Все это имело неуловимое, но, вероятно, близкое отношение к появлению в "Пятерке" Евлампия Лещова, к ликованию Дулькина, который вернувшегося из тюрьмы Гришу встретил на пороге возгласом:
- Дождались-таки светлого дня, Григорий Иваныч!
На пиджаке Дулькина красовался огромный - чуть не во всю грудь - бант из алого шелка...
А тут еще подошел на улице к Шумову незнакомый старик с розовыми, как у младенца, щеками, с бобровым воротником на добротном пальто и сказал просительно:
- Не соблаговолите ли вы пояснить мне некоторые... э-э... вопросы. Ну вот - об Учредительном собрании. И вообще. Я, знаете, так далек был ото всего... Моя квартира вот в этом доме, рядом. Ради бога! Не заглянете ли? На одну лишь минутку. Погреетесь немножко...
Может быть, именно потому, что это был старик - правда, очень благополучный, розовый, - Шумов согласился.
Мороз был крепкий, шинель у Гриши - легкая...
Да нет, вспоминал он после, конечно, не в морозе было дело и не в том, что перед ним стоял старик, - а просто он сам находился в состоянии чрезмерной рассеянности, когда голова полна была мыслями, очень далекими и от старика с его просительной улыбкой, и даже от Учредительного собрания, о котором старик почему-то хотел с ним поговорить.
Еще в передней (Грише бросились в глаза лепные ее потолки), снимая пальто и жизнерадостно потирая руки, старик упомянул что-то про коньячок. И гостеприимно раскрыл двустворчатую высокую дверь в комнату, где на большом столе дымились на блюде белоснежные пирожки, отливала розовыми и перламутровыми тонами нарезанная ветчина, стоял графинчик, рюмки...
Гриша остановился на пороге и начал медленно багроветь.
- Прошу! - пригласил его широким жестом благодушный хозяин. - У нас, знаете ли, в Конюшенном ведомстве...
Гриша не стал слушать о Конюшенном ведомстве, резко повернулся и вышел. Ему даже жарко стало.
Черт знает, что такое!
Уже не в первый раз он, задумавшись и забыв обо всем окружающем, самого себя подводит - попадает в нелепое положение.
На улице он даже отплюнулся с досады. Люди ночами стоят в очередях, чтобы получить похожий на кусок глины фунт черного хлеба, а у этого гуся лапчатого - пирожки, коньячок... И он имел наглость позвать к себе Григория Шумова!
Охваченный возмущением, Гриша шел стремительно, словно за ним гнались, не разбирая дороги, не глядя по сторонам.
- Врешь, не уйдешь! - послышался сзади смешливый возглас.
Но он только отмахнулся и прибавил шагу.
- Нет, не уйдешь, брат! - кряхтя и посмеиваясь, сказал кто-то за самой его спиной и схватил его за локоть.
Гриша в сердцах остановился и увидел... Шелягина.
- Тимофей Леонтьевич! - закричал он в радостном изумлении, сразу забыв о своей досаде.
- Голосок-то прежний, - с шутливой озабоченностью проговорил токарь. - Вон барынька шарахнулась в сторону - оглушил!
- Рад я вам, Тимофей Леонтьевич!
Шелягин ничуть не изменился: те же очки в железной оправе, через них видны зоркие глаза с крошечным зрачком-точечкой; та же бородка клинышком.
Вот кто сейчас нужен был Григорию Шумову!
- Пошли, пошли, не согласен я стоять на таком холоде, - с притворной строгостью говорил токарь, а сам тоже, видно, был доволен. - Только шаги-то, брат, соразмеряй, помни, что рядом идет человек обычного роста.
- А знаете, кто живет в вашей комнате? - выпалил Гриша, сам хорошо сознавая, что разговор он начал - от радости - невпопад. - Дулькин!
