Полнее всех разработана, если можно применить этот термин, теория реинкарнации. Для задержанных в развитии могу повторить: теория реинкарнации. Согласно ей, лептонно-волновая оболочка (душа) поступает в некий «банк душ», откуда вновь вселяется в новорожденных. Эта теория якобы получила весомое практическое подтверждение. И что же получается: моя относительно безгрешная душа после моего взбрыка в вечность окажется у младенца, решившего, например, с младых дет покорить огнем и мечом дикие племена в устье Амазонки. Нет, лучше мне пожить и посмотреть на этот быстро, как презерватив, изнашивающийся мир. Мир пока ещё нуждается в таких героических, как я, исполнителях, если говорить без ложной скромности. Исполнитель по фене — это хороший игрок, никому не проигрывающий. Так что банкуйте, господа, ход — за мной!
Я попрыгал перед окном с прекрасным зимним пейзажем. Для собственного физического и душевного равновесия. Потом отправился в ванную. Там, всем вспотевшим организмом плюхнувшись в кипяток (как бедуин с верблюда в горячий песок), я вспомнил почему-то о шкатулке, которую мне передала Аня. Вернее, о письмах отца. Это были нейтральные весточки с полыхающего войнами и солнцем континента. Но мне казалось по прошествии времени, что линялые страницы, испещренные крупным солдатским почерком, хранят некую напряженность. Предчувствие смерти? Не знаю. Быть может, это мои лишь пустые домыслы? Однако верить в то, что боевой разведчик пал смертью храбрых от малярийной твари?..
Я попросил полковника Орешко вытащить из архива личное дело бывшего сотрудника ПГУ. Может, где-то там, в лежалых страницах, сохранились крупицы правды?
Тревожная, продолжительная телефонная трель заставляет меня выпрыгнуть из ванны мокро-мыльным домушником-светляком, застигнутым на месте преступления. Цапнув трубку, я услышал далекий родной голос:
— Алло? Это Москва?
— А это Париж?
— Саша, это ты? Ты где?
— В Москве. А ты где, Аня?
— В Париже.
— А почему там, а не здесь?
— Что-что? Здесь хорошо, тепло…
Такой вот содержательный разговор двух сердечных друзей на телефонной линии СССР — Франция, где слышимость такая, что казалось, моя собеседница совсем рядом, в районном ДК имени XX Партсъезда.
В конце концов мне удалось понять, что Аня задерживается по причине уважительной. Какой? Супруг, бухнувшись в ножки, умолял не ломать через её красивое колено его успешную карьеру дипломата. Ему необходимо время, чтобы найти достойную замену той, которая так безрассудно решила выйти из манящей перспективами дипломатической орбиты. Ох, эти дипломаты, все у них не как у людей. Хотя, конечно, если жизнь считать футбольным матчем, то можно произвести замену хавбека на сучью морду. Как говорится, у каждого тренера своя стратегия и тактика. Понятно, что для проведения успешной замены необходимо время. По мнению Ани, дней десять. Я хмыкнул про себя: за декаду мир можно перевернуть. Многократно. И где я буду через две недели?.. Словом, черт знает что и сбоку теща-мама. Думаю, что она в этой парижской истории играет не последнюю роль. Жаль, что я произвел на неё столь неизгладимое впечатление. Негативное. Своим невнятным ором и умыканием дочери в глухую, сельскую местность.
— А как там Эйфелева башня? — поинтересовался я на прощание.
— Что? — не поняла девушка. — Какая баня?
— Башня Эйфеля, родная. Как она там? Еще не упала?
— Как мама? Мама хорошо. Ей очень понравилась Эйфелева башня.
Маму бы в баню, корректно промолчал я и попросил Аню передать привет. Маме. От меня. На этой волнительно-положительной ноте мы и расстались, два милых, сердечных друга.
Следовательно, недели за две я должен промести хвостом, чтобы встретить Аню у трапа авиалайнера с розами. Розы будут пахнуть морозцем и победой… Победой?.. Тут я чувствую себя розой на морозе и, вернувшись в ванную, плюхаюсь в теплую воду. И говорю себе: Саша, какие могут быть победы, когда ты, Смирнов-Сокольский, будешь выглядеть как эскимос среди пингвинов. Учись, студент, если не хочешь пролить слезу.
