– Пойми, Кейт, ты входишь в новый мир, а значит, нужно сменить свою поступь. За месяц ты привыкнешь к Лондону, а потом мы уедем на север. В начале весны ты вновь начнешь ходить в школу.
– Зачем вы вызвали меня сюда?
– Какой замечательный вопрос! – рассмеялась вдруг Эвелин. – А что, лучше было бы, если бы твои родственники отправили тебя на фабрику?
– Я к этому была готова.
– С твоими-то способностями? Каждый день по восемь часов стоять возле какой-нибудь дурацкой машины и видеть, как скучно проходит жизнь?
– Работы я никогда не боялась.
– Но ты была рождена не для этого. Это дом твоего отца. Ты знаешь Библию, Кейт? Вспомни Книгу Руфи.
– Да, я помню ее.
– «Но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом». Отныне эти слова должны стать твоей философией, Кейт. Я не против твоего католичества. Поступай как хочешь, я уверена – это дело совести каждого. Но во всем другом тебе следует измениться, нравится тебе это или нет. Думаю, тебе интересно узнать, где сейчас находится твой отец. Он в парламенте. А точнее – в палате общин. Вернется только днем. Ты знаешь, как он выглядит?
– Он никогда не присылал мне фотографий.
– Подойди сюда, Кейт.
– Я не Кейт.
Эвелин взяла со стола фотографию в рамке и протянула девушке:
– На – возьми.
В тяжелой серебряной оправе был поясной портрет молодого человека в военной форме.
– Это твой отец. Снимок сделан незадолго до того, как он попал в плен, а затем встретился с твоей матерью. Изменился он с тех пор мало. Впрочем, сама скоро увидишь.
Катарина без особого интереса взглянула на фото. Эвелин несколько минут хранила молчание. Затем продолжила:
– О твоем существовании я ничего не знала до тех пор, пока твои родственники не написали нам. Это было для меня потрясением.
– Он ничего вам не рассказывал?
– Нет.
И Катарина уловила в голосе женщины такую знакомую ей самой ненависть.
– Наверно, он просто забыл, – заключила девушка.
Эвелин слегка улыбнулась:
– Нет, твой английский положительно хорош. Я имею в виду не слова и предложения, а то особое умение говорить одно, а думать другое. Весьма трудная задача для каждого, кто изучает иностранный язык. – Эвелин с силой затушила сигарету в пепельнице. – Пойми меня правильно: я не собираюсь оправдывать твоего отца. Сомневаюсь, что это вообще мне по силам. Но он твой отец. Если у тебя есть вопросы, то задай их ему сама.
– Вы вытащили меня сюда, чтобы наказать своего мужа?
Катарина поняла, что попала точно в яблочко: лицо Эвелин покрылось вдруг красными пятнами. Ей пришла на ум фраза из какой-то книги – об английской розе. Именно розу напомнила сейчас ей Эвелин, но розу с очень острыми шипами.
– Что это? Дерзость?
– Нет. Просто вопрос. Вы, а не мой отец вытащили меня сюда, но я до сих пор не знаю зачем.
Эвелин перевела дыхание.
– Ты дочь Дэвида, стало быть, вполне могла унаследовать и его ум. Ты ездишь верхом?
– Что?
– На лошади ты когда-нибудь ездила?
– Нет.
Эвелин нетерпеливо взмахнула рукой.
– А теперь миссис Дейвис покажет твою комнату.
Это означало, что разговор окончен. Горничная уже стояла у двери.
Катарина тут же начала произносить заученные слова вежливости и благодарности:
– У меня в чемодане есть бумаги для вас.
– Миссис Дейвис принесет их мне позднее.
Плотная миссис Дейвис ждала девушку за дверью с бесстрастным выражением лица. Прижав к груди фотографию в серебряной рамке, Катарина позволила бесчувственной мумии в фартуке проводить себя в отведенную комнату.
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
Каждый день восстанавливал его силы, двигаться становилось все легче и легче. Джозеф мог уже помогать Тане в домашних делах, и от движений тело наполнялось жизненной энергией. Он начал прибавлять в весе, и одежда с чужого плеча уже не висела на нем мешком. Мозг также постепенно включался в работу, и тогда Джозеф стал задавать вопросы о лагере.
– Все ушли, – коротко сообщила Татьяна. – Бараки заколотили и ничего не оставили после себя, даже колючую проволоку сняли. Почти вся деревня ушла вместе с ними, осталось совсем немного наших в этой дыре. Я бы и сама ушла. Но…
– А заключенные?
– Говорили, что часть отпустили по хрущевской амнистии. Около семидесяти человек исчезли. А ночью потом беспрерывно стреляли. Я тогда плакала все время. Потом не выдержала и побежала смотреть: не спасся ли кто-нибудь. Вот так я тебя и нашла, лежащего в снегу как бревно, всего в крови и заледеневшего. Поначалу я подумала, что мне показалось – ведь перед этим пришлось водки выпить, – неожиданно Таня засмущалась. – А ты мне всегда нравился. Ты знал это, да? Знал?
– Знал, – невольно соврал Джозеф.
– Это судьба тебя уберегла. Понимаешь, одного из всех. Судьба.
– Да, судьба, – вновь согласился он.
– Ты ведь был самым красивым.
– А что, ты и сейчас так считаешь?
Таня взяла руку Джозефа.
– Глаза. Они у тебя прежние. Пули ничего с ними не смогли сделать, и женщины по-прежнему будут желать тебя.
Лицо Джозефа сморщилось, что должно было означать улыбку.
Все кругом было занесено снегом, сугробы доходили до самых окон. Джозеф подметал пол, мыл посуду и расчищал от снега дорожку, ведущую к куче угля сразу за домом. Каждый день он выгребал из печки шлак и приносил новый уголь. Это было подобно порции жизненной энергии, которую снова надо было сжечь в печке. Она смотрела на его работу, радуясь выздоровлению.
Однажды Таня растопила печь докрасна и нагрела огромный медный чайник.
– Ты совсем провонял, зэк. Да и я тоже. Давай-ка устроим баню.
Понадобилось восемь чайников, чтобы наполнить железный таз, а в доме сразу же заклубился белый пар.
Как ни в чем не бывало Таня тут же сбросила одежду. Тело ее было белым, словно мрамор, голубые жилки просвечивали сквозь тонкую кожу. Колышущиеся груди завершались девственными сосками, темный треугольник обозначился внизу живота. Фигура Тани не отличалась особыми достоинствами, но нагота ее тела заставила Джозефа поперхнуться.
– Давай за мной! – скомандовала девушка. – Вода быстро остывает.
Джозеф разделся и залез в таз. Посудина оказалась не такой уж большой, зато вода была почти кипяток. Нагота тел возбуждала, и Джозеф почувствовал, что словно плывет куда-то. Таня намыливала его тело, и ее руки были нежными, но уверенными. Возбуждение и желание, которого он не испытывал уже много лет, вдруг проснулось в нем. Когда Таня коснулась его в очередной раз, Джозеф даже вскрикнул от удовольствия.
– Ага, – сказала она, довольная. – Ты вновь стал сильным. Очень хорошо. Теперь вымой меня.
Таня передала Джозефу кусок мыла. Его руки дрожали, когда он касался нежной, мягкой и гладкой кожи девушки. Таня была словно само воплощение рая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161