"Как она им командует, однако! - невольно подумал Гриша. - Совсем скрутила!"
Персиц обеими руками взял несколько аккордов.
Ирина Сурмонина переждала немного, потом, полузакрыв глаза, начала декламировать нараспев под музыку:
Призрак туманный, безвинно жестокий,
Ты проходишь покорно и сонно,
Роняя пепел сожженных мгновений
С твоих дымных тканей скользят опьяненно
Цветы былого, цветы неживые...
Она читала долго.
Персиц поглядывал на нее искоса, с опаской, стараясь подбирать аккорды в лад ее тягучему голосу.
Стихи были незнакомые Грише: цветы и призраки... призраки, увенчанные цветами...
"Встану сейчас и уйду без дальнейших разговоров! - Шумов начинал уже сердиться. - Сперва сплетни о "предках", потом несусветная чепуха о политике, о самоубийстве, теперь стихи какие-то мутные. Вот такие особы, наверно, и называются истеричками".
- Нравится вам, Шумов? - прервала чтение Сурмонина.
- Нет. Мутные какие-то стихи.
- Вино поэзии всегда мутно! - патетически провозгласил Персиц.
- Например, у Пушкина?
- Ах, Шумов, ведь Пушкин - это же хрестоматия! - Сурмонина посмотрела на Гришу с каким-то даже сожалением.
Сразу же ощетинившись от этого взгляда, он приготовился к отпору, но тут раздался звонок, Сурмонина предостерегающе подняла руку:
- Явились наконец!
И в комнату вошли два молодых человека, чем-то неуловимо похожих друг на друга.
10
Поздоровавшись с хозяйкой, они остановились перед Гришей и не поклонились, а резким движением уронили головы. Очевидно, здесь были какие-то свои правила обхождения.
Один из молодых людей назвал себя:
- Киллер.
Другой пробормотал что-то невнятное.
- Принесли? - капризным тоном спросила Сурмонина.
- Вот! - Киллер победоносно потряс над головой журналом, на обложке которого чернели буквы, падающие лестницей вниз.
- Сперва будем слушать поэму Сэма или займемся новинкой? - спросила Ирина и сама себе ответила: - Сэма - под конец, на десерт. Читайте, Женя!
- Принято к исполнению. - Киллер развернул журнал и начал читать стихи, подвывая на середине строк.
Сперва Шумов удивился: подобного издевательства над здравым смыслом ему еще не приходилось встречать.
Поял петел Петра.
Предал камни навек...
Чубурухнуть пора
Имярек!
Рифмованная бессмыслица оказалась довольно однотонной, хотя Киллер некоторые строфы читал тихо, а другие - выкрикивая с пафосом:
Жернова, как ни кинь,
В рот не суй. Пинь пинь, пинь!
Гриша постепенно перестал следить за чтением. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, он начал украдкой разглядывать гостей Сурмониной.
Оба молодых человека были не на много старше Гриши, может быть, года на два. Оба были невысокого роста, но стройненькие. И очень изящные. Куда там Самуиловой визитке против их пиджаков с великолепными шелковыми отворотами (это, должно быть, и есть смокинги, подумал Гриша), с белыми хризантемами в петлицах. Но не это делало их похожими друг на друга. А что же?
...Бывают такие комнатные собачки, чистенькие, аккуратненькие и не внушающие доверия. Не то что честный дворовый пес с открытым и мужественным видом отважной своей морды. А вот такие глядят умильно, а отвернись - очень свободно могут цапнуть за ногу, особенно если есть надежда, что это пройдет безнаказанно.
Бог знает, какая ерунда лезет в голову; Гриша, не зная, чем бы развлечься, взял в руки статуэтку с каминного карниза. Это был желтоволосый амур, тащивший под мышкой огромное пурпурное сердце, бедняга прямо-таки надрывался, ноша ему оказалась не под силу. Забавная вещица.
- Смешно? - строго спросила Сурмонина. - Вам, Шумов, эти стихи, вероятно, кажутся бессмыслицей?
Гриша поставил амура на место:
- Нет, почему же. Там есть строки, полные глубокого смысла. Жернова, действительно, как ни кинь, в рот не суй.
- Коллега, может быть, незнаком с футуризмом? - спросил Киллер.
Он снисходительно посмотрел на Гришу сверху вниз - это ему удалось, потому что он читал стихи стоя, а Гриша так и остался сидеть на низеньком и очень неудобном пуфе.
- Представьте себе, немного знаком. Это не меняет моего отношения к мысли о том, что жернова в рот не суй.
У Персица лицо стало несчастным. Он, конечно, уже раскаивался в том, что привел сюда Шумова.
Киллер вопросительно посмотрел на Ирину Сурмонину. Та еле заметно кивнула ему головой, и он начал не торопясь, посасывая губами, почему-то хмыкая, покашливая, и все время оглядываясь по сторонам:
- У Федора Сологуба мне рассказали: на вернисаж, э-кхм, новой живописи пришел один... э-э, пейзанин. Одет традиционно: лапти, армяк. Думали: возможно, стилизован под мужичка? Э, нет - настоящий сермяжник, натуральный, без притворства. Художник, который на вернисаже объяснял содержание картин, прямо-таки оказался в тупике: ну как такому дяде что-нибудь растолкуешь? Там была одна картина - круг из золотой бумаги, перечеркнутый черной линией, потом - треугольник рядом; подпись "Наполеон"... Пока, однако, художник раздумывал, мужик вдруг как зевнет во весь рот: "Чаво там толковать, ето нам знакомо, неоимпрессионизм, и боле ничаво".
Ирина искоса поглядела на Гришу и отвернулась.
"Это они про меня". Гриша, сообразив это, даже не рассердился:
- Значит, художнику все-таки приходится объяснять содержание таких картин?
- Приходится ли художнику... э-э... объяснять? - Киллер пожал плечами. - Да это его обязанность!
- Но обязанность вызвана, должно быть, тем, что картины публике непонятны?
- Речь идет, - вмешалась Ирина, - об искусстве для избранных. Во всяком случае - не для толпы. Не для масс.
- Массы - горы шлаку, - воскликнул Персиц, - творческая личность, художник, поэт - это алмаз.
- Ты, Самуил, алмаз?
- Ну к чему это! - нервно прикрикнула Сурмонина.
- Вы правы. Это ни к чему, - сказал Шумов. - Прощайте!
Закрыв за собою дверь, он решил про себя, что больше сюда не вернется.
11
- Вас прислал шах, но не персидский?
Статный, румяный, кареглазый здоровяк в косоворотке с вышитым воротом приветливо улыбался.
Это был тот самый добрый молодец, которого Гриша заприметил когда-то в университетском коридоре.
Улыбка его отличалась необычайной привлекательностью: открытая, дружелюбная; зубы сияли чистым, влажным блеском, один к одному, ровные, белые, под стать алым губам, чуть оттененным молодым пушком.
Он, должно быть, нравился всем окружающим, и сам, надо думать, хорошо об этом знал.
- Какой шах?
- Не персидский! Мы с ним однокашники по гимназии. Учитель русского языка вызывал его к доске не иначе, как "Шах, но не персидский". Так мы и привыкли его звать Шахно-Неперсидский. Я имею в виду милейшего Семена Шахно - ведь именно он направил вас ко мне? Вас зовут...
- Григорий Шумов.
- А меня Борис Барятин. Присаживайтесь-ка на этот, считаю долгом предупредить, довольно хилый стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89