Анна знала, что доктор Синкх и его помощники делают все возможное, чтобы вернуть мать к жизни. Речь теперь шла только о времени, необходимом для полного выздоровления. Хотя ощущались серьезные провалы в памяти, но Кейт начала двигаться и говорить.
Эвелин вошла в гостиную, вытирая на ходу руки. Она была очень бледна, хотя от холода на щеках появился слабый румянец. Анна и Филипп встали, чтобы приветствовать хозяйку дома.
– Я рада, что все удалось сделать, – удовлетворенно сказала Эвелин. – Знала же, что что-то не в порядке, просто чувствовала. Садитесь, пожалуйста, Сэлли сейчас подаст чай. Дитя мое, подбрось дровишек в огонь.
С трудом верилось, что тень смерти уже нависла над этой энергичной женщиной.
Аристократические черты лица ее были по-прежнему красивы, и брови все так же иронично поднимались вверх, когда она говорила. На Эвелин был ее любимый твидовый костюм, а ноги в черных чулках по-прежнему привлекали своей элегантностью.
Анна потянулась за небольшим дубовым поленцем, которое до этого – так здесь было заведено – пять лет сушилось, перед тем как сгореть в камине.
Эвелин устраивалась поудобнее в кресле. Ей понадобилось какое-то время, чтобы принять нужную позу. Все знали, что боль не оставляет ее ни на минуту, но ничто не выдавало страданий в благородном облике старой женщины. Только когда она садилась, слабый вздох напомнил о смертельном недуге.
– Пчелы ведь очень способны к общению. Они могут сообщить тебе, когда что-нибудь неладно, и намекнут, что следует сделать.
Филипп и Анна не прерывали ее рассуждений. Сквозь огромные окна им хорошо был виден дым от костра – это Уоллас сжигал пораженные вредителями рамки.
– Ненавижу паразитов. Они высасывают кровь из других живых существ, выдавая себя при этом не за тех, кем являются на самом деле.
Неожиданно наступило молчание, которое с каждой секундой становилось все тягостнее. Наконец Эвелин посмотрела куда-то вниз, с силой оттирая от чего-то невидимого свои красивые руки с длинными пальцами. Она по-прежнему носила золотое обручальное кольцо, которое в 1946 году ей подарил Дэвид Годболд.
– А вас интересует пчеловодство, Филипп?
– Я первый раз вижу все это так близко.
– И что вы думаете?
– Пчеловодство требует высокого мастерства. Прекрасные ульи, соты, белые сетки – все просто завораживает. В этой вуали вы выглядите как невеста.
– Да. И при этом каждый из нас отлично знает, кто жених, не правда ли? – спросила Эвелин с какой-то подчеркнутой легкостью. – К чаю у нас всегда есть свой мед. Сейчас вы сами попробуете плоды этого, как вы сказали, мастерства.
В этот момент в гостиной появилась женщина средних лет с чайным столиком на колесах, где находился огромный рождественский пирог и все необходимое для чая. Анна помогла ей расставить на столе китайский фарфоровый сервиз с розами и тюльпанами, которым неизменно пользовались в Грейт-Ло с девятнадцатого века.
Мед поместья Грейт-Ло был очень прозрачный и с легким привкусом вереска. Это вновь вернуло Анну в детство, в летние каникулы в огромном доме с особой, незабываемой атмосферой. Выпечка была приготовлена Сэлли и оказалась превосходной. Анна знала, что все это феодальное великолепие должно произвести впечатление на Филиппа, но он старался тщательно скрыть свою реакцию. Анна собиралась рассказать возлюбленному, что особая расторопность и услужливость слуг – это не чванство или сумасбродство хозяев, а отношение людей к хозяйке дома. Ведь каждый здесь воспринимался как член одной большой семьи.
Хотя Эвелин положила себе на тарелку пшеничную лепешку, Анна заметила, что бабушка не притронулась к еде, а только несколькими глотками черного чая запила пилюли. Пили чай молча, поглядывая в тишине на языки пламени в камине.
– Сегодня утром я дочитала дневник, – неожиданно начала Эвелин, и Анна почувствовала, что сердце ее учащенно забилось. – Прошу прощения за столь долгое чтение. – Эвелин медленно поставила на стол чашку. – Спасибо, что показали его мне. Потрясающий документ. Сколько раз я пыталась представить себе Кандиду Киприани. И наконец я многое смогла понять. У меня сейчас такое чувство, будто мы с ней встретились в жизни.
Эвелин вновь погрузилась в долгое молчание. Анне пришлось подавить свое обычное нетерпение. Наконец она не выдержала:
– А что ты скажешь о самих событиях, бабушка? О том, что произошло?
