— Там, чувствую, комбинации поинтереснее… Многоходовая тучка, это правда…
— И что за партия, полковник?
— Российско-американская, генерал-прапорщик.
— А конкретнее?
— Лубянская защита, — сказал Орешко. — Или полеты наяву… У нас тут некоторые… как птицы… летают из окон. Маленькая такая получилась стая из трех человек. И что интересно: все они казначеи партии…
— КПСС?
— У нас одна партия. Была, — с укоризной проговорил мой приятель.
— Извини.
— Так вот, Сынишка третий день отлавливает родного отца. А тот от него как от чумы… И это тоже наводит на некоторые размышления…
— Кажется, ГПЧ тоже у сейфа-кассы стоял? — вспомнил я.
— Был у него ключик. Был, — согласился Орешко.
— А чем Сынишка занимается?
— О! Он у нас бизнесмен, — сплюнул полковник. — Торговал кукурузой, подержанными машинами, недвижимостью, теперь — банкир.
— Ну? Растут наши люди.
— И приехал банкир в наше кабаре не только девочек щупать.
— А зачем?
— Интересный вопрос, — сказал Орешко и внимательно посмотрел на меня.
— Служу Советскому Союзу, — козырнул я.
— Мы бы сами, — развел руками мой приятель. — Да вдруг засветимся, а у нас с янками дружба до гроба… Председатель, сукин сын, мудак ещё тот, Господи, прости меня, грешного… Как козел в огороде…
И я согласился: козел в огороде все равно что волк в овчарне. Непрофессионализм в нашем деле может загубить великолепную идею. Высокопоставленный дилетант хуже клятого врага. Враг понятен и предсказуем. Свой же родной дурак способен в мгновение ока вывести из строя Систему (в широком смысле этого слова). Не спасает даже «защита от дурака».
Когда мы закончили культпоход на кладбище (пусть простят усопшие за фамильярность) и вернулись к автомобилю, Орешко бросил ключи.
— Машина твоя, бродяга.
— Моя? Насовсем? — не поверил я.
— Нет, на время операции.
— Так вот всегда заманивают калачом, а потом…
— …а потом ты не один. Еще трое. С технически оперативным арсеналом.
— Кто такие? — насторожился я. — Не люблю я новых людей.
— Полюбишь, — усмехнулся Орешко. — Они такие же, как и ты, анархисты.
Потом я сел за руль, и мы поехали по городу, обсуждая некоторые детали нашей общей работы. На Садовом кольце я расстался с полковником Орешко. Чтобы не встречаться. Никогда. (Шутка.)
Итак, кажется, я без работы в этой жизни не останусь. Что бодрило. Правда, были и сомнения. Смущала скорость, с которой я влип в историю. Словно по заказу. Тогда кто заказчик? Если я пешка, то тот, кто двигает фигуры, должен помнить, что и пешечная мелочь может превратиться в ферзя. Полковник на генеральской должности действовал откровенно глупо, заарестовав мою светлость на вокзале. Точно для того, чтобы показать бывшего зека настоящему банкиру. А почему бы и нет? А почему бы Сынишке не сидеть в комнате отдыха, пока мы с Кроликовым пугали друг друга? А почему бы… Тьфу ты!.. Проклятые вопросы. Если я когда-нибудь умру, так от них, деспотов ума моего. Знаю себя: рассуждая подобным образом, я могу сделать вывод, что, например, полковник на генеральской должности Орешко есть резидент ЦРУ, а сам я агент израильской разведки «Моссад». Меня завербовали, когда я спал. Это я шучу. Нервничаю и поэтому так топорно шучу. Как говорят сексуальные сексотки Мира-Роза-Белла своим диурезным клиентам: шо вы ерзаете на мне, как утюг по спине, я ж вся ваша! И верно, не надо торопиться. Ситуация пока находится под моим бдительным контролем. И поэтому будем жить и работать с приятным выражением на лице.
Да, кстати, куда я направлялся? Наверное, это будет кому-то интересно. На своей новой автостарушке я катил в деревню Смородино. Вы любите смородину в летний жаркий день? Я люблю. От этой ягоды душевная, прохладная радость. К сожалению, моя радость была печальна. Я ехал на свою малую родину, чтобы попрощаться с мамой. Она лежала на местном погосте, рядом с отцом, как написала девочка Аня; быть может, их души, мамы и отца, и встретились в свободном пространстве вечности? И обрели вечный покой? Дай-то Бог. Мама, я знаю, простила меня, непутевого. Когда её отпевали в церквушке и свечки умирали в руках набожных старушек, мама улыбалась живущим из дешевенького гроба. Так написала девочка Аня. Мама простила всех, и меня тоже. Спасибо, мама.
Да, я сентиментален. Как все убийцы, я сентиментален. Но напомню, я не беру грех на душу. Я уничтожаю лишь тех, кто заслужил этого — грубой ликвидации. Я не убиваю женщин, детей и зверей. И в этом моя сила. И моя слабость. Однако о моем недостатке никто не знает. Даже я сам.
