Разобрали боров кирпич за кирпичом и нашли фальшивую кладку – узкий, длинный каземат, в котором двадцать четыре года, заживо погребенный, пролежал Иван Голубятников. Кроме рваного, полуистлевшего тряпья, служившего, видимо, узнику подстилкой, в каземате ничего не оказалось. Обшарили стрехи, ветхие стропила, крышу. Все было гниль, труха, прах, все неизвестно каким чудом еще держалось, стояло, не превращалось в пыльные развалины.
Костя приумолк, помрачнел. Ему впервые в жизни приходилось видеть такую потрясающую нищету, такое безнадежное запустение.
– Господи, да как же они тут жили! – совсем как-то по-детски, наивно, не скрывая своего ужаса, воскликнул он.
Уставшие после бесцельных поисков, присели к столу, такому же убогому и ветхому, как и все вокруг. Евстратов вынул из своей полевой сумки ломоть черного хлеба, пахучий малосольный огурец и несколько завернутых в бумагу вареных картофелин.
– Рубанем? – пригласил он товарищей.
Теперь они были втроем – Максим Петрович, Евстратов и Костя. Лесник с болота ушел-таки в Лохмоты к своей крале.
Участковый и Костя, проголодавшись, с аппетитом, жадно уминали картошку. Максим Петрович отказался, ходил по избе, сосредоточенно думая, склонив голову набок, словно прислушиваясь к болезни, второй раз за эти дни настойчиво предупреждавшей о себе. Он остановился перед фотографиями, еще раз поглядел на бравого бойца в буденовке, на круглолицего курносого паренька с гармошкой, неестественно, испуганно пялившего глаза на объектив аппарата… Отец и сын! Какие разные судьбы! Какая бездонная, непреодолимая пропасть лежит между тем и другим…
Вспомнив, что божница еще осталась неосмотренной, Максим Петрович подошел к грязному, засиженному мухами угольнику и, одну за другой, снял с него черные, покрытые густым слоем пыли, иконы. Там было все то же: паутина, прах, засохшие трупы мух. Знакомый, пожелтевший квадратик аккуратно сложенной казенной бумаги: «Гражданке Голубятниковой Агафье Степановне. Настоящим предлагается внести причитающийся с вас налог в сумме…».
Максим Петрович бережно поставил иконы на место.
Итак?
Клочок брезентового плаща с изваловскими инициалами. Зеркальце. Заношенные в лохмотья солдатские штаны. Порожняя бутылка. Обрывок газеты «Труд». Жалкие останки гармошки. Клеенчатая базарная сумка. Аликов (или не Аликов?) топоришко. Всё.
Отпечатки пальцев Голубятникова на ящике комода? Чепуха. Об этом всерьез и говорить-то совестно. А вот деньги…
Где деньги?
– Пийжи?м пийже?… – тяжело вздохнув, сказал Максим Петрович.
– Вы что, Максим Петрович? – хрустя огурцом, не расслышав, отозвался Костя.
– Да вот, говорю: пийжи?м – пийже?, уныкажи?м – уныкаже?, кагузажи?м – кагузаже?, шупши?т – шупшилы?т – агы?т керт!
– Что, что-о?
– Колдуете, товарищ капитан? – усмехнулся Евстратов.
– Да нет, какое колдовство… В Марийской республике бывал? – спросил Максим Петрович Костю.
– Не случалось.
– Эх, ты! А еще путешественник… Занятная, брат, республика. Столица у них – Йошкар-Ола, раньше Царево-кокшайском называлась. Речка Кокша?га посреди города течет. А леса!.. Страшенные леса. Наши против тех лесов – так, дрянь, кустарник, мелкота…
– Да, но при чем же тут Марийская республика? – удивленно, выслушав Максима Петровича, спросил Костя.
– Как – при чем? Это ж я по-марийски говорю. Сказочка такая:
Пийжи?м – пийже?.
Уныкажи?м – уныкаже?,
Кагузажи?м – кагузаже?,
Шупши?т – шупшилы?т –
Агы?т керт!
Дедка за репку, – по-нашему если, – бабка за дедку, внучка за бабку, тянут-потянут – вытянуть не могут. Понял? Вот, брат, и мы так-то: шупшит-шупшилыт, агыт керт! Поймали привидение, а что толку? Денег-то изваловских так и не нашли. Где они?
– Послушайте, Максим Петрович, – вставая из-за стола и подходя к Щетинину, сказал Костя, таинственно понижая голос. – Не там мы с вами ищем деньги…
– Как так – не там? – озадаченно поглядел Максим Петрович на Костю. – А где же?
– Деньги в доме! – дрожа от предвкушения победы и чуточку сам пугаясь своей категоричности, сказал Костя. – Деньги, Максим Петрович, в доме, и никто их не крал и красть не собирался!
Глава сорок седьмая
Долгим, изучающим взглядом Максим Петрович поглядел на Костю.
– Это ты в каком же таком журнале вычитал? – наконец серьезно спросил он. – В «Знание – сила», что ли?
– Что там – «Знание – сила»! – вспыхнув, за серьезностью старика угадывая злейшую иронию, отмахнулся Костя. – В «Знание – сила», если хотите знать, про китов: сто два кита выбросились на берег и покончили жизнь самоубийством. Вот как.
– Ну, киты – ладно. А причем деньги?
– А притом, милейший Максим Петрович, что привез я с собой один документик, – Костя похлопал по нагрудному карману пиджака, – на основании которого совершенно серьезно вам докладываю: деньги никто не брал, они – в доме.
Максим Петрович покосился на Костю, помолчал.
– А ты это… Не тово? – наконец с некоторым даже сочувствием, приставив указательный палец к виску и как бы ввинчивая его туда, спросил он.
