В течение месяца.
— Это что, сына? — обиделся бывший кадровик. — Совесть я ещё не пропил, хотя хочу.
— Батя, рыночные отношения, — пожал я плечами. — Плачу за труд.
— Уговорил, — махнул рукой. Наморщил свой марксистско-ленинский лоб. Селихов, говоришь? Ангола? Семидесятые?.. Подполковник?
— Да. Кто ещё с ним из Конторы?.. — сдерживал я свои чувства.
— Ангола? Дай-ка для просветления мозгов…
— Алексей Алексеич!
— Не бойся, ангел-хранитель… У меня от смазки шестеренки ходко пойдут. — Прислушался к себе. — Есть контакт!.. Ангола. Семьдесят второй год. Первый секретарь посольства Фирсунков Фаддей Петрович, я его ещё Пердовичем кликал; второй секретарь Орлов Кузьма Кузьмич, он уже помер, это точно; пресс-атташе Селихов Владимир Иванович… Кого еще, сына? Повара не помню.
— Фирсунков? На пенсии, наверное?
— А где ж ему ещё быть. Ты с ним поаккуратнее, он-то мужик ничего, на цветах скиснутый, а вот жена у него стервь необыкновенная, всему дипкорпусу давала, чтобы у её Пердовича карьера генеральская вышла… Как же её звали-величали?.. Лилия, во!.. Цветок такой на речках да в прудах.
— Я знаю, — сказал, поднимаясь со стула. — Спасибо за информацию.
— А зачем тебе, младший, то прошлое? Живи настоящим, как я. Провожал. — Ты гляди, какой я боец Красной Армии. — Открыл дверь в коммунальный коридор, гаркнул: — Милуня, гуляем в полную. Нам водочки, Витьке молочка. — И мне: — Витек мой, ей-Богу… Изловчился я, подлец…
Я удивленно хмыкнул. А из кухни молнией вынесло яростный вопль, смысл которого был предельно ясен. Даже младенцу Витьке. И я поспешил удалиться из мира простых, далеко не дипломатических отношений. Каждый живет, как он может и как желает того его измученная душа.
Душа-душа. А вдруг в хилое, сиреневое тельце Витька по теории реинкарнации влетела душонка Виктора, Сына бывшего государственно-политического деятеля? Представляю, какой вырастет ребрик и бандит. В лучших традициях нашей беспредельной действительности.
Через несколько часов моя автостарушка месила снежную кашу на скоростной трассе Москва-Париж. (Шутка.) До Франции я не добрался, пришлось свернуть в дачную местность, находящуюся недалеко от первопрестольной. Место было престижным и заселялось исключительно генералами, дипломатами, спортсменами и охальными бандами малолеток.
Конечно же, меня не ждали в терем-теремке. В два этажа. С бельэтажем. И поначалу встретили с легким паническим недоумением, будто я явился на светский раут в плавках. Особенно взволновалась жена бывшего первого секретаря посольства СССР в Анголе. Она была похожа на пережженную перекисью кудахчущую квочку, радостно и пугливо захлопотала по хозяйству. Моложавая дочь, копия мамы, тоже была выбита из привычно сонного состояния зимней спячки. Была она то ли старой девой, то ли дурой, то ли невестой на выданье. Не знала, как вести себя с молодым человеком — или кокетничать, или быть неприступной, как скала. Сам же Фаддей Петрович оказался вполне достойным своих женщин — в меру затуркан этими крикливо напряженными курицами. У него была одна радость в жизни — теплица. Этакий маленький стеклянный дворец для цветов. Туда мы и отправились. Для конфиденциального разговора.
— Мужчины, только вы недолго, — предупредили хозяйки. — Вас будут ждать пельмени. Сибирские пельмеши. С сюрпризом.
Я чуть не упал в сугроб: про пельмени мне — все равно что удавленнику про веревку и мыло. М-да. В женщинах наша сила.
