«Наслаждайтесь жизнью, – подумал вдруг он. – Ведь вы умрете раньше других».
Хряк был слишком большой для военного времени. Как сказал Тео, он похож на нотариуса из Сало. Когда Кандида накануне очищала его от грязи, он постанывал от удовольствия, как человек.
– Иди сюда, дорогой. Иди, любовь моя. Они не причинят тебе зла. Вот так, маленький мой, вот так, – приговаривала Кандида, почесывая поросенка за ухом.
Когда животное стали выводить на двор, оно будто что почувствовало: голова склонилась к земле, а маленькие глазки забегали во все стороны. Уши опустились, а хвост скрутился пружиной. При виде мясника страшные предчувствия превратились для него в кошмарную реальность. Может быть, животное почувствовало что-то, заметив фартук, а может быть, ему в глаза бросились острые ножи, засунутые за пояс.
Во всяком случае, хряк принялся упираться изо всех сил, пытаясь вернуться назад в загон.
Поросенку было около девяти месяцев, и весил он около трехсот фунтов, а по силе был равен двум здоровым мужикам. На булыжниках намерзла легкая кромка льда, поэтому, помогая брату, Кандида неожиданно поскользнулась и упала на землю.
– Тео! – закричала Кандида, зажмуривая глаза. – Не дай ему завалиться на меня.
Но брат был инвалидом, поэтому он сам упал на одно колено. Тео ругался почем зря. Животное начало вопить и вырываться изо всех сил. Если бы не отец, то неизвестно, что бы из этого вышло. Винченцо повернул голову хряка почти на сто восемьдесят градусов, просунул руку под самое брюхо и ухватился за задние ноги: животное тяжело рухнуло на землю. Затем за дело принялся мясник с сыном, и очень скоро все было кончено.
Роза стояла, прижимая к груди огромный железный чан. Когда с поросенком справились, она поднесла чан к самому горлу животного.
Мясник полоснул ножом, кровь фонтаном брызнула наружу и начала биться о железные стенки посуды, словно язык в церковном колоколе.
Первые мгновения смерти были ужасны, но через короткое время огромное розовое тело перестало биться в конвульсиях и издавать пронзительный визг.
Кандида поднялась с земли и начала осматривать синяки и оцарапанные коленки. Больше всего ее огорчало разорванное платье. С одеждой в войну было очень трудно. Тео продолжал сидеть на булыжниках и потирать больную ногу. Он даже побледнел от боли.
– Сильно ушиб? – спросила Кандида брата. В ответ он кивнул, не произнося ни слова. Кандида знала, что работа мясника была невыносима для Тео, но он очень был нужен сегодня и прекрасно справился с делом.
Мать одной рукой придерживала чан, в который бежала кровь животного, другой гладила и гладила мертвую голову, шепча какие-то бессвязные слова. Мир вновь воцарился на крестьянском дворе. Небо перед закатом было великолепно, но ветер принес с собой холод.
Мясник зажег лампу и прикурил от желтого пламени, а затем принялся методично разделывать тушу. Кандида не могла смотреть на то, как умирают животные, и была рада, что эта смерть оказалась почти мгновенной. Емкость, в которую собиралась кровь, уже на три четверти наполнилась темной вязкой жидкостью. Это было самое срочное дело при забое скота, пока кровь не свернулась. Кандида взялась за другую ручку чана и помогла матери внести его в кухню. Огонь уже горел в огромном очаге. Зимой он горел и ночью и днем, запах дубовых поленьев и корней оливковых деревьев пропитал весь дом.
Женщины с трудом поставили чан на огромный дубовый стол. До этого они сварили ячневую крупу, рис и другие крупы, и белая масса была готова для того, чтобы смешать ее с кровью и приготовить сангвиначчио, или черный пудинг, который следовало намазывать на хлеб или просто добавлять в любую другую еду.
– Слишком много крупы, – с досадой отметила мать, накладывая кашу в чан с кровью. – Пудинг будет не очень хорош. Одной свиньи на такую массу недостаточно.
В начале года у них было три свиньи. Но одну забрали фашисты летом, а осенью украли вторую, когда искали в этих местах сбежавших партизан.
– Нам повезло, что осталась хоть одна, – заметила Кандида.
С этими словами она опустила руки в еще теплую кровь и начала смешивать ее с кашей. Образующаяся студенистая масса легко скользила между пальцами. Пальцы Кандиды перестало ломить от холода, но еще несколько дней ее руки будут пахнуть кровью.
Через двадцать минут Джозеф услышал, как водитель захлопнул капот. Джозеф поднял голову. Последние солдаты уже забрались в кузов. Мотор заурчал вновь. Теперь Джозеф приготовился к взрыву. Его худощавое лицо было бесстрастно в этот момент, только темные глаза смотрели напряженно. Он не отрываясь следил за движущейся машиной.