Торопясь, он довольно невразумительно рассказал, кто такой Дулькин, заодно упомянул о Евлампии Лещове, плуте и пройдохе, - карьеру себе, прохвост, задумал сделать на революции, потом вспомнил о старичке, к которому он попал сегодня по недоразумению. И неожиданно кончил: а в правительстве кто? Князь Львов, подумать только!
Шелягин шел рядом, покашливал, поглядывал искоса. Наконец сказал:
- Так, так. Значит, в правительстве - князь Львов, а в моей комнате Дулькин?
- Не смейтесь! Совсем не "в огороде бузина, а в Киеве дядька". Я, может быть, говорил не очень связно, но о явлениях одного порядка. И Дулькин, и князь Львов, и Евлампий Лещов, и старичок с его пирожками...
- Хорошие пирожки?
- Не пробовал! - гневно ответил Шумов.
- Ну, а с виду-то? Белые? Из крупчатки?
- Вы насмехаетесь надо мной, Тимофей Леонтьевич! А между тем именно с вами мне хотелось... по душам. Скажите, как это получилось, что те, кто не сеял, собирают на наших же глазах урожай?
- Урожай осенью будем собирать.
- Не хотите всерьез разговаривать? Не хотите взять в толк, что и Дулькины и Лещовы - вся эта шушера помельче, и те, кто покрупней - Львовы, Милюковы, - все это - явления одного порядка. Чем, оказывается, кончилось-то все: правительством князя Львова.
- Как ты сказал? Кончилось? Да оно только еще началось. Э, брат милый, дай-ка погляжу я на тебя: вот и образовался из крестьянского сына Григория Шумова интеллигент по всем статьям. Подайте мне, мол, все сразу, а иначе не играю, верните мои игрушки назад.
- Во-первых, несправедливо то, что вы говорите, - понемногу остывая, сказал Шумов, - а во-вторых, вам-то самому разве нравится наблюдать деятельность львовых-милюковых?
- И во-первых и во-вторых я собираюсь не наблюдать, а бороться. Легальные возможности мы вон как используем! Будем завоевывать массы... Это - главное. На многих заводах сейчас засилье - временное, конечно меньшевиков. А солдаты! Не разобравшись, целыми взводами и эскадронами записываются в эсеры. Думаешь, надолго этот угар? От нас будет зависеть рассеять его... Большая предстоит работа.
Гриша, слушая Тимофея Леонтьевича, постепенно успокаивался.
Токарь говорил правильные вещи, против его слов что же возражать? А все-таки не того он ждал от разговора с Шелягиным.
- Не того я ждал, Тимофей Леонтьевич! Можете, конечно, еще раз посмеяться надо мной... Но знаете, как я рисовал себе революцию? Могучий корабль рассекает мятежные волны, буря бушует... а на командном мостике стоит зоркий рулевой. Это он проведет корабль, минуя опасные рифы и не боясь урагана... Как ясно я его видел - мудрого человека с прозорливым взглядом, с прекрасным лбом мыслителя! Лицо у него доброе и непреклонное... Ну, теперь смейтесь надо мной.
Шелягин помолчал. Потом поймал Гришину руку и сжал крепко:
- Нет, не собираюсь я смеяться над тобой, Гриша. Таким и я его себе представлял.
- Кого?
- Ленина.
Нет, все-таки настоящий получился разговор со старым токарем.
Подольше бы потолковать с ним... Но Шелягин торопился в Петроградский комитет партии, а Грише надо было попасть на Восьмую линию к Тулочкину он уже опаздывал. За опоздание ему попало.
Алексей Иванович Тулочкин встретил его сердито:
- Ты где пропадаешь? Тут бумага пришла. С извещением, что нас за дураков считают. Садись-ка сюда, обсудим, как быть.
После лихорадочных, суматошливых дней (именно тогда и очутился рядом с Тулочкиным неизвестно откуда взявшийся прапорщик, сам себя обозвавший Хлестаковым) работа по вооружению рабочих вошла в деловое и даже будничное русло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89