Мы так и сделали. Но вчера в пять часов она навеки закрыла глаза. Уж с вечера вторника очень тяжело дышала, словно воздуха не хватало. Я возле неё сидела все время, и Дорин тоже.
– Похороны завтра в два, – продолжала Дорин. – Мне сразу придется уехать, муж остался один и уже, наверное, с ног сбился. Думаю, я все сделала правильно, ведь кому-то нужно было все взять на себя. Есть страховой полис. На расходы хватит. Я не знала, приедешь ты или нет.
– Я думала, ты радио услышала, – это опять Люси. – Ты так приехала, что я решила: услышала объявление по БИ-БИ-СИ. Еще в понедельник до обеда мать была как огурчик; потом пожаловалась, что голова болит, и пошла прилечь. К чаю встала и давай стряпать. Всегда любила пирожные. Говорит мне: «Люси, я чувствую, Марни приедете этом месяце». А потом смотрю – она на полу. Вот тут, где Дорин стоит. Я попыталась посадить её в кресло, но она оказалась такая тяжелая, что я к мистеру Уорнеру побежала.
В углу у комода стояла мамина палка и её выходные остроносые туфли; у неё всегда была узкая нога, и она носила остроносые туфли задолго до того, как они вошли в моду.
– Знаю, этому трудно поверить, – продолжала Люси. – Мне до сих пор чудится, что она спускается по лестнице. Хочешь посмотреть на неё сейчас, Марни? Мы все хорошо сделали. Лежит, как живая.
Мне мама живой не показалась. Она словно увяла и стала совсем маленькой. Она вовсе не была похожа на мою маму. И чем больше я на неё смотрела, тем дальше в прошлое она отодвигалась. Это все, что от неё осталось, как туфли, или палка, или халат за дверью. Все, что мне было в ней дорого, исчезло, осталось только что-то ненастоящее. Можете говорить, что я бессердечная, но так я чувствовала.
Спали мы с Дорин, во всяком случае, я лежала с ней в одной постели и смотрела на шторы, как сначала они становились все темнее, потом, когда взошла луна, светлее, а там уже и рассвело. Я встала в шесть, заварила чай, но не стала никого будить. Я плыла, как боксер в нокдауне. В Плимуте я пару раз была на боксе и видела такое.
А свой нокаут я получила около семи.
Я посидела возле мамы с полчаса, но ни о чем не думала и даже не сознавала, что сижу возле покойной. Потом я увидела старую черную сумку искусственной кожи, которую мама везде с собой таскала. Она лежала на шкафу. Мне виден был её уголок, и я решила посмотреть, лежит ли там ещё одно фото отца.
Знаете, как пьяный – то в драку лезет, задирается, и тут же заливается дурацкими сентиментальными слезами; так и я – достала сумку, расстегнула длинную пожелтевшую молнию. Первой мне попалась мой снимок в восемнадцать лет; я думала, так дальше и пойдет; потом лежали какие-то старые газетные вырезки. В одной Франк и Эдит Элмер объявляли о рождении дочери. То есть меня.
Тут был пузырек с таблетками от артрита, потом мое свидетельство. Дальше газетная вырезка с извещением о смерти отца, которую я раньше видела. Свидетельство о браке, от которого у меня перехватило горло, к нему была прикреплена старая программа какого-то балетного спектакля, и я почувствовала себя совсем скверно.
А потом я достала ещё одну вырезку. Название газеты не сохранилось. Вверху шел заголовок:
«Женщине из Плимута предъявлено обвинение в убийстве».
Я думала, это о ком-то из маминых знакомых, пока не увидела имя «миссис Эдит Элмер». И тогда я пробежала глазами заметку так быстро, что даже не помню, какие там были слова.
«Выездная сессия суда присяжных обвинила сегодня миссис Эдит Элмер, проживающую по адресу: Лискерд, Сангерфорд, Керси-Бунгало, в убийстве её новорожденного сына… В заявлении прокурора сообщалось, что миссис Элмер разведена, живет одна с пятилетней дочерью… Ее соседка, мисс Пай, оказала ей помощь во время родов, но что произошло потом, оставалось неясным, пока не дала показаний акушерка. Она рассказала, как пришла в дом и нашла миссис Элмер в угнетенном состоянии. Миссис Элмер ей сказала, что у неё произошел выкидыш, но акушерка усомнилась и, войдя в соседнюю комнату, обнаружила под кроватью завернутое в газету тело нормального младенца. Тот был мертв, и есть основания полагать, что смерть наступила в результате удушения…»
Вырезка упала на пол. Я наклонилась за ней, но уронила сумку. Посыпалась всякая мелочь, покатилась под кровать катушка ниток, монетка, наперсток, коробка спичек. Встав на колени, я пыталась собрать их, но не смогла, – дрожали пальцы.
Я подняла вырезку и, все ещё сиял на корточках, вдруг увидела рядом с моим лицом руку. Она была худой и шишковатой, и пока я на неё смотрела, она как будто шевельнулась.