Она взревела, дернулась раз, потом еще. Пожалуй, грузовик ехал сейчас со скоростью тридцать километров в час. Ни о чем не думая, Джозеф резко вдавил ручку детонатора. Быстро убрав голову вниз, чтобы ни один осколок не поранил его, он на себе ощутил мощь взрывной волны. Динамит, казалось, поднял в воздух пол-Италии. Когда осколки перестали падать сверху, Джозеф вынул из-за пояса пистолет и приподнялся. В ушах еще звенело.
Было слишком темно, чтобы увидеть, что осталось от грузовика. Колесо продолжало катиться вдоль дороги, Ветер разносил дым. Машина приняла на себя всю мощь взрыва. Брезент догорал на железных перекладинах. Джозеф решил, что никто из солдат не должен был уцелеть.
Дэвид Годболд издал воинственный вопль, и все они пустились бежать вниз по склону к разбитому грузовику. Джозеф вдруг представил себя десятилетним мальчишкой. Точно так же он бежал на врага в Центральном парке, крепко сжимая в руках не настоящее, а деревянное ружье.
Когда он подбежал достаточно близко, чтобы использовать пулемет «стен», то остановился на секунду, прицелился и дал пулеметную очередь по развороченной кабине.
Он первым добежал до дороги и оказался рядом со взорванным грузовиком. В ответ никто не стрелял. Изувеченные тела валялись повсюду. Победа была полной, они даже не смели мечтать о таком. Троих немцев выбросило взрывной волной, и они лежали на другой стороне дороги. Десять или двенадцать других разорвало на куски.
Партизаны присоединились к Джозефу, осматриваясь по сторонам. Малыш Паоло обежал грузовик спереди, а затем выстрелил в разбитое лобовое стекло и радостно закричал:
– Tutti morti .
– Здорово, мать твою! – закричал в ответ Дэвид Годболд и пнул ногой то, что совсем недавно было человеком.
Но времени, для того чтобы праздновать победу, не оставалось. Через несколько минут могли появиться немцы.
– Сматываемся, едрена мать! – скомандовал Джозеф.
– А оружие?! Оружие?! – запричитал Франческо. – У них же остались «люгеры».
И с этими словами итальянец принялся обыскивать мертвых. Немецкие «люгеры» были надежными пистолетами и хорошо шли на черном рынке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Хряк был слишком большой для военного времени. Как сказал Тео, он похож на нотариуса из Сало. Когда Кандида накануне очищала его от грязи, он постанывал от удовольствия, как человек.
– Иди сюда, дорогой. Иди, любовь моя. Они не причинят тебе зла. Вот так, маленький мой, вот так, – приговаривала Кандида, почесывая поросенка за ухом.
Когда животное стали выводить на двор, оно будто что почувствовало: голова склонилась к земле, а маленькие глазки забегали во все стороны. Уши опустились, а хвост скрутился пружиной. При виде мясника страшные предчувствия превратились для него в кошмарную реальность. Может быть, животное почувствовало что-то, заметив фартук, а может быть, ему в глаза бросились острые ножи, засунутые за пояс.
Во всяком случае, хряк принялся упираться изо всех сил, пытаясь вернуться назад в загон.
Поросенку было около девяти месяцев, и весил он около трехсот фунтов, а по силе был равен двум здоровым мужикам. На булыжниках намерзла легкая кромка льда, поэтому, помогая брату, Кандида неожиданно поскользнулась и упала на землю.
– Тео! – закричала Кандида, зажмуривая глаза. – Не дай ему завалиться на меня.
Но брат был инвалидом, поэтому он сам упал на одно колено. Тео ругался почем зря. Животное начало вопить и вырываться изо всех сил. Если бы не отец, то неизвестно, что бы из этого вышло. Винченцо повернул голову хряка почти на сто восемьдесят градусов, просунул руку под самое брюхо и ухватился за задние ноги: животное тяжело рухнуло на землю. Затем за дело принялся мясник с сыном, и очень скоро все было кончено.
Роза стояла, прижимая к груди огромный железный чан. Когда с поросенком справились, она поднесла чан к самому горлу животного.
Мясник полоснул ножом, кровь фонтаном брызнула наружу и начала биться о железные стенки посуды, словно язык в церковном колоколе.
Первые мгновения смерти были ужасны, но через короткое время огромное розовое тело перестало биться в конвульсиях и издавать пронзительный визг.
Кандида поднялась с земли и начала осматривать синяки и оцарапанные коленки. Больше всего ее огорчало разорванное платье. С одеждой в войну было очень трудно. Тео продолжал сидеть на булыжниках и потирать больную ногу. Он даже побледнел от боли.
