- Раздевайтесь.
Гриша снял шинель.
- Дальше, дальше, - прошептал надзиратель, - до белья.
Он вывернул наизнанку все карманы в одежде Григория Шумова, стараясь, чтобы каждое его движение было видно не перестававшему зевать чиновнику, тщательно ощупал изнутри подошвы ботинок и, отложив в сторону кожаный ремень от брюк, сказал:
- Можете одеваться.
- А пояс? - спросил Гриша.
- Новичок, видно, - кисло усмехнулся чиновник.
- Ремни, подтяжки, веревки, помочи, - монотонным голосом, словно повторяя давно заученное, проговорил надзиратель, - согласно инструкции, заключенным не выдаются.
Ах, да - это ведь делалось для того, чтобы узники не могли повеситься. Как-никак - забота. При этой мысли Гриша усмехнулся. Хмуро наблюдавший за ним чиновник вдруг рассердился:
- В восемьдесят первую камеру!
Он крикнул это с таким видом, как будто решил строго наказать Шумова за его неуместную при таких обстоятельствах улыбку.
Уже рассвело, когда Гриша переступил в сопровождении надзирателя порог камеры.
Ничего страшного в ней, кроме присущего всей тюрьме отвратительного запаха, на первый взгляд не замечалось.
Навстречу Шумову неожиданно хлынул шквал громких возгласов:
- Добро пожаловать!
- Нашего полку прибыло!
- Коллега, сюда шагайте! В тесноте, да не в обиде.
Надзиратель, проворчав довольно равнодушно: "Шуметь не положено", пошел к дверям, сопровождаемый громким смехом.
Большинство арестованных, судя по их тужуркам, были студенты. В доме предварительного заключения арестантские халаты не выдавались.
К Шумову подошел длиннобородый, солидного вида мужчина в форме Лесного института и отрекомендовался:
- Староста здешней камеры, так называемой студенческой. Ваше место, коллега, вон там, у самого окна. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
Гриша прошел к окну - к свободной койке - и увидел перед собой Притулу.
Главарь университетских эсеров отложил в сторону книгу, которую он читал, и спросил Гришу снисходительным тоном:
- Вы по делу четырнадцатого февраля?
- А я и сам не знаю, по какому делу.
- Правильно, товарищ, - послышался из глубины камеры звучный бас. - В каждой камере могут быть наседки.
Так назывались агенты, подсаживаемые тюремным начальством под видом арестованных.
- Нет, я в самом деле не знаю, - сказал Шумов чистосердечно.
- Я спросил потому, что четырнадцатого видел вас на Невском, - счел нужным объяснить Притула. - Вот я и думал...
- А что слышно на воле? - бодрым голосом задал вопрос светловолосый голубоглазый студент-здоровяк в сатиновой косоворотке.
- Как вам сказать... Во всяком случае, я думаю, сидеть нам здесь недолго, - ответил Шумов.
- Конечно, недолго, - с той же снисходительностью вступил в разговор Притула. - Вот погонят нас всех по Владимирке, тогда и будет "недолго".
- У вас старомодные представления, Притула, - сказал голубоглазый студент. - По Владимирке, видите ли, погонят... И вообще, не каркайте вы, ради бога!
- Я не каркаю, а просто с присущей мне трезвостью оцениваю сложившуюся обстановку. Петроград, как вам, прекраснодушный мой оптимист, известно, объявлен на военном положении, и любой открытый протест расценивается правительством как бунт. А за бунт - Сибирь.
- Скоро будет настоящий бунт, и все полетит к чертям!
- Знаете, коллеги, что знаменательно? - спросил с многозначительным видом длиннобородый староста. - Знаменательно поведение тюремного персонала. Он притих! У надзирателей физиономии стали не то разочарованные, не то растерянные... Я уверен, что кое кто из них уже запасся на всякий случай штатской одеждой.
- Да и вообще: где это видано, чтобы в тюрьме так обращались с арестованными? - сказал юноша, в котором Гриша узнал молоденького юриста, заявившего когда-то, что в лекциях Юрия Михайловича ему чудится что-то некрасовское.
- А вы уже успели побывать в тюрьмах? - ядовито спросил его Притула.
- Нет, но... - юноша покраснел, - представление все-таки имею.
- Большинство из нас не сидели, - поддержал его староста. - Не в этом дело. Даже если считать, что мы - мелкая сошка...
- Говорите о себе. Я не считаю себя мелкой сошкой, - вставил Притула.
Голубоглазый студент расхохотался:
- Вот она, интеллигенция российская: даже в тюремной камере раздоры! А главное - из-за чего?
- Я сказал: мелкая сошка, имея в виду наш удельный вес в качестве преступников. А что касается всего остального, то что ж... возможно, среди нас имеются и будущие академики, и выдающиеся зодчие, и великие ораторы... Вы, Притула, несомненно будете вторым Плевако.
- Не стремлюсь к этому! - надменно сказал Притула-Холковский.
- Ах, да! Ведь вы, конечно, намерены стать политическим деятелем!
Подошел еще один заключенный, всклокоченный, небритый, вида чрезвычайно угрюмого.
- Устроим кордебалет? - предложил он мрачно.
- Сколько можно! Ведь только вчера устраивали. - Староста обернулся к Шумову: - Мы здесь практикуем кордебалет на юридической основе. Никому из нас не предъявлено никакого обвинения. Ссылаясь на законы, мы начинаем требовать вызова прокурора, а так как действуем преимущественно ногами, то это развлечение получило у нас название кордебалета.
- Устроим? - снова спросил мрачный студент.
Не дожидаясь ответа, он подошел к дверям камеры и изо всей силы застучал в нее каблуком.
- А ну, разом! - крикнул голубоглазый здоровяк и забарабанил в дверь кулаками.
В дверном "глазке" что-то мелькнуло.
- Прокурора! Требуем прокурора!!! - завопили все хором.
Грише представилось: вот откроется тяжелая дверь, ворвутся тюремщики, начнется расправа; всех их бросят в сырой, темный карцер...
Но время шло, студенты продолжали неистовствовать - и никто не появлялся.
Наконец зазвенели за дверью ключи, щелкнул замок, и в камеру в сопровождении надзирателя вошел человек в черном мундире с узкими погонами штабс-капитана. Это, как оказалось, был помощник начальника тюрьмы; нервно поглаживая рыжеватую бородку, точь-в-точь такую же, как на портретах Николая Второго, он спросил ровным, тусклым голосом:
- Какие имеются претензии?
Староста вышел вперед и заявил:
- Мы требуем немедленного вызова прокурора. Который уже день нам не предъявляют обвинения! Возмутительно!
- Кроме того, мы требуем доставлять нам почту. Мы желаем читать газеты!
- Да, да! - словно вспомнив о чем-то, крикнул кто-то. - А передачи? Не может быть, чтобы родные не пытались передать нам хоть что-нибудь съестное.
- Правильно! Мы не хотим есть вашу бурду и, поскольку мы не можем считаться заключенными, раз нам не предъявлено обвинения, требуем улучшения рациона!
Помощник начальника тюрьмы, выслушав все возгласы, сказал тем же тусклым голосом:
- Будет доложено, - и, повернувшись на каблуках, вышел.
- Чего же мы добились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89