Мы прошли по протоптанной в снегу тропинке и угодили… в весну. То есть в теплицу. Она была добротная, теплая, и в ней вкусно пахло черноземом. Тюльпаны, как солдаты в алых шлемах, стояли на ухоженных, удобренных грядках.
— Вот, Александр Владимирович, радость и утешение, которые всегда со мной, — шумно вздохнул Фирсунков, повинился: — Правда, продаю… радость свою… А что делать? Пенсия моя моим девочкам только на заколки.
— Весна красна, — польстил я садоводу-огороднику.
— Родненькие мои. — Провел рукой над буденовками тюльпанов, и в голосе бывшего дипломата-разведчика было куда больше нежности и любви, чем в общении с его «девочками». — Секунду, Александр, — и, словно вспомнив рисковую молодость, извлек из тайника бутыль с домашним вином. — Тсс! Сам делал. Из вишни и… табуретки.
— Табуретки? — хмыкнул я.
— Нет, вы, Саша, только попробуйте. — Разливал розовое вино по алюминиевым кружкам. — Баламутное винцо, Александр Владимирович. Пьется соком. Голова светла, точно светлица. А потом — брык! И спишь как убитый!
— Как убитый! — повторил я.
— Знак качества гарантирую. — И мы чокнулись кружками. — Ну, будем живы, Саша, не помрем!
Помрем, если так все будем пить, часто и не закусывая, промолчал я, но кружку разведчика пригубил. Вино было терпким и пахло летним днем, замшевой пылью и выцветшим небом. Сказав виноделу о сказочных достоинствах вишнево-мебельной настойки, я был вынужден напомнить о цели своего приезда.
Бывший дипломат-шпион, а ныне огородник-винодел хорошо помнил моего отца Владимира Ивановича. Да, работали вместе, выполняя задание Родины. Работали в трудных политическо-экологических условиях: война, жара, болота, болезни. Тропическая лихорадка косила местное население, как траву. Захворал и мой отец. И не обращал внимания — Бог здоровьем не обидел. Потом слег. И вроде дело шло на поправку. Да вдруг — резкое ухудшение. За ночь сгорел. Врач сказал, что сердце не выдержало перегрузок; сердечная недостаточность.
— А фамилию лекаря не помните, Фаддей Петрович? — поинтересовался я.
— Как не помнить? Помню. Латынин. Мы его еще, помню, обзывали Доспехов или Рыцарь Иглы и Белого Халата. Да-да, такой он был… щеголь, любимец женщин, м-да. Любил чистоту до крайности. Ни с кем за руку… Брезглив был, батенька…
— Рыцарь со страхом и упреком, — задумчиво проговорил я. — А где он сейчас может быть?
— Ооо, этого я не знаю, — отмахнул рукой. — Когда это было?.. Ох-хо-хо! Не знаю, Саша, что лучше?.. От малярии сгинуть или тут, в медвежьем углу, заживо гнить? — Залпом допил вино. — Ну, ничего, выдюжим. С Божьей помощью. — Упрятал бутыль в тайник. — Айда, Александр. Пельмеши нас ждут. С сюрпризом. Да девки говорливые…
Фаддей Петрович оказался прав: нас ждали пельмени и «девки говорливые». По суете, смешкам, полунамекам и прочему я почувствовал себя женихом. Мама Лилия решила по своей душевной простоте повесить мне на шею дочь по имени Ирэн.
— Сашенька, вы знаете, Ирулечка у нас лауреат всесоюзного конкурса пианистов. Да-да!
— Ну, мама, — кокетничала дочь.
— Ирэн, ты бы Шопена?..
— Нет-нет, спасибо, — испугался я. Ничего не имею против женщин, страдающих за музинструментами, но, во-первых, у меня уже была жена лауреат всесоюзного конкурса, правда, скрипачей, а во-вторых, ну не люблю я имена такие, как Ирэн, Белла, Азелла, Виолетта, Грета, Идея, Лейла, мать её Леокадия, Мирра, с двумя «р», Сусанна, а также Цецилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Это что, сына? — обиделся бывший кадровик. — Совесть я ещё не пропил, хотя хочу.
