И были другие люди. Живые. Прошло всего десять лет. И все изменилось. Мы быстро привыкли к смерти. Раньше крест — как исключение. Ныне — правило. Не знаю, быть может, я ошибаюсь, но кровавый передел территории и власти ни к чему хорошему не ведет.
Но не будем о грустном. Генерал Орешко тоже отбывал повинность. В форме военачальника невидимых войск. И с тоскливым выражением, точно у него сперли автомобиль, сгорела дача и ушла жена. К американскому атташе. А дети с собаками уехали учиться в Гарвард.
Видимо, я был приглашен, чтобы разделить его печаль. Впрочем, в такой сутолоке у могилы почившего в Бозе удобно вести разговоры на отвлеченные темы. А лучше для этой цели отступить к соседним надгробиям, чтобы не мешать курсантам целиться в небо из АКМ-74. Для произведения прощального салюта. (В подобных случаях мне кажется, что живые таким образом пытаются подшмалить душу усопшего. Чтобы ей, душе, там, в раю, жизнь медом не казалась.)
Итак, мы отступили в глубь кладбищенской тишины. И потихоньку продефилировали по дорожке, как бы притомившись от безудержного горя. Шум мероприятия угасал, как закат на Алеутских островах…
Генерал Орешко, взглянув на свои байки скуржавые, хмыкнул для солидности и сообщил, что выполнил мою просьбу проверил архив по Кузьмину. Да, тот под фамилией Кузькин посещал Анголу в указанное мной время. Цель командировки — инспекция лечебных учреждений. Хотя отношение к медицине Кузькин хренов имел такое, как он, Орешко, к орехам и кокосам на плантациях Конго.
— А кто второй?
— Был такой Федько. Год в ПГУ служил; вот он вроде как из Пироговки пришел… неоконченное медицинское…
— И что?
— Ааа, ничего, дорогой товарищ…
— Как это ничего? — возмутился я. — Где найти можно?
— А вот тут, — наклонился к могильной плите мой боевой товарищ. Покоится гражданин Федько уж давно…
— Сделали?
— Не знаю. Автомобильная авария. Где-то через месяц после путешествия по Африке.
— А подробности?
— Саша, — укоризненно проговорил генерал. — У тебя совесть имеется? Уж больше двадцати лет… Нарыл, что мог…
— Спасибо, — вздохнул я. Да, рыть дальше некуда. Дальше только могильный холод. — Значит, все.
— Что все? — насторожился Орешко.
— Замарчили батю. Свои. И похоронили. Помню тоже… почти так… Торжественно; у нас уборку научились делать. А мне семнадцать…
Автоматный стрекот холостыми патронами в летние облака сбил меня, как удар; я махнул рукой — что говорить, все и так ясно, зачем слова, если лучше помолчать.
На дорожки выбирался люд, сказавший последнее «прости» высокопоставленному жмурику. Некоторые перепрыгивали через могильные плиты, как козы. То есть особого горя не наблюдалось.
Мне кажется, смерть сама по себе настолько нелепа и абсурдна, что живые не в состоянии проникнуться до конца бесперспективностью своего личного бытия. Ну, не верит человек, что подобное недоразумение может случиться и с ним. Не верит. И в этом, право, сила его, навозной фисташки Вселенной. Придет он от чужой, свежей могилки, откупорит графинчик с серебряной от искусственного морозца водочкой да, перекрестившись, хлопнет за упокой души раба Божьего, чтобы земля тому пухом была, да пригорюнится от сознания бренности и тщедушности своих, но потом — вторую рюмашечку для поднятия тонуса, а за ней и третью… И Слава Богу, жизнь-то продолжается. Все на прежних, привычных местах. Даже любезная, как гремучая змея, супруга на кухоньке шваркает посудой — готовит суп-харчо из сынка и пирожки из доченьки. И прольет счастливчик слезу от умиления к самому себе. Бессмертному. Потому что, пока он есть такой, какой он есть, в слезах и соплях, он есть. И будет всегда. На этом он, венец Природы, стоит и стоять будет. Пока не упадет. От чрезмерного возлияния.
Когда мы с Орешко выбрались за ограду, то обнаружили столпотворение на площадке, где парковались машины. Хай и смог висели такие — хоть святых выноси. Очевидно, все торопились к заветной рюмашке с серебряной лечебной водочкой.
Будучи дальновидным, как шкипер теплохода «Михаил Светлов», я поставил свою шлюпку, то бишь машину, чуть подальше. И открыл её дверцу раньше, чем это мог бы сделать генерал Бармалейчик, лимузин которого находился в самом пекле транспортного хипиша.
Вот почему мы оказались вдвоем. В моей автостарушке. Уже после беседы с высокопоставленным чином у меня появилась шальная мысль, что весь этот бардак с тыхтунами был устроен преднамеренно. Именно генералом Орешко. Чтобы высказать свои претензии. Мне. Хотя понимаю, что предположение мое странно, как дикая алая роза в жопе у дикого пингвина на полярно-рафинадных холодных льдинах.