Эвелин слегка склонила голову, и солнечный луч коснулся ее седых волос.
– Да, пожалуй, содержание должно тебя волновать больше всего, это можно было предположить.
– Ты что, знала ?
– Я знала только Дэвида, его характер. Мы были женаты немало лет, вруном он всегда был неважным. Поэтому не составляло особого труда догадываться об истине.
– Ты думаешь, он знал, что мама не его дочь?
– Пожалуй, они оба догадывались об этом, но по-разному. Твоя мать никогда не относилась к Дэвиду как к отцу. Ничего общего у них никогда не было. Когда она приехала в Англию, то напоминала раненое животное, способное укусить любого, даже того, кто предлагал ей помощь. Кейт возненавидела Дэвида задолго до встречи с ним. И это чувство было взаимным. Я старалась изо всех сил сгладить конфликт, но ненависть буквально разрывала на части твою мать. Кроме того, Дэвид умер всего через несколько месяцев. Как бы то ни было, дневник, должно быть, сильно подействовал на психику Кейт. Она наконец-то нашла объяснение и разгадку тайны, которую пыталась постичь всю жизнь.
– Однако Дэвид в этих записках предстал не с самой лучшей стороны. Прости, если это огорчило тебя.
Эвелин только слабо улыбнулась, а потом добавила:
– В моем возрасте понимаешь, что важны не поступки людей, а их душа. Душа, дух – отец всех деяний, а природа – мать наших поступков.
– Ты говоришь как-то загадочно, бабушка.
Эвелин взглянула на Филиппа.
– Неужели я не ясно излагаю свои мысли?
– Я думаю, твоя бабушка хочет сказать, что понять – это значит простить, – вежливо вмешался Филипп.
– Да. Нечто подобное я имела в виду. Многое в жизни теряет загадочность, как только мы начинаем видеть людей изнутри. Я не философ и, видит Бог, не претендую на роль психолога. Дневник ничего не смог мне объяснить, но передо мной предстал еще один характер этой истории, который дал слабую надежду увидеть все в истинном свете. Но сейчас я, кажется, опять очутилась во тьме.
Анна принялась разглядывать фотографии в серебряных рамках:
– Дэвид был блондином с голубыми глазами, не правда ли? А Джозеф – брюнетом, и с темными глазами, как мама и я?
– Да, как ты, – произнесла Эвелин с легкой иронией, прекрасно понимая, что сейчас творится в душе внучки. – Значит, ты все-таки веришь, что именно Джозеф Красновский – твой настоящий дед, дитя мое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Эвелин вошла в гостиную, вытирая на ходу руки. Она была очень бледна, хотя от холода на щеках появился слабый румянец. Анна и Филипп встали, чтобы приветствовать хозяйку дома.
– Я рада, что все удалось сделать, – удовлетворенно сказала Эвелин. – Знала же, что что-то не в порядке, просто чувствовала. Садитесь, пожалуйста, Сэлли сейчас подаст чай. Дитя мое, подбрось дровишек в огонь.
С трудом верилось, что тень смерти уже нависла над этой энергичной женщиной.
Аристократические черты лица ее были по-прежнему красивы, и брови все так же иронично поднимались вверх, когда она говорила. На Эвелин был ее любимый твидовый костюм, а ноги в черных чулках по-прежнему привлекали своей элегантностью.
Анна потянулась за небольшим дубовым поленцем, которое до этого – так здесь было заведено – пять лет сушилось, перед тем как сгореть в камине.
Эвелин устраивалась поудобнее в кресле. Ей понадобилось какое-то время, чтобы принять нужную позу. Все знали, что боль не оставляет ее ни на минуту, но ничто не выдавало страданий в благородном облике старой женщины. Только когда она садилась, слабый вздох напомнил о смертельном недуге.
– Пчелы ведь очень способны к общению. Они могут сообщить тебе, когда что-нибудь неладно, и намекнут, что следует сделать.
Филипп и Анна не прерывали ее рассуждений. Сквозь огромные окна им хорошо был виден дым от костра – это Уоллас сжигал пораженные вредителями рамки.
– Ненавижу паразитов. Они высасывают кровь из других живых существ, выдавая себя при этом не за тех, кем являются на самом деле.
Неожиданно наступило молчание, которое с каждой секундой становилось все тягостнее. Наконец Эвелин посмотрела куда-то вниз, с силой оттирая от чего-то невидимого свои красивые руки с длинными пальцами. Она по-прежнему носила золотое обручальное кольцо, которое в 1946 году ей подарил Дэвид Годболд.
– А вас интересует пчеловодство, Филипп?
– Я первый раз вижу все это так близко.
– И что вы думаете?
– Пчеловодство требует высокого мастерства. Прекрасные ульи, соты, белые сетки – все просто завораживает. В этой вуали вы выглядите как невеста.