– Сильно ушиб? – спросила Кандида брата. В ответ он кивнул, не произнося ни слова. Кандида знала, что работа мясника была невыносима для Тео, но он очень был нужен сегодня и прекрасно справился с делом.
Мать одной рукой придерживала чан, в который бежала кровь животного, другой гладила и гладила мертвую голову, шепча какие-то бессвязные слова. Мир вновь воцарился на крестьянском дворе. Небо перед закатом было великолепно, но ветер принес с собой холод.
Мясник зажег лампу и прикурил от желтого пламени, а затем принялся методично разделывать тушу. Кандида не могла смотреть на то, как умирают животные, и была рада, что эта смерть оказалась почти мгновенной. Емкость, в которую собиралась кровь, уже на три четверти наполнилась темной вязкой жидкостью. Это было самое срочное дело при забое скота, пока кровь не свернулась. Кандида взялась за другую ручку чана и помогла матери внести его в кухню. Огонь уже горел в огромном очаге. Зимой он горел и ночью и днем, запах дубовых поленьев и корней оливковых деревьев пропитал весь дом.
Женщины с трудом поставили чан на огромный дубовый стол. До этого они сварили ячневую крупу, рис и другие крупы, и белая масса была готова для того, чтобы смешать ее с кровью и приготовить сангвиначчио, или черный пудинг, который следовало намазывать на хлеб или просто добавлять в любую другую еду.
– Слишком много крупы, – с досадой отметила мать, накладывая кашу в чан с кровью. – Пудинг будет не очень хорош. Одной свиньи на такую массу недостаточно.
В начале года у них было три свиньи. Но одну забрали фашисты летом, а осенью украли вторую, когда искали в этих местах сбежавших партизан.
– Нам повезло, что осталась хоть одна, – заметила Кандида.
С этими словами она опустила руки в еще теплую кровь и начала смешивать ее с кашей. Образующаяся студенистая масса легко скользила между пальцами. Пальцы Кандиды перестало ломить от холода, но еще несколько дней ее руки будут пахнуть кровью.
Через двадцать минут Джозеф услышал, как водитель захлопнул капот. Джозеф поднял голову. Последние солдаты уже забрались в кузов. Мотор заурчал вновь. Теперь Джозеф приготовился к взрыву. Его худощавое лицо было бесстрастно в этот момент, только темные глаза смотрели напряженно. Он не отрываясь следил за движущейся машиной.
Она взревела, дернулась раз, потом еще. Пожалуй, грузовик ехал сейчас со скоростью тридцать километров в час. Ни о чем не думая, Джозеф резко вдавил ручку детонатора. Быстро убрав голову вниз, чтобы ни один осколок не поранил его, он на себе ощутил мощь взрывной волны. Динамит, казалось, поднял в воздух пол-Италии. Когда осколки перестали падать сверху, Джозеф вынул из-за пояса пистолет и приподнялся. В ушах еще звенело.
Было слишком темно, чтобы увидеть, что осталось от грузовика. Колесо продолжало катиться вдоль дороги, Ветер разносил дым. Машина приняла на себя всю мощь взрыва. Брезент догорал на железных перекладинах. Джозеф решил, что никто из солдат не должен был уцелеть.
Дэвид Годболд издал воинственный вопль, и все они пустились бежать вниз по склону к разбитому грузовику. Джозеф вдруг представил себя десятилетним мальчишкой. Точно так же он бежал на врага в Центральном парке, крепко сжимая в руках не настоящее, а деревянное ружье.
Когда он подбежал достаточно близко, чтобы использовать пулемет «стен», то остановился на секунду, прицелился и дал пулеметную очередь по развороченной кабине.
Он первым добежал до дороги и оказался рядом со взорванным грузовиком. В ответ никто не стрелял. Изувеченные тела валялись повсюду. Победа была полной, они даже не смели мечтать о таком. Троих немцев выбросило взрывной волной, и они лежали на другой стороне дороги. Десять или двенадцать других разорвало на куски.
Партизаны присоединились к Джозефу, осматриваясь по сторонам. Малыш Паоло обежал грузовик спереди, а затем выстрелил в разбитое лобовое стекло и радостно закричал:
– Tutti morti .
– Здорово, мать твою! – закричал в ответ Дэвид Годболд и пнул ногой то, что совсем недавно было человеком.
Но времени, для того чтобы праздновать победу, не оставалось. Через несколько минут могли появиться немцы.
– Сматываемся, едрена мать! – скомандовал Джозеф.
– А оружие?! Оружие?! – запричитал Франческо. – У них же остались «люгеры».
И с этими словами итальянец принялся обыскивать мертвых. Немецкие «люгеры» были надежными пистолетами и хорошо шли на черном рынке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161