Я едва выпрямилась, не чувствуя ног под собой, словно сидела в холодной воде. Передо мной было мертвое лицо моей мамы, и я смотрела и смотрела на него. Ведь я сидела тут уже полчаса, не испытывая ни малейшего беспокойства. Но теперь меня просто сковал дикий ужас. Мне показалось, что мама вздохнула. Я ждала, что она вот-вот повернется ко мне, веки дрогнут, поднимутся, и серые зрачки воззрятся на меня, как уже смотрели раз в кабинете доктора Роумэна, когда я на время словно вернулась в детство и стояла, прижимаясь спиной к холодной стене.
Я качнулась к двери, но та была сзади, а я не могла оторвать взгляда от мамы. Еще шаг назад, и бедро мое коснулось дверной ручки. Я дернула её, но рука была потной и какой-то ватной. Пришлось надавить обеими руками, и газетная вырезка при этом смялась. Дверь открылась, я вылетела из комнаты и столкнулась с Люси Пай.
– Послушай, милая, не нужно так переживать, – говорила Люси. – Все годы мы хранили тайну. Я говорила Эли, лучше бы девочке сказать, пока не рассказал кто-то другой. Но она не хотела. Она была сильной и упрямой, как осел. Я думать не могла, что она сохранит газету. Зачем? И вот сейчас все всплыло из-за её собственной глупости.
Люси смотрела на меня, не отрываясь, и большим глазом, и тем, что поменьше.
– Выпей чаю, дорогая, это поможет. Дорин ещё не проснулась. Я отнесу ей чашечку…
– Она знает?
– О маме? Не думаю. Она с тобой примерно одного возраста. Разве что отец рассказал.
– А он знает?
– Да, милая. Он плавал, но тогда они как раз стояли на ремонте в Девонпорте.
– Я этого не понимаю. Я вообще тут ничего не понимаю.
– Откуда, милая! Но раз уж ты узнала, лучше рассказать тебе все.
Люси поскребла пробор в седых волосах.
– Я знала твою маму ещё девушкой. Красивая она была. Не такая хорошенькая, как ты, но тоже красивая. Я жила тогда от них через улицу. Вокруг неё вечно крутились парни, все разные, но она себя блюла, воспитывали её в строгости, будь уверена. Да и она умела парней на место поставить. Я часто за ней наблюдала. Провожать она себя разрешала только до угла, а дальше шла одна, на случай, если отец смотрит. Мама моя, бывало, говорила: уж слишком она разборчива, и все наряды, все это деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Похороны завтра в два, – продолжала Дорин. – Мне сразу придется уехать, муж остался один и уже, наверное, с ног сбился. Думаю, я все сделала правильно, ведь кому-то нужно было все взять на себя. Есть страховой полис. На расходы хватит. Я не знала, приедешь ты или нет.
– Я думала, ты радио услышала, – это опять Люси. – Ты так приехала, что я решила: услышала объявление по БИ-БИ-СИ. Еще в понедельник до обеда мать была как огурчик; потом пожаловалась, что голова болит, и пошла прилечь. К чаю встала и давай стряпать. Всегда любила пирожные. Говорит мне: «Люси, я чувствую, Марни приедете этом месяце». А потом смотрю – она на полу. Вот тут, где Дорин стоит. Я попыталась посадить её в кресло, но она оказалась такая тяжелая, что я к мистеру Уорнеру побежала.
В углу у комода стояла мамина палка и её выходные остроносые туфли; у неё всегда была узкая нога, и она носила остроносые туфли задолго до того, как они вошли в моду.
– Знаю, этому трудно поверить, – продолжала Люси. – Мне до сих пор чудится, что она спускается по лестнице. Хочешь посмотреть на неё сейчас, Марни? Мы все хорошо сделали. Лежит, как живая.
Мне мама живой не показалась. Она словно увяла и стала совсем маленькой. Она вовсе не была похожа на мою маму. И чем больше я на неё смотрела, тем дальше в прошлое она отодвигалась. Это все, что от неё осталось, как туфли, или палка, или халат за дверью. Все, что мне было в ней дорого, исчезло, осталось только что-то ненастоящее. Можете говорить, что я бессердечная, но так я чувствовала.
Спали мы с Дорин, во всяком случае, я лежала с ней в одной постели и смотрела на шторы, как сначала они становились все темнее, потом, когда взошла луна, светлее, а там уже и рассвело. Я встала в шесть, заварила чай, но не стала никого будить. Я плыла, как боксер в нокдауне. В Плимуте я пару раз была на боксе и видела такое.
А свой нокаут я получила около семи.
Я посидела возле мамы с полчаса, но ни о чем не думала и даже не сознавала, что сижу возле покойной. Потом я увидела старую черную сумку искусственной кожи, которую мама везде с собой таскала. Она лежала на шкафу. Мне виден был её уголок, и я решила посмотреть, лежит ли там ещё одно фото отца.