* * *
Смиренное деревенское кладбище горбилось на взгорье, и казалось, что косые кресты, крашенные кобальтом, плывут над землей. Я выключил мотор машины, и тишина опустилась на меня, как шелковый парашют. Плыли континенты облаков. Я выбрался из автомобиля и по сухой, жесткой траве побрел к тропинке, вьющейся вверх, к небесно-церковному куполу.
Кладбище было стареньким и заброшенным, как человек. Новые торопились жить и забывали о мертвых. Природа сама позаботилась об усопших: на могилах легкомысленно желтели ромашки и синели васильки. Я аккуратно протиснулся между штамповочными холмами и, оказавшись у солдатского обелиска и деревянного креста, присел на корточки. Обелиск был с разлапистой, размытой дождями звездой и маленьким овальным портретом. Отец был юн и строг печать ответственности за себя и страну как клеймо. Крест потемнел и стоял твердым, прощальным знаком. В пластмассовых цветах ртутно искрились слезы дождливого неба. Природа была щедрее живущих людей. А что же я? Я не принес цветов. Почему? Не знаю. Наверное, я не хотел захламлять могилы мертвыми, купленными у базарного халдея букетами. Пыльные и теплые ромашки и васильки — им замены нет. Нет.
Потом я вернулся к машине. По дороге пылило коровье стадо. Буренки трусили с вялым равнодушием к ударам бича и мату пастуха. Дедок в кожухе матерился, как солдат в первую империалистическую. Лицо было темным от загара, крепко славянским, добродушно пацифистским, но с мятежно-озорным взглядом васильковых глаз.
— Браток, курнуть бы? — крикнул. И корове: — Куда, фурма без сисек?! В рог дам!
Из бардачка я вытащил открытую сигаретную пачку производства США. Дедок поймал ее; нюхнул, закатил глаза.
— Е'мое! Мать моя Богородица! Все мое?
— Все.
— Красота, фря. — Закурил, пуская колечки, как нимбы; кивнул на взгорок. — Навестил кого, сынок?
Я сказал. Дедок закашлялся: непривычная, чужая отрава душила.
— Едко ек!.. Значит, Ивановны сынок?.. А я ей могилку… Под Новый год!.. Е!..Земелька — вечная мерзлота. Колыманская. Кайлом натюкался, кажись, до скончания… Куда, стервь брюхатая! — Щелкнул кнутом. — Мужики у нас дохляки. Мрут как мухи… Все Евсеич по хозяйству да Евсеич… Я Евсеич, браток…
— Спасибо, Евсеич, — и протянул старику бутылку коньяку (из старых чекистских запасов).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— И что за партия, полковник?
— Российско-американская, генерал-прапорщик.
— А конкретнее?
— Лубянская защита, — сказал Орешко. — Или полеты наяву… У нас тут некоторые… как птицы… летают из окон. Маленькая такая получилась стая из трех человек. И что интересно: все они казначеи партии…
— КПСС?
— У нас одна партия. Была, — с укоризной проговорил мой приятель.
— Извини.
— Так вот, Сынишка третий день отлавливает родного отца. А тот от него как от чумы… И это тоже наводит на некоторые размышления…
— Кажется, ГПЧ тоже у сейфа-кассы стоял? — вспомнил я.
— Был у него ключик. Был, — согласился Орешко.
— А чем Сынишка занимается?
— О! Он у нас бизнесмен, — сплюнул полковник. — Торговал кукурузой, подержанными машинами, недвижимостью, теперь — банкир.
— Ну? Растут наши люди.
— И приехал банкир в наше кабаре не только девочек щупать.
— А зачем?
— Интересный вопрос, — сказал Орешко и внимательно посмотрел на меня.
— Служу Советскому Союзу, — козырнул я.
— Мы бы сами, — развел руками мой приятель. — Да вдруг засветимся, а у нас с янками дружба до гроба… Председатель, сукин сын, мудак ещё тот, Господи, прости меня, грешного… Как козел в огороде…
И я согласился: козел в огороде все равно что волк в овчарне. Непрофессионализм в нашем деле может загубить великолепную идею. Высокопоставленный дилетант хуже клятого врага. Враг понятен и предсказуем. Свой же родной дурак способен в мгновение ока вывести из строя Систему (в широком смысле этого слова). Не спасает даже «защита от дурака».
Когда мы закончили культпоход на кладбище (пусть простят усопшие за фамильярность) и вернулись к автомобилю, Орешко бросил ключи.
— Машина твоя, бродяга.
— Моя? Насовсем? — не поверил я.
— Нет, на время операции.
— Так вот всегда заманивают калачом, а потом…
— …а потом ты не один. Еще трое. С технически оперативным арсеналом.
— Кто такие? — насторожился я. — Не люблю я новых людей.
— Полюбишь, — усмехнулся Орешко. — Они такие же, как и ты, анархисты.
Потом я сел за руль, и мы поехали по городу, обсуждая некоторые детали нашей общей работы. На Садовом кольце я расстался с полковником Орешко. Чтобы не встречаться. Никогда. (Шутка.)
