ветер относит стрелы его воинов. Весь мир против Авдула, потому что против него та великая рать, что своими красными щитами перегородила Куликово поле. Авдул еще не признавался себе, что боится русских, но он уже давно их боялся.
Мамай видел с Красного Холма все безуспешные попытки Орды сломить правое крыло московской рати, видел, как тает и расползается тумен Авдула, видел он и то, как в центре большой русский полк сильнейшей контратакой раздавил остатки усталого легиона Герцога, подпираемые туменом Темучина. Он видел полегшие ряды серой буртасской, ногайской и ордынской пехоты, поколебавшей русский полк левой руки, на самом крыле которого, за речкой Смолкой, все сильнее разрастался кавалерийский бой – там сотни Батарбека уже сменили выбитые сотни Бейбулата, настойчивыми атаками разрушая русский фланг и стремясь прорваться в тыл русской рати вдоль опушки Зеленой Дубравы. Похоже, у Батарбека что-то намечалось, и Смолка не слишком сковывала степняков, но пока взгляд Мамая чаще притягивал центр русского войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Что за колдовская сила дернула руку Авдула вместе с поводом? Конь захрапел, не желая уступать первенства другим в гонке навстречу смерти. Ах, кони, кони! Сколько вас бьют и увечат, а вы рветесь в битвы, едва заслыша боевые трубы и клич войска. И не догадаетесь сбросить обезумевших хозяев, умчаться в просторные степи, в вольный ветер мирных кочевий, травянистых лугов и синих озер. Пусть они воюют сами, своей собственной силой, злобные и алчные двуногие твари!..
Сотни одна за другой обходили Авдула, вот уже пошли те, что скачут с натянутыми луками, готовые затмить небо роем ядовитых стрел. «Я не десятник и даже не тысячник теперь. Я командую туменом и должен командовать, а не рубиться, как простой всадник. Это знает каждый…» Он думал правильно, и все же поднимались в душе, переполняя ее, отвращение к себе и слабость. Впереди все смешалось, звенела сталь, визжали кони, неслись к небу крики ярости, мольбы и проклятья, и все ближе взлетал стремительный прямой меч князя среди сотен других молниевых вспышек. В лобовом столкновении русские имели ощутимое превосходство, благодаря своим рослым лошадям, они уверенно прорубались к знаменам тумена, несмотря на злобу и отчаянность ордынцев. Авдул повел обе отборные тысячи, в которых лошади по силе и весу не уступали русским, в обход сражающейся русской конницы справа, сметая и давя мятущихся аланов, затиснутых между его туменом и туменом Темучина, атаковавшего большой русский полк. Своим обходом Авдул рассчитывал отсечь увлеченную битвой часть русских всадников, которые далековато оторвались от пехоты, а затем вырубить или погубить в буреломах Нижнего Дубяка, но его неожиданно встретили четыре свежие сотни русов, может быть специально приготовленные князем на этот случай; они дрались так, словно дали обет непременно погибнуть, и пока ордынцы пробивались сквозь отчаянный заслон, дружина князя стремительно отпрянула на крыло своего полка, оставив за собой груды убитых и раненых людей и коней. К тому же и глазомер подвел Авдула: вторая тысяча, разворачиваясь при обходе русской конницы, правым крылом налетела на пешую рать. Всадники, осыпаемые стрелами и сулицами, вздыбливали коней, пытаясь перескочить выставленные копья, ворваться в русский строй и смешать его, но те, кому это удавалось, тут же падали с седел, пораженные секирами, топорами, ножами и чеканами. Большинство же увеличило кровавый завал перед русской пехотой своими телами и бьющимися лошадьми с проткнутыми и распоротыми животами. Перед этим завалом, который все больше становился бастионом для русского полка, даже видавшие виды ордынские кони шарахались в стороны, сотни всадников стали крутиться на месте, как поток, ударившийся в каменную преграду. Авдул, вырвавшись со своей первой тысячей на открытое пространство перед самым краем русской рати, увидел лишь, как за отошедшей дружиной князя сомкнулись свежие конные сотни русов, готовые к новому удару. Его тумена в тот момент не существовало: он частью побит, частью рассыпался и стал похож на одну из тех презренных орд степного сброда, что мечутся по полю, словно загнанные стада дзеренов. Как в тяжком сне, Авдул приказал трубить отход, чтобы собрать остатки тумена. Пусть на него обрушится гнев повелителя – иного выхода нет. Славу победы здесь он готов уступить хану Тюлюбеку, чей тумен уже надвигался, занимая освободившееся пространство.
Будь проклят тот, кто затиснул конницу Орды на это поле, перегороженное русскими копьями, где она лишена свободы движения, где мысль военачальника становится похожей на посаженную в клетку птицу. Будь проклята вислоухая собака, перепутавшая смелую легкую конницу с железным тупым тараном, который годится только для того, чтобы им колотить в стены. Авдул не сомневался, начать битву здесь Мамаю присоветовал выскочка Темир-бек… Авдул скакал мимо леса, откуда неслись душераздирающие вопли на всех языках – там умирали всадники и лошади, распятые на буреломе, искалечившиеся в овраге… «Так вот почему они там, в полону, не били меня! Они знали, что еще успеют это сделать…» Страшно, когда во главе государства и войска оказываются люди, алчущие лишь отличий, почестей и богатств. Темучин, Темир-бек, Бейбулат… Эти шакалы оплели повелителя, толкнули его в сражение, торопясь получить новые почести, нахапать нового добра. Хорошо, если бы вслед за Темиром и другие отведали русских мечей. Их бы прежде в Москву свозить, может, перестали бы думать лишь о самих себе… А Есутай ушел. Почему ушел мудрый и бесстрашный Есутай? Если б можно было спросить его!..
До чего же уютным показалось вдруг Авдулу место сотника сменной гвардии подле шатра владыки, вдали от вражеских мечей! Не надо ему великой славы, и даже Мамаевой дочери теперь не надо – именно теперь, когда он командует одним из сильнейших туменов Орды… Впрочем, какой он теперь сильнейший, да и тумен ли то, что от него осталось?! Нет Авдулу удачи на воинском пути. Вожа, полон, тупые советники повелителя, ввергнувшие его в эту лобовую атаку на русский полк… Даже ветер относит стрелы его воинов. Весь мир против Авдула, потому что против него та великая рать, что своими красными щитами перегородила Куликово поле. Авдул еще не признавался себе, что боится русских, но он уже давно их боялся.
Мамай видел с Красного Холма все безуспешные попытки Орды сломить правое крыло московской рати, видел, как тает и расползается тумен Авдула, видел он и то, как в центре большой русский полк сильнейшей контратакой раздавил остатки усталого легиона Герцога, подпираемые туменом Темучина. Он видел полегшие ряды серой буртасской, ногайской и ордынской пехоты, поколебавшей русский полк левой руки, на самом крыле которого, за речкой Смолкой, все сильнее разрастался кавалерийский бой – там сотни Батарбека уже сменили выбитые сотни Бейбулата, настойчивыми атаками разрушая русский фланг и стремясь прорваться в тыл русской рати вдоль опушки Зеленой Дубравы. Похоже, у Батарбека что-то намечалось, и Смолка не слишком сковывала степняков, но пока взгляд Мамая чаще притягивал центр русского войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171