— Батя, рыночные отношения, — пожал я плечами. — Плачу за труд.
— Уговорил, — махнул рукой. Наморщил свой марксистско-ленинский лоб. Селихов, говоришь? Ангола? Семидесятые?.. Подполковник?
— Да. Кто ещё с ним из Конторы?.. — сдерживал я свои чувства.
— Ангола? Дай-ка для просветления мозгов…
— Алексей Алексеич!
— Не бойся, ангел-хранитель… У меня от смазки шестеренки ходко пойдут. — Прислушался к себе. — Есть контакт!.. Ангола. Семьдесят второй год. Первый секретарь посольства Фирсунков Фаддей Петрович, я его ещё Пердовичем кликал; второй секретарь Орлов Кузьма Кузьмич, он уже помер, это точно; пресс-атташе Селихов Владимир Иванович… Кого еще, сына? Повара не помню.
— Фирсунков? На пенсии, наверное?
— А где ж ему ещё быть. Ты с ним поаккуратнее, он-то мужик ничего, на цветах скиснутый, а вот жена у него стервь необыкновенная, всему дипкорпусу давала, чтобы у её Пердовича карьера генеральская вышла… Как же её звали-величали?.. Лилия, во!.. Цветок такой на речках да в прудах.
— Я знаю, — сказал, поднимаясь со стула. — Спасибо за информацию.
— А зачем тебе, младший, то прошлое? Живи настоящим, как я. Провожал. — Ты гляди, какой я боец Красной Армии. — Открыл дверь в коммунальный коридор, гаркнул: — Милуня, гуляем в полную. Нам водочки, Витьке молочка. — И мне: — Витек мой, ей-Богу… Изловчился я, подлец…
Я удивленно хмыкнул. А из кухни молнией вынесло яростный вопль, смысл которого был предельно ясен. Даже младенцу Витьке. И я поспешил удалиться из мира простых, далеко не дипломатических отношений. Каждый живет, как он может и как желает того его измученная душа.
Душа-душа. А вдруг в хилое, сиреневое тельце Витька по теории реинкарнации влетела душонка Виктора, Сына бывшего государственно-политического деятеля? Представляю, какой вырастет ребрик и бандит. В лучших традициях нашей беспредельной действительности.
Через несколько часов моя автостарушка месила снежную кашу на скоростной трассе Москва-Париж. (Шутка.) До Франции я не добрался, пришлось свернуть в дачную местность, находящуюся недалеко от первопрестольной. Место было престижным и заселялось исключительно генералами, дипломатами, спортсменами и охальными бандами малолеток.
Конечно же, меня не ждали в терем-теремке. В два этажа. С бельэтажем. И поначалу встретили с легким паническим недоумением, будто я явился на светский раут в плавках. Особенно взволновалась жена бывшего первого секретаря посольства СССР в Анголе. Она была похожа на пережженную перекисью кудахчущую квочку, радостно и пугливо захлопотала по хозяйству. Моложавая дочь, копия мамы, тоже была выбита из привычно сонного состояния зимней спячки. Была она то ли старой девой, то ли дурой, то ли невестой на выданье. Не знала, как вести себя с молодым человеком — или кокетничать, или быть неприступной, как скала. Сам же Фаддей Петрович оказался вполне достойным своих женщин — в меру затуркан этими крикливо напряженными курицами. У него была одна радость в жизни — теплица. Этакий маленький стеклянный дворец для цветов. Туда мы и отправились. Для конфиденциального разговора.
— Мужчины, только вы недолго, — предупредили хозяйки. — Вас будут ждать пельмени. Сибирские пельмеши. С сюрпризом.
Я чуть не упал в сугроб: про пельмени мне — все равно что удавленнику про веревку и мыло. М-да. В женщинах наша сила.
