в дождь вождю зонтик был не нужен — он лавировал между струями) — то я прекращу свою журналистскую деятельность. На корню. Потому что такой пошлости от рафинированного юнца было трудно ожидать. Надо же предохраняться, господа, от дождливой погоды, натягивая хотя бы прорезиненные галоши. С лиловой байкой внутри.
Сборы были быстры и энергичны. Тетя Катя заохала — а как же блинчики? Не до блинчиков, бабушка, отвечала Полина у двери. Тем самым обращая мое внимание на себя. Нет, не отказом от домашнего продукта. А своей готовностью выбежать из квартиры. В мир, кишащий опасными бациллами и вирусами.
— Не понял, — сказал я. — А вы куда, гражданка?
— Не поняла, — в тон ответила девушка. — Вы что-то имеете против, гражданин?
— Имею, — честно признался я. — Полина, мы же не на прогулку. В Булонский лес.
— И я тоже. Не туда, — отрезала. — Вчера, значит, мы гуляли. В Булонском лесу.
— Вчера — это вчера…
— Считайте, что я провожу собственное журналистское расследование. И, аккуратно взяв из рук суетливой Екатерины Гурьяновны сумку с провизией, чмокнула её, бабушку, в старенькую щечку. — Не волнуйся, ба. Какие люди… рядом… — И продралась в приоткрытую дверь, проявив удивительную волю в достижении своей цели.
Я только развел руками — и мы с Никитиным поспешили за ней. Когда женщина очень хочет, она своего добьется, это сермяжная правда нашей действительности, воспитывающая бойцов спецназначения, невзирая на половые признаки.
Через несколько минут наша славная троица, ищущая приключений на то место, на котором сидела, тряслась в холодном салоне джипа и глотала блины. С душистым кофием. Из термоса, похожего на противотанковый снаряд. Вот в чем преимущество женской опеки в нашем тревожном деле. Комфорт и удовольствие. Были бы мы с Никитиным одни, жевали бы собственные шлакоблочные пломбы. Запивая бензиновой настоечкой. Бррр!
Наше вездеходное авто с победным гулом мчалось по проспектам, относительно свободным от транспорта. Столица просыпалась, как гуляка после угарной ночки. Станции метро были окружены торговыми палатками, а те, в свою очередь, — валами мусора. К станциям лучшей в мире подземки тянулся зябкий народец. Казалось, что алкогольная аура сияющими подковками плывет над головами трудового класса. По-видимому, это был оптический обман. От утреннего, холодного солнца, купающегося в окнах и витринах, как в лужах. Представителей новой буржуазии и морали не наблюдалось. Отдыхали от трудов праведных. В шелковых туниках. И в рваных галошах.
Путь наш был неблизок — Соколиная гора находится на городской окраине. В пролетарском районе. Старые дома были обшарпаны и напоминали шхуны, выброшенные на отмель. Дымили пароходные трубы какого-то заводика. По удушливому, черному дыму ЦРУ легко могло бы установить, что выпускает это секретное предприятие галоши. Но настоящие. Из вулканизированной массы. А также колеса для БМП. И колеса для стратегических ракет СС-20.
Ну, это я шучу. По поводу ракет. Хотя черт его знает, у нас и не такие производственные коллизии случаются. Чтобы шпионские мозги вывернуть наизнанку, как дедовский треух допетровских времен.
Больница пряталась за дырявым каменным забором. Казенные здания и постройки за деревьями походили на усадебные. Наверное, когда-то здесь было дворянское гнездо, потом пришли раненные в пах красноармейцы и своим болезненным присутствием превратили его в инфекционную горбольницу имени Лазаря Кагановича. Прошли времена, менялись, как бациллы в пробирках, руководители партии и народа, а профиль больницы оставался все тем же. Всех бубоновых ждали здесь с распростертыми объятиями.
Признаюсь, сюда я давно собирался. Нет, не для объятий с вирусологами. И медсестричками. Здесь, как я узнал из информации Орешко, трудился на тяжелом медучастке некто Лаптев. Напомню, профессор биологических наук. В молодости он был десантирован на африканский континент для спасения аборигенов. Именно от тропической лихорадки. Почему я не торопился встретиться с лекарем с Соколиной горы? Не знаю. Наверное, я боюсь не установить истины. Смерти отца. И поэтому оттягиваю встречу и с Лаптевым, и с неким Латкиным. Если они чисты перед Господом нашим и мною, тогда кто? Кто? Этот вопрос остается открытым. Как заслонка в аду. Для меня.