– Да. И при этом каждый из нас отлично знает, кто жених, не правда ли? – спросила Эвелин с какой-то подчеркнутой легкостью. – К чаю у нас всегда есть свой мед. Сейчас вы сами попробуете плоды этого, как вы сказали, мастерства.
В этот момент в гостиной появилась женщина средних лет с чайным столиком на колесах, где находился огромный рождественский пирог и все необходимое для чая. Анна помогла ей расставить на столе китайский фарфоровый сервиз с розами и тюльпанами, которым неизменно пользовались в Грейт-Ло с девятнадцатого века.
Мед поместья Грейт-Ло был очень прозрачный и с легким привкусом вереска. Это вновь вернуло Анну в детство, в летние каникулы в огромном доме с особой, незабываемой атмосферой. Выпечка была приготовлена Сэлли и оказалась превосходной. Анна знала, что все это феодальное великолепие должно произвести впечатление на Филиппа, но он старался тщательно скрыть свою реакцию. Анна собиралась рассказать возлюбленному, что особая расторопность и услужливость слуг – это не чванство или сумасбродство хозяев, а отношение людей к хозяйке дома. Ведь каждый здесь воспринимался как член одной большой семьи.
Хотя Эвелин положила себе на тарелку пшеничную лепешку, Анна заметила, что бабушка не притронулась к еде, а только несколькими глотками черного чая запила пилюли. Пили чай молча, поглядывая в тишине на языки пламени в камине.
– Сегодня утром я дочитала дневник, – неожиданно начала Эвелин, и Анна почувствовала, что сердце ее учащенно забилось. – Прошу прощения за столь долгое чтение. – Эвелин медленно поставила на стол чашку. – Спасибо, что показали его мне. Потрясающий документ. Сколько раз я пыталась представить себе Кандиду Киприани. И наконец я многое смогла понять. У меня сейчас такое чувство, будто мы с ней встретились в жизни.
Эвелин вновь погрузилась в долгое молчание. Анне пришлось подавить свое обычное нетерпение. Наконец она не выдержала:
– А что ты скажешь о самих событиях, бабушка? О том, что произошло?
Эвелин слегка склонила голову, и солнечный луч коснулся ее седых волос.
– Да, пожалуй, содержание должно тебя волновать больше всего, это можно было предположить.
– Ты что, знала ?
– Я знала только Дэвида, его характер. Мы были женаты немало лет, вруном он всегда был неважным. Поэтому не составляло особого труда догадываться об истине.
– Ты думаешь, он знал, что мама не его дочь?
– Пожалуй, они оба догадывались об этом, но по-разному. Твоя мать никогда не относилась к Дэвиду как к отцу. Ничего общего у них никогда не было. Когда она приехала в Англию, то напоминала раненое животное, способное укусить любого, даже того, кто предлагал ей помощь. Кейт возненавидела Дэвида задолго до встречи с ним. И это чувство было взаимным. Я старалась изо всех сил сгладить конфликт, но ненависть буквально разрывала на части твою мать. Кроме того, Дэвид умер всего через несколько месяцев. Как бы то ни было, дневник, должно быть, сильно подействовал на психику Кейт. Она наконец-то нашла объяснение и разгадку тайны, которую пыталась постичь всю жизнь.
– Однако Дэвид в этих записках предстал не с самой лучшей стороны. Прости, если это огорчило тебя.
Эвелин только слабо улыбнулась, а потом добавила:
– В моем возрасте понимаешь, что важны не поступки людей, а их душа. Душа, дух – отец всех деяний, а природа – мать наших поступков.
– Ты говоришь как-то загадочно, бабушка.
Эвелин взглянула на Филиппа.
– Неужели я не ясно излагаю свои мысли?
– Я думаю, твоя бабушка хочет сказать, что понять – это значит простить, – вежливо вмешался Филипп.
– Да. Нечто подобное я имела в виду. Многое в жизни теряет загадочность, как только мы начинаем видеть людей изнутри. Я не философ и, видит Бог, не претендую на роль психолога. Дневник ничего не смог мне объяснить, но передо мной предстал еще один характер этой истории, который дал слабую надежду увидеть все в истинном свете. Но сейчас я, кажется, опять очутилась во тьме.
Анна принялась разглядывать фотографии в серебряных рамках:
– Дэвид был блондином с голубыми глазами, не правда ли? А Джозеф – брюнетом, и с темными глазами, как мама и я?
– Да, как ты, – произнесла Эвелин с легкой иронией, прекрасно понимая, что сейчас творится в душе внучки. – Значит, ты все-таки веришь, что именно Джозеф Красновский – твой настоящий дед, дитя мое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161