Закончив купальный сезон, я снова взялся за книги. Время поговорить о мозгах. Не о тех, которые продаются смерзшимся куском в суповых наборах. О человеческом мозге. Если говорить упрощенно, то наш мозг — это решающее устройство, обрабатывающее каждую секунду более ста миллионов единиц информации. Мозг вмещает от шестидесяти до ста миллиардов нервных клеток нейтронов, выполняющих до десяти миллиардов вычислительных операций в секунду и окутанных квадриллионом связей. Каждый кубический сантиметр коры головного мозга вмещает около тысячи километров соединительных волокон. Можно ещё добавить: в нашей активной памяти содержится столько информации, что, пожелай мы изложить её типографским способом, потребуется двадцать миллионов томов.
Все это я к тому, что мозг есть архиважный и нежнейший инструментарий. Для всех нас. Однако с этим не хотят считаться как несознательные жены, избивающие свою вторую половину сковородами и скалками, так и криминализированные ученые, проводящие тайные опыты с биогенераторными объектами, коими являются люди. На подопытных воздействуют сверхнизкими или сверхвысокими частотами, то есть своеобразными ультразвуковыми скальпелями. После такой невидимой операции объект программируется на то или иное действие. Отныне он не человек, а мешок с дерьмом.
Можно предположить, что в нашем случае есть некий Центр, где находится общий терминал резонанса-генератора, через который и контролируются некоторые пациенты санатория им. С.М.Буденного. Запрограммированные, очевидно, на самоуничтожение. В момент опасности для тех, кто считает себя истинными хозяевами страны.
И что же? Я думаю, страна должна знать тех, кто держит ультразвуковой скальпель у её черепной коробки. Кто хирург у распластавшегося тела. Ху из кто? — повторю ещё раз вслед за одним политиком. Кто из ху? И на этот вопрос нужно дать исчерпывающий ответ. Наверное, я не в меру любопытен? Право, не самое плохое качество.
Знание — сила. И поэтому, проведя весь день за книгами, я почувствовал себя кандидатом наук. Профессором. Членом-корреспондентом АН СССР.
От буйного помешательства меня спасло появление полковника Орешко. Во фраке. Если бы он пришел голым и в цилиндре, я бы удивился меньше.
— Да вы, генерал, граф?
— От графа слышу, — нашелся мой приятель и потребовал, чтобы я привел себя в достойный этого звания вид.
Я натянул на тело смокинг и почувствовал себя пэром в Британском парламенте. Или графом на родной, российской козе. Однако делать было нечего — моего перевоплощения требовала оперативная обстановка.
На улице торжествовала зима. Небо было чистым и морозным. Горбились синие, вечерние сугробы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Я попрыгал перед окном с прекрасным зимним пейзажем. Для собственного физического и душевного равновесия. Потом отправился в ванную. Там, всем вспотевшим организмом плюхнувшись в кипяток (как бедуин с верблюда в горячий песок), я вспомнил почему-то о шкатулке, которую мне передала Аня. Вернее, о письмах отца. Это были нейтральные весточки с полыхающего войнами и солнцем континента. Но мне казалось по прошествии времени, что линялые страницы, испещренные крупным солдатским почерком, хранят некую напряженность. Предчувствие смерти? Не знаю. Быть может, это мои лишь пустые домыслы? Однако верить в то, что боевой разведчик пал смертью храбрых от малярийной твари?..
Я попросил полковника Орешко вытащить из архива личное дело бывшего сотрудника ПГУ. Может, где-то там, в лежалых страницах, сохранились крупицы правды?
Тревожная, продолжительная телефонная трель заставляет меня выпрыгнуть из ванны мокро-мыльным домушником-светляком, застигнутым на месте преступления. Цапнув трубку, я услышал далекий родной голос:
— Алло? Это Москва?
— А это Париж?
— Саша, это ты? Ты где?
— В Москве. А ты где, Аня?
— В Париже.
— А почему там, а не здесь?
— Что-что? Здесь хорошо, тепло…
Такой вот содержательный разговор двух сердечных друзей на телефонной линии СССР — Франция, где слышимость такая, что казалось, моя собеседница совсем рядом, в районном ДК имени XX Партсъезда.