Мы притормозили у главного корпуса. С барскими колоннами, на которых зримо, в письменах и рисунках, отражались народное творчество и мировоззрение. Так сказать, взгляд на жизнь изнутри. (Из глубин парадных и служебных выходов и входов.) Две пожилые нянечки, ровесницы Л.Кагановича, катили тележку с огромными алюминиевыми баками. Из баков парило амбре, привлекшее внимание всего приблудного собачьего коллектива. В окнах бледнели спирохетные митрютки, следящие за тем, чтобы их законная порция перловой каши не была отдана псам.
Мы поинтересовались: где нам найти профессора Лаптева? У нянечек. И были отправлены во флигелек. Вместе с некими комментариями, касающимися диалектического вопроса о том, почему богатые тоже плачут.
Нас не ждали. В час, святой для любого медика, — час обхода больных. Чтобы сказать некоторым из них последнее «прости». Секретарь с мощным бюстом попыталась лечь на амбразуру двери, но неудачно, я уже был в кабинете.
У медицинского шкафчика переодевался в халат бодрый, розовощекий от утренней зорьки старичок, похожий на знаменитого Айболита. Да, такому по определению нужно было ехать в Африку спасать обезьянок, бегемотов, аллигаторов и прочую живность. От тропического гнуса.
— Вы ко мне, батенька? Я не принимаю. Не принимаю, не принимаю, быстро заговорил Айболит. — Меня больные ждут. Ждут, ой, как ждут… Вы даже не представляете, как ждут…
— Я c Петровки, Авангард Платоныч, — представился я. («Авангард» есть такое спортивное общество, кажется?)
— Петровка-Петровка, кто такая Петровка, не знаю я никакой Петровки, чем болела Петровка? — тараторил мой собеседник, как швейная машинка.
— Это уголовный розыск, Авангард Платоныч, — уточнил я. — Милиция то есть.
— Милиция-Милиция, — остановился возле умывальника. — А кто такая Милиция?
— Авангард Платоныч, — укоризненно проговорил я.
— Ах, милиция?! — наконец понял старичок. — Из органов?
— Из них самых, — подтвердил я.
— Прекрасно-прекрасно. — Мыл ручки. — Ну-с, могу сразу заявить, молодой человек, никаких органов не продавал, не покупал и отказываюсь этим делом заниматься. Да-с. Принципиально. Хоть режьте. Не мой профиль. Не мой.
Кажется, меня не поняли. Или Айболит заговаривается так, что не понимаю я. Кому-то из нас необходимо лечение. В богоугодном заведении имени красного академика, товарища Кащенко.
Тогда я упростил общение с добрым доктором Айболитом, который, очевидно, в Африке и комариков лечил, и паучков, и жучков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Сборы были быстры и энергичны. Тетя Катя заохала — а как же блинчики? Не до блинчиков, бабушка, отвечала Полина у двери. Тем самым обращая мое внимание на себя. Нет, не отказом от домашнего продукта. А своей готовностью выбежать из квартиры. В мир, кишащий опасными бациллами и вирусами.
— Не понял, — сказал я. — А вы куда, гражданка?
— Не поняла, — в тон ответила девушка. — Вы что-то имеете против, гражданин?
— Имею, — честно признался я. — Полина, мы же не на прогулку. В Булонский лес.
— И я тоже. Не туда, — отрезала. — Вчера, значит, мы гуляли. В Булонском лесу.
— Вчера — это вчера…
— Считайте, что я провожу собственное журналистское расследование. И, аккуратно взяв из рук суетливой Екатерины Гурьяновны сумку с провизией, чмокнула её, бабушку, в старенькую щечку. — Не волнуйся, ба. Какие люди… рядом… — И продралась в приоткрытую дверь, проявив удивительную волю в достижении своей цели.
Я только развел руками — и мы с Никитиным поспешили за ней. Когда женщина очень хочет, она своего добьется, это сермяжная правда нашей действительности, воспитывающая бойцов спецназначения, невзирая на половые признаки.
Через несколько минут наша славная троица, ищущая приключений на то место, на котором сидела, тряслась в холодном салоне джипа и глотала блины. С душистым кофием. Из термоса, похожего на противотанковый снаряд. Вот в чем преимущество женской опеки в нашем тревожном деле. Комфорт и удовольствие. Были бы мы с Никитиным одни, жевали бы собственные шлакоблочные пломбы. Запивая бензиновой настоечкой. Бррр!
Наше вездеходное авто с победным гулом мчалось по проспектам, относительно свободным от транспорта. Столица просыпалась, как гуляка после угарной ночки. Станции метро были окружены торговыми палатками, а те, в свою очередь, — валами мусора. К станциям лучшей в мире подземки тянулся зябкий народец. Казалось, что алкогольная аура сияющими подковками плывет над головами трудового класса. По-видимому, это был оптический обман. От утреннего, холодного солнца, купающегося в окнах и витринах, как в лужах. Представителей новой буржуазии и морали не наблюдалось. Отдыхали от трудов праведных. В шелковых туниках. И в рваных галошах.