Знаете, как пьяный – то в драку лезет, задирается, и тут же заливается дурацкими сентиментальными слезами; так и я – достала сумку, расстегнула длинную пожелтевшую молнию. Первой мне попалась мой снимок в восемнадцать лет; я думала, так дальше и пойдет; потом лежали какие-то старые газетные вырезки. В одной Франк и Эдит Элмер объявляли о рождении дочери. То есть меня.
Тут был пузырек с таблетками от артрита, потом мое свидетельство. Дальше газетная вырезка с извещением о смерти отца, которую я раньше видела. Свидетельство о браке, от которого у меня перехватило горло, к нему была прикреплена старая программа какого-то балетного спектакля, и я почувствовала себя совсем скверно.
А потом я достала ещё одну вырезку. Название газеты не сохранилось. Вверху шел заголовок:
«Женщине из Плимута предъявлено обвинение в убийстве».
Я думала, это о ком-то из маминых знакомых, пока не увидела имя «миссис Эдит Элмер». И тогда я пробежала глазами заметку так быстро, что даже не помню, какие там были слова.
«Выездная сессия суда присяжных обвинила сегодня миссис Эдит Элмер, проживающую по адресу: Лискерд, Сангерфорд, Керси-Бунгало, в убийстве её новорожденного сына… В заявлении прокурора сообщалось, что миссис Элмер разведена, живет одна с пятилетней дочерью… Ее соседка, мисс Пай, оказала ей помощь во время родов, но что произошло потом, оставалось неясным, пока не дала показаний акушерка. Она рассказала, как пришла в дом и нашла миссис Элмер в угнетенном состоянии. Миссис Элмер ей сказала, что у неё произошел выкидыш, но акушерка усомнилась и, войдя в соседнюю комнату, обнаружила под кроватью завернутое в газету тело нормального младенца. Тот был мертв, и есть основания полагать, что смерть наступила в результате удушения…»
Вырезка упала на пол. Я наклонилась за ней, но уронила сумку. Посыпалась всякая мелочь, покатилась под кровать катушка ниток, монетка, наперсток, коробка спичек. Встав на колени, я пыталась собрать их, но не смогла, – дрожали пальцы.
Я подняла вырезку и, все ещё сиял на корточках, вдруг увидела рядом с моим лицом руку. Она была худой и шишковатой, и пока я на неё смотрела, она как будто шевельнулась.
Я едва выпрямилась, не чувствуя ног под собой, словно сидела в холодной воде. Передо мной было мертвое лицо моей мамы, и я смотрела и смотрела на него. Ведь я сидела тут уже полчаса, не испытывая ни малейшего беспокойства. Но теперь меня просто сковал дикий ужас. Мне показалось, что мама вздохнула. Я ждала, что она вот-вот повернется ко мне, веки дрогнут, поднимутся, и серые зрачки воззрятся на меня, как уже смотрели раз в кабинете доктора Роумэна, когда я на время словно вернулась в детство и стояла, прижимаясь спиной к холодной стене.
Я качнулась к двери, но та была сзади, а я не могла оторвать взгляда от мамы. Еще шаг назад, и бедро мое коснулось дверной ручки. Я дернула её, но рука была потной и какой-то ватной. Пришлось надавить обеими руками, и газетная вырезка при этом смялась. Дверь открылась, я вылетела из комнаты и столкнулась с Люси Пай.
– Послушай, милая, не нужно так переживать, – говорила Люси. – Все годы мы хранили тайну. Я говорила Эли, лучше бы девочке сказать, пока не рассказал кто-то другой. Но она не хотела. Она была сильной и упрямой, как осел. Я думать не могла, что она сохранит газету. Зачем? И вот сейчас все всплыло из-за её собственной глупости.
Люси смотрела на меня, не отрываясь, и большим глазом, и тем, что поменьше.
– Выпей чаю, дорогая, это поможет. Дорин ещё не проснулась. Я отнесу ей чашечку…
– Она знает?
– О маме? Не думаю. Она с тобой примерно одного возраста. Разве что отец рассказал.
– А он знает?
– Да, милая. Он плавал, но тогда они как раз стояли на ремонте в Девонпорте.
– Я этого не понимаю. Я вообще тут ничего не понимаю.
– Откуда, милая! Но раз уж ты узнала, лучше рассказать тебе все.
Люси поскребла пробор в седых волосах.
– Я знала твою маму ещё девушкой. Красивая она была. Не такая хорошенькая, как ты, но тоже красивая. Я жила тогда от них через улицу. Вокруг неё вечно крутились парни, все разные, но она себя блюла, воспитывали её в строгости, будь уверена. Да и она умела парней на место поставить. Я часто за ней наблюдала. Провожать она себя разрешала только до угла, а дальше шла одна, на случай, если отец смотрит. Мама моя, бывало, говорила: уж слишком она разборчива, и все наряды, все это деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68