Мы прошли по протоптанной в снегу тропинке и угодили… в весну. То есть в теплицу. Она была добротная, теплая, и в ней вкусно пахло черноземом. Тюльпаны, как солдаты в алых шлемах, стояли на ухоженных, удобренных грядках.
— Вот, Александр Владимирович, радость и утешение, которые всегда со мной, — шумно вздохнул Фирсунков, повинился: — Правда, продаю… радость свою… А что делать? Пенсия моя моим девочкам только на заколки.
— Весна красна, — польстил я садоводу-огороднику.
— Родненькие мои. — Провел рукой над буденовками тюльпанов, и в голосе бывшего дипломата-разведчика было куда больше нежности и любви, чем в общении с его «девочками». — Секунду, Александр, — и, словно вспомнив рисковую молодость, извлек из тайника бутыль с домашним вином. — Тсс! Сам делал. Из вишни и… табуретки.
— Табуретки? — хмыкнул я.
— Нет, вы, Саша, только попробуйте. — Разливал розовое вино по алюминиевым кружкам. — Баламутное винцо, Александр Владимирович. Пьется соком. Голова светла, точно светлица. А потом — брык! И спишь как убитый!
— Как убитый! — повторил я.
— Знак качества гарантирую. — И мы чокнулись кружками. — Ну, будем живы, Саша, не помрем!
Помрем, если так все будем пить, часто и не закусывая, промолчал я, но кружку разведчика пригубил. Вино было терпким и пахло летним днем, замшевой пылью и выцветшим небом. Сказав виноделу о сказочных достоинствах вишнево-мебельной настойки, я был вынужден напомнить о цели своего приезда.
Бывший дипломат-шпион, а ныне огородник-винодел хорошо помнил моего отца Владимира Ивановича. Да, работали вместе, выполняя задание Родины. Работали в трудных политическо-экологических условиях: война, жара, болота, болезни. Тропическая лихорадка косила местное население, как траву. Захворал и мой отец. И не обращал внимания — Бог здоровьем не обидел. Потом слег. И вроде дело шло на поправку. Да вдруг — резкое ухудшение. За ночь сгорел. Врач сказал, что сердце не выдержало перегрузок; сердечная недостаточность.
— А фамилию лекаря не помните, Фаддей Петрович? — поинтересовался я.
— Как не помнить? Помню. Латынин. Мы его еще, помню, обзывали Доспехов или Рыцарь Иглы и Белого Халата. Да-да, такой он был… щеголь, любимец женщин, м-да. Любил чистоту до крайности. Ни с кем за руку… Брезглив был, батенька…
— Рыцарь со страхом и упреком, — задумчиво проговорил я. — А где он сейчас может быть?
— Ооо, этого я не знаю, — отмахнул рукой. — Когда это было?.. Ох-хо-хо! Не знаю, Саша, что лучше?.. От малярии сгинуть или тут, в медвежьем углу, заживо гнить? — Залпом допил вино. — Ну, ничего, выдюжим. С Божьей помощью. — Упрятал бутыль в тайник. — Айда, Александр. Пельмеши нас ждут. С сюрпризом. Да девки говорливые…
Фаддей Петрович оказался прав: нас ждали пельмени и «девки говорливые». По суете, смешкам, полунамекам и прочему я почувствовал себя женихом. Мама Лилия решила по своей душевной простоте повесить мне на шею дочь по имени Ирэн.
— Сашенька, вы знаете, Ирулечка у нас лауреат всесоюзного конкурса пианистов. Да-да!
— Ну, мама, — кокетничала дочь.
— Ирэн, ты бы Шопена?..
— Нет-нет, спасибо, — испугался я. Ничего не имею против женщин, страдающих за музинструментами, но, во-первых, у меня уже была жена лауреат всесоюзного конкурса, правда, скрипачей, а во-вторых, ну не люблю я имена такие, как Ирэн, Белла, Азелла, Виолетта, Грета, Идея, Лейла, мать её Леокадия, Мирра, с двумя «р», Сусанна, а также Цецилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161