Путь наш был неблизок — Соколиная гора находится на городской окраине. В пролетарском районе. Старые дома были обшарпаны и напоминали шхуны, выброшенные на отмель. Дымили пароходные трубы какого-то заводика. По удушливому, черному дыму ЦРУ легко могло бы установить, что выпускает это секретное предприятие галоши. Но настоящие. Из вулканизированной массы. А также колеса для БМП. И колеса для стратегических ракет СС-20.
Ну, это я шучу. По поводу ракет. Хотя черт его знает, у нас и не такие производственные коллизии случаются. Чтобы шпионские мозги вывернуть наизнанку, как дедовский треух допетровских времен.
Больница пряталась за дырявым каменным забором. Казенные здания и постройки за деревьями походили на усадебные. Наверное, когда-то здесь было дворянское гнездо, потом пришли раненные в пах красноармейцы и своим болезненным присутствием превратили его в инфекционную горбольницу имени Лазаря Кагановича. Прошли времена, менялись, как бациллы в пробирках, руководители партии и народа, а профиль больницы оставался все тем же. Всех бубоновых ждали здесь с распростертыми объятиями.
Признаюсь, сюда я давно собирался. Нет, не для объятий с вирусологами. И медсестричками. Здесь, как я узнал из информации Орешко, трудился на тяжелом медучастке некто Лаптев. Напомню, профессор биологических наук. В молодости он был десантирован на африканский континент для спасения аборигенов. Именно от тропической лихорадки. Почему я не торопился встретиться с лекарем с Соколиной горы? Не знаю. Наверное, я боюсь не установить истины. Смерти отца. И поэтому оттягиваю встречу и с Лаптевым, и с неким Латкиным. Если они чисты перед Господом нашим и мною, тогда кто? Кто? Этот вопрос остается открытым. Как заслонка в аду. Для меня.
Мы притормозили у главного корпуса. С барскими колоннами, на которых зримо, в письменах и рисунках, отражались народное творчество и мировоззрение. Так сказать, взгляд на жизнь изнутри. (Из глубин парадных и служебных выходов и входов.) Две пожилые нянечки, ровесницы Л.Кагановича, катили тележку с огромными алюминиевыми баками. Из баков парило амбре, привлекшее внимание всего приблудного собачьего коллектива. В окнах бледнели спирохетные митрютки, следящие за тем, чтобы их законная порция перловой каши не была отдана псам.
Мы поинтересовались: где нам найти профессора Лаптева? У нянечек. И были отправлены во флигелек. Вместе с некими комментариями, касающимися диалектического вопроса о том, почему богатые тоже плачут.
Нас не ждали. В час, святой для любого медика, — час обхода больных. Чтобы сказать некоторым из них последнее «прости». Секретарь с мощным бюстом попыталась лечь на амбразуру двери, но неудачно, я уже был в кабинете.
У медицинского шкафчика переодевался в халат бодрый, розовощекий от утренней зорьки старичок, похожий на знаменитого Айболита. Да, такому по определению нужно было ехать в Африку спасать обезьянок, бегемотов, аллигаторов и прочую живность. От тропического гнуса.
— Вы ко мне, батенька? Я не принимаю. Не принимаю, не принимаю, быстро заговорил Айболит. — Меня больные ждут. Ждут, ой, как ждут… Вы даже не представляете, как ждут…
— Я c Петровки, Авангард Платоныч, — представился я. («Авангард» есть такое спортивное общество, кажется?)
— Петровка-Петровка, кто такая Петровка, не знаю я никакой Петровки, чем болела Петровка? — тараторил мой собеседник, как швейная машинка.
— Это уголовный розыск, Авангард Платоныч, — уточнил я. — Милиция то есть.
— Милиция-Милиция, — остановился возле умывальника. — А кто такая Милиция?
— Авангард Платоныч, — укоризненно проговорил я.
— Ах, милиция?! — наконец понял старичок. — Из органов?
— Из них самых, — подтвердил я.
— Прекрасно-прекрасно. — Мыл ручки. — Ну-с, могу сразу заявить, молодой человек, никаких органов не продавал, не покупал и отказываюсь этим делом заниматься. Да-с. Принципиально. Хоть режьте. Не мой профиль. Не мой.
Кажется, меня не поняли. Или Айболит заговаривается так, что не понимаю я. Кому-то из нас необходимо лечение. В богоугодном заведении имени красного академика, товарища Кащенко.
Тогда я упростил общение с добрым доктором Айболитом, который, очевидно, в Африке и комариков лечил, и паучков, и жучков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161