Итак, кажется, я без работы в этой жизни не останусь. Что бодрило. Правда, были и сомнения. Смущала скорость, с которой я влип в историю. Словно по заказу. Тогда кто заказчик? Если я пешка, то тот, кто двигает фигуры, должен помнить, что и пешечная мелочь может превратиться в ферзя. Полковник на генеральской должности действовал откровенно глупо, заарестовав мою светлость на вокзале. Точно для того, чтобы показать бывшего зека настоящему банкиру. А почему бы и нет? А почему бы Сынишке не сидеть в комнате отдыха, пока мы с Кроликовым пугали друг друга? А почему бы… Тьфу ты!.. Проклятые вопросы. Если я когда-нибудь умру, так от них, деспотов ума моего. Знаю себя: рассуждая подобным образом, я могу сделать вывод, что, например, полковник на генеральской должности Орешко есть резидент ЦРУ, а сам я агент израильской разведки «Моссад». Меня завербовали, когда я спал. Это я шучу. Нервничаю и поэтому так топорно шучу. Как говорят сексуальные сексотки Мира-Роза-Белла своим диурезным клиентам: шо вы ерзаете на мне, как утюг по спине, я ж вся ваша! И верно, не надо торопиться. Ситуация пока находится под моим бдительным контролем. И поэтому будем жить и работать с приятным выражением на лице.
Да, кстати, куда я направлялся? Наверное, это будет кому-то интересно. На своей новой автостарушке я катил в деревню Смородино. Вы любите смородину в летний жаркий день? Я люблю. От этой ягоды душевная, прохладная радость. К сожалению, моя радость была печальна. Я ехал на свою малую родину, чтобы попрощаться с мамой. Она лежала на местном погосте, рядом с отцом, как написала девочка Аня; быть может, их души, мамы и отца, и встретились в свободном пространстве вечности? И обрели вечный покой? Дай-то Бог. Мама, я знаю, простила меня, непутевого. Когда её отпевали в церквушке и свечки умирали в руках набожных старушек, мама улыбалась живущим из дешевенького гроба. Так написала девочка Аня. Мама простила всех, и меня тоже. Спасибо, мама.
Да, я сентиментален. Как все убийцы, я сентиментален. Но напомню, я не беру грех на душу. Я уничтожаю лишь тех, кто заслужил этого — грубой ликвидации. Я не убиваю женщин, детей и зверей. И в этом моя сила. И моя слабость. Однако о моем недостатке никто не знает. Даже я сам.
* * *
Смиренное деревенское кладбище горбилось на взгорье, и казалось, что косые кресты, крашенные кобальтом, плывут над землей. Я выключил мотор машины, и тишина опустилась на меня, как шелковый парашют. Плыли континенты облаков. Я выбрался из автомобиля и по сухой, жесткой траве побрел к тропинке, вьющейся вверх, к небесно-церковному куполу.
Кладбище было стареньким и заброшенным, как человек. Новые торопились жить и забывали о мертвых. Природа сама позаботилась об усопших: на могилах легкомысленно желтели ромашки и синели васильки. Я аккуратно протиснулся между штамповочными холмами и, оказавшись у солдатского обелиска и деревянного креста, присел на корточки. Обелиск был с разлапистой, размытой дождями звездой и маленьким овальным портретом. Отец был юн и строг печать ответственности за себя и страну как клеймо. Крест потемнел и стоял твердым, прощальным знаком. В пластмассовых цветах ртутно искрились слезы дождливого неба. Природа была щедрее живущих людей. А что же я? Я не принес цветов. Почему? Не знаю. Наверное, я не хотел захламлять могилы мертвыми, купленными у базарного халдея букетами. Пыльные и теплые ромашки и васильки — им замены нет. Нет.
Потом я вернулся к машине. По дороге пылило коровье стадо. Буренки трусили с вялым равнодушием к ударам бича и мату пастуха. Дедок в кожухе матерился, как солдат в первую империалистическую. Лицо было темным от загара, крепко славянским, добродушно пацифистским, но с мятежно-озорным взглядом васильковых глаз.
— Браток, курнуть бы? — крикнул. И корове: — Куда, фурма без сисек?! В рог дам!
Из бардачка я вытащил открытую сигаретную пачку производства США. Дедок поймал ее; нюхнул, закатил глаза.
— Е'мое! Мать моя Богородица! Все мое?
— Все.
— Красота, фря. — Закурил, пуская колечки, как нимбы; кивнул на взгорок. — Навестил кого, сынок?
Я сказал. Дедок закашлялся: непривычная, чужая отрава душила.
— Едко ек!.. Значит, Ивановны сынок?.. А я ей могилку… Под Новый год!.. Е!..Земелька — вечная мерзлота. Колыманская. Кайлом натюкался, кажись, до скончания… Куда, стервь брюхатая! — Щелкнул кнутом. — Мужики у нас дохляки. Мрут как мухи… Все Евсеич по хозяйству да Евсеич… Я Евсеич, браток…
— Спасибо, Евсеич, — и протянул старику бутылку коньяку (из старых чекистских запасов).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161