Я повернул ключ зажигания, машина закашлялась… Вместе с генералом, отвыкшим от нормального, свежего воздуха, вырывающегося из дырявой выхлопной трубы.
— Однако, — проговорил мой вынужденный спутник. — Как на примусе…
— Нормально, — передернул рычаг переключения скоростей. — Главное, чтобы запыхтела, а потом как на ракете…
— Ну-ну, — не поверил Орехов-Кокосов.
И зря. Автостарушку я изучил, как минер ручные гранаты РГД-5 и РКГ-3М. И знал её характер, как верный муж знает характер своенравной, мило-стервозной женушки, способной совершать чудеса как на кухне, так и в койке.
Через семнадцать секунд машина выплюнула сизое, как голубь, облачко и покатила под моим нежным управлением.
— М-да, — проговорил генерал, покосившись в зеркальце заднего обзора. По-моему, он уже был не рад, что согласился совершить променад в бензиновой, взрывоопасной бочке. Как быстро человек привыкает к кожаным креслам и кондиционерам, к личному, чистому унитазному лепестку, к авто, где пахнет, как в дендрарии, к согбенным фигурам подчиненных. — Ты не торопись, не торопись, а то они меня потеряют… Черт знает что, все у нас через одно место… Эх, суета сует… — Заерзал, точно на примусе. — Ну, как дела?
— В каком смысле? — насторожился я. Ох, не нравятся мне такие простенькие вопросики.
— Ну вообще?..
— Сидим в окопе, — пожал я плечами. — А что случилось? Нужен для новых подвигов?
— Зачем герою новые подвиги? — спросил с ехидцей генерал. — Герой пока добивает старые…
— Не понял, — сказал я. Хотя уже начинал все понимать.
— Саша, забыл, с кем имеешь дело?
— И с кем? — поморщился я.
— С Системой. В моем лице, — довольно хмыкнул Бармалейчик. — Ты меня понимаешь?
— Кажется, мы в одном окопе? — спросил я. — Или я ошибаюсь.
— Ты — в окопе, а я — в штабной землянке…
— И что?
— А то, что про вашу троицу мне прокуковали, — пока ещё добродушно усмехался Орехов-Кокосов. — Чего это вы у «Рост-банка» пасетесь, как кони на лужайке? Неужто гоп-стоп?..
— Что, похоже?
— Саша, ты не крути, не на аукционе… Правда, и ничего, кроме правды.
— А зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Но не будем о грустном. Генерал Орешко тоже отбывал повинность. В форме военачальника невидимых войск. И с тоскливым выражением, точно у него сперли автомобиль, сгорела дача и ушла жена. К американскому атташе. А дети с собаками уехали учиться в Гарвард.
Видимо, я был приглашен, чтобы разделить его печаль. Впрочем, в такой сутолоке у могилы почившего в Бозе удобно вести разговоры на отвлеченные темы. А лучше для этой цели отступить к соседним надгробиям, чтобы не мешать курсантам целиться в небо из АКМ-74. Для произведения прощального салюта. (В подобных случаях мне кажется, что живые таким образом пытаются подшмалить душу усопшего. Чтобы ей, душе, там, в раю, жизнь медом не казалась.)
Итак, мы отступили в глубь кладбищенской тишины. И потихоньку продефилировали по дорожке, как бы притомившись от безудержного горя. Шум мероприятия угасал, как закат на Алеутских островах…
Генерал Орешко, взглянув на свои байки скуржавые, хмыкнул для солидности и сообщил, что выполнил мою просьбу проверил архив по Кузьмину. Да, тот под фамилией Кузькин посещал Анголу в указанное мной время. Цель командировки — инспекция лечебных учреждений. Хотя отношение к медицине Кузькин хренов имел такое, как он, Орешко, к орехам и кокосам на плантациях Конго.
— А кто второй?
— Был такой Федько. Год в ПГУ служил; вот он вроде как из Пироговки пришел… неоконченное медицинское…
— И что?
— Ааа, ничего, дорогой товарищ…
— Как это ничего? — возмутился я. — Где найти можно?
— А вот тут, — наклонился к могильной плите мой боевой товарищ. Покоится гражданин Федько уж давно…
— Сделали?
— Не знаю. Автомобильная авария. Где-то через месяц после путешествия по Африке.
— А подробности?
— Саша, — укоризненно проговорил генерал. — У тебя совесть имеется? Уж больше двадцати лет… Нарыл, что мог…
— Спасибо, — вздохнул я. Да, рыть дальше некуда. Дальше только могильный холод. — Значит, все.
— Что все? — насторожился Орешко.