В конце концов мне удалось понять, что Аня задерживается по причине уважительной. Какой? Супруг, бухнувшись в ножки, умолял не ломать через её красивое колено его успешную карьеру дипломата. Ему необходимо время, чтобы найти достойную замену той, которая так безрассудно решила выйти из манящей перспективами дипломатической орбиты. Ох, эти дипломаты, все у них не как у людей. Хотя, конечно, если жизнь считать футбольным матчем, то можно произвести замену хавбека на сучью морду. Как говорится, у каждого тренера своя стратегия и тактика. Понятно, что для проведения успешной замены необходимо время. По мнению Ани, дней десять. Я хмыкнул про себя: за декаду мир можно перевернуть. Многократно. И где я буду через две недели?.. Словом, черт знает что и сбоку теща-мама. Думаю, что она в этой парижской истории играет не последнюю роль. Жаль, что я произвел на неё столь неизгладимое впечатление. Негативное. Своим невнятным ором и умыканием дочери в глухую, сельскую местность.
— А как там Эйфелева башня? — поинтересовался я на прощание.
— Что? — не поняла девушка. — Какая баня?
— Башня Эйфеля, родная. Как она там? Еще не упала?
— Как мама? Мама хорошо. Ей очень понравилась Эйфелева башня.
Маму бы в баню, корректно промолчал я и попросил Аню передать привет. Маме. От меня. На этой волнительно-положительной ноте мы и расстались, два милых, сердечных друга.
Следовательно, недели за две я должен промести хвостом, чтобы встретить Аню у трапа авиалайнера с розами. Розы будут пахнуть морозцем и победой… Победой?.. Тут я чувствую себя розой на морозе и, вернувшись в ванную, плюхаюсь в теплую воду. И говорю себе: Саша, какие могут быть победы, когда ты, Смирнов-Сокольский, будешь выглядеть как эскимос среди пингвинов. Учись, студент, если не хочешь пролить слезу.
Закончив купальный сезон, я снова взялся за книги. Время поговорить о мозгах. Не о тех, которые продаются смерзшимся куском в суповых наборах. О человеческом мозге. Если говорить упрощенно, то наш мозг — это решающее устройство, обрабатывающее каждую секунду более ста миллионов единиц информации. Мозг вмещает от шестидесяти до ста миллиардов нервных клеток нейтронов, выполняющих до десяти миллиардов вычислительных операций в секунду и окутанных квадриллионом связей. Каждый кубический сантиметр коры головного мозга вмещает около тысячи километров соединительных волокон. Можно ещё добавить: в нашей активной памяти содержится столько информации, что, пожелай мы изложить её типографским способом, потребуется двадцать миллионов томов.
Все это я к тому, что мозг есть архиважный и нежнейший инструментарий. Для всех нас. Однако с этим не хотят считаться как несознательные жены, избивающие свою вторую половину сковородами и скалками, так и криминализированные ученые, проводящие тайные опыты с биогенераторными объектами, коими являются люди. На подопытных воздействуют сверхнизкими или сверхвысокими частотами, то есть своеобразными ультразвуковыми скальпелями. После такой невидимой операции объект программируется на то или иное действие. Отныне он не человек, а мешок с дерьмом.
Можно предположить, что в нашем случае есть некий Центр, где находится общий терминал резонанса-генератора, через который и контролируются некоторые пациенты санатория им. С.М.Буденного. Запрограммированные, очевидно, на самоуничтожение. В момент опасности для тех, кто считает себя истинными хозяевами страны.
И что же? Я думаю, страна должна знать тех, кто держит ультразвуковой скальпель у её черепной коробки. Кто хирург у распластавшегося тела. Ху из кто? — повторю ещё раз вслед за одним политиком. Кто из ху? И на этот вопрос нужно дать исчерпывающий ответ. Наверное, я не в меру любопытен? Право, не самое плохое качество.
Знание — сила. И поэтому, проведя весь день за книгами, я почувствовал себя кандидатом наук. Профессором. Членом-корреспондентом АН СССР.
От буйного помешательства меня спасло появление полковника Орешко. Во фраке. Если бы он пришел голым и в цилиндре, я бы удивился меньше.
— Да вы, генерал, граф?
— От графа слышу, — нашелся мой приятель и потребовал, чтобы я привел себя в достойный этого звания вид.
Я натянул на тело смокинг и почувствовал себя пэром в Британском парламенте. Или графом на родной, российской козе. Однако делать было нечего — моего перевоплощения требовала оперативная обстановка.
На улице торжествовала зима. Небо было чистым и морозным. Горбились синие, вечерние сугробы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161