— Замарчили батю. Свои. И похоронили. Помню тоже… почти так… Торжественно; у нас уборку научились делать. А мне семнадцать…
Автоматный стрекот холостыми патронами в летние облака сбил меня, как удар; я махнул рукой — что говорить, все и так ясно, зачем слова, если лучше помолчать.
На дорожки выбирался люд, сказавший последнее «прости» высокопоставленному жмурику. Некоторые перепрыгивали через могильные плиты, как козы. То есть особого горя не наблюдалось.
Мне кажется, смерть сама по себе настолько нелепа и абсурдна, что живые не в состоянии проникнуться до конца бесперспективностью своего личного бытия. Ну, не верит человек, что подобное недоразумение может случиться и с ним. Не верит. И в этом, право, сила его, навозной фисташки Вселенной. Придет он от чужой, свежей могилки, откупорит графинчик с серебряной от искусственного морозца водочкой да, перекрестившись, хлопнет за упокой души раба Божьего, чтобы земля тому пухом была, да пригорюнится от сознания бренности и тщедушности своих, но потом — вторую рюмашечку для поднятия тонуса, а за ней и третью… И Слава Богу, жизнь-то продолжается. Все на прежних, привычных местах. Даже любезная, как гремучая змея, супруга на кухоньке шваркает посудой — готовит суп-харчо из сынка и пирожки из доченьки. И прольет счастливчик слезу от умиления к самому себе. Бессмертному. Потому что, пока он есть такой, какой он есть, в слезах и соплях, он есть. И будет всегда. На этом он, венец Природы, стоит и стоять будет. Пока не упадет. От чрезмерного возлияния.
Когда мы с Орешко выбрались за ограду, то обнаружили столпотворение на площадке, где парковались машины. Хай и смог висели такие — хоть святых выноси. Очевидно, все торопились к заветной рюмашке с серебряной лечебной водочкой.
Будучи дальновидным, как шкипер теплохода «Михаил Светлов», я поставил свою шлюпку, то бишь машину, чуть подальше. И открыл её дверцу раньше, чем это мог бы сделать генерал Бармалейчик, лимузин которого находился в самом пекле транспортного хипиша.
Вот почему мы оказались вдвоем. В моей автостарушке. Уже после беседы с высокопоставленным чином у меня появилась шальная мысль, что весь этот бардак с тыхтунами был устроен преднамеренно. Именно генералом Орешко. Чтобы высказать свои претензии. Мне. Хотя понимаю, что предположение мое странно, как дикая алая роза в жопе у дикого пингвина на полярно-рафинадных холодных льдинах.
Я повернул ключ зажигания, машина закашлялась… Вместе с генералом, отвыкшим от нормального, свежего воздуха, вырывающегося из дырявой выхлопной трубы.
— Однако, — проговорил мой вынужденный спутник. — Как на примусе…
— Нормально, — передернул рычаг переключения скоростей. — Главное, чтобы запыхтела, а потом как на ракете…
— Ну-ну, — не поверил Орехов-Кокосов.
И зря. Автостарушку я изучил, как минер ручные гранаты РГД-5 и РКГ-3М. И знал её характер, как верный муж знает характер своенравной, мило-стервозной женушки, способной совершать чудеса как на кухне, так и в койке.
Через семнадцать секунд машина выплюнула сизое, как голубь, облачко и покатила под моим нежным управлением.
— М-да, — проговорил генерал, покосившись в зеркальце заднего обзора. По-моему, он уже был не рад, что согласился совершить променад в бензиновой, взрывоопасной бочке. Как быстро человек привыкает к кожаным креслам и кондиционерам, к личному, чистому унитазному лепестку, к авто, где пахнет, как в дендрарии, к согбенным фигурам подчиненных. — Ты не торопись, не торопись, а то они меня потеряют… Черт знает что, все у нас через одно место… Эх, суета сует… — Заерзал, точно на примусе. — Ну, как дела?
— В каком смысле? — насторожился я. Ох, не нравятся мне такие простенькие вопросики.
— Ну вообще?..
— Сидим в окопе, — пожал я плечами. — А что случилось? Нужен для новых подвигов?
— Зачем герою новые подвиги? — спросил с ехидцей генерал. — Герой пока добивает старые…
— Не понял, — сказал я. Хотя уже начинал все понимать.
— Саша, забыл, с кем имеешь дело?
— И с кем? — поморщился я.
— С Системой. В моем лице, — довольно хмыкнул Бармалейчик. — Ты меня понимаешь?
— Кажется, мы в одном окопе? — спросил я. — Или я ошибаюсь.
— Ты — в окопе, а я — в штабной землянке…
— И что?
— А то, что про вашу троицу мне прокуковали, — пока ещё добродушно усмехался Орехов-Кокосов. — Чего это вы у «Рост-банка» пасетесь, как кони на лужайке? Неужто гоп-стоп?..
— Что, похоже?
— Саша, ты не крути, не на аукционе… Правда, и ничего, кроме правды.
— А зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161