Костя рассмеялся.
– Документик! – повторил он, уже явно торжествуя и больше не находя в себе силы скрывать это чувство.
– Хм… – задумался Максим Петрович, против своего желания покоряясь Костиной убежденности. – Деньги в доме… Ишь ты!
Он еще раз смерил Костю изучающим взглядом.
– Какая же тогда, по-твоему, цель убийства?
– По-ли-ти-чес-ка-я, – оглянувшись на Евстратова, чуть слышно, еле прошевелил губами Костя. – Э, да что ж нам с вами в жмурки играть! – Он достал из кармана бланк телефонограммы. – Вот, нате, почитайте сами… убедитесь. Ясно?
Глава сорок восьмая
Ворота изваловской усадьбы были распахнуты настежь, во дворе стоял, видимо, только что приехавший райпотребсоюзовский грузовик, возле которого не спеша прохаживался шофер и, пиная сапогом скаты, проверял – надежны ли? Из открытых дверей дома доносились чьи-то вперебой говорящие голоса.
– Что тут такое происходит? – спросил Максим Петрович, здороваясь с шофером.
– Да что, за вещами приехали, – ответил шофер, с грохотом откидывая задний борт. – Сейчас грузиться будем. К сестре, стало быть, перебирается хозяйка, в райцентр… Вон какое дело…
– Нет, как же так? Это нельзя! – встревожился Костя. – Это приостановить надо!
– Не волнуйся, – сказал Максим Петрович, подымаясь на крыльцо и сталкиваясь в дверях с Изваловой, за которой двое здоровенных молодцов, кряхтя и тяжело топая сапогами, волокли громоздкий, старинной работы, трехэтажный чудовищный буфет.
– Осторожней, осторожней! Резьбу не поломайте! – пятясь задом, командовала Извалова. – Ах, господи, да разве ж так можно… Яша! Яша! – пронзительно закричала она кому-то в дом. – Скажи им, чтоб поаккуратней! Вещь дорогая, а они…
– Здравствуйте, Евгения Васильевна, – подал голос Максим Петрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Костя приумолк, помрачнел. Ему впервые в жизни приходилось видеть такую потрясающую нищету, такое безнадежное запустение.
– Господи, да как же они тут жили! – совсем как-то по-детски, наивно, не скрывая своего ужаса, воскликнул он.
Уставшие после бесцельных поисков, присели к столу, такому же убогому и ветхому, как и все вокруг. Евстратов вынул из своей полевой сумки ломоть черного хлеба, пахучий малосольный огурец и несколько завернутых в бумагу вареных картофелин.
– Рубанем? – пригласил он товарищей.
Теперь они были втроем – Максим Петрович, Евстратов и Костя. Лесник с болота ушел-таки в Лохмоты к своей крале.
Участковый и Костя, проголодавшись, с аппетитом, жадно уминали картошку. Максим Петрович отказался, ходил по избе, сосредоточенно думая, склонив голову набок, словно прислушиваясь к болезни, второй раз за эти дни настойчиво предупреждавшей о себе. Он остановился перед фотографиями, еще раз поглядел на бравого бойца в буденовке, на круглолицего курносого паренька с гармошкой, неестественно, испуганно пялившего глаза на объектив аппарата… Отец и сын! Какие разные судьбы! Какая бездонная, непреодолимая пропасть лежит между тем и другим…
Вспомнив, что божница еще осталась неосмотренной, Максим Петрович подошел к грязному, засиженному мухами угольнику и, одну за другой, снял с него черные, покрытые густым слоем пыли, иконы. Там было все то же: паутина, прах, засохшие трупы мух. Знакомый, пожелтевший квадратик аккуратно сложенной казенной бумаги: «Гражданке Голубятниковой Агафье Степановне. Настоящим предлагается внести причитающийся с вас налог в сумме…».
Максим Петрович бережно поставил иконы на место.
Итак?
Клочок брезентового плаща с изваловскими инициалами. Зеркальце. Заношенные в лохмотья солдатские штаны. Порожняя бутылка. Обрывок газеты «Труд». Жалкие останки гармошки. Клеенчатая базарная сумка. Аликов (или не Аликов?) топоришко. Всё.
Отпечатки пальцев Голубятникова на ящике комода? Чепуха. Об этом всерьез и говорить-то совестно. А вот деньги…
Где деньги?
– Пийжи?м пийже?… – тяжело вздохнув, сказал Максим Петрович.
– Вы что, Максим Петрович? – хрустя огурцом, не расслышав, отозвался Костя.
– Да вот, говорю: пийжи?м – пийже?, уныкажи?м – уныкаже?, кагузажи?м – кагузаже?, шупши?т – шупшилы?т – агы?т керт!
– Что, что-о?
– Колдуете, товарищ капитан? – усмехнулся Евстратов.
– Да нет, какое колдовство… В Марийской республике бывал? – спросил Максим Петрович Костю.
– Не случалось.
– Эх, ты! А еще путешественник… Занятная, брат, республика. Столица у них – Йошкар-Ола, раньше Царево-кокшайском называлась. Речка Кокша?га посреди города течет. А леса!.. Страшенные леса. Наши против тех лесов – так, дрянь, кустарник, мелкота…
– Да, но при чем же тут Марийская республика? – удивленно, выслушав Максима Петровича, спросил Костя.
– Как – при чем? Это ж я по-марийски говорю. Сказочка такая:
Пийжи?м – пийже?.
Уныкажи?м – уныкаже?,
Кагузажи?м – кагузаже?,
Шупши?т – шупшилы?т –
Агы?т керт!
Дедка за репку, – по-нашему если, – бабка за дедку, внучка за бабку, тянут-потянут – вытянуть не могут. Понял? Вот, брат, и мы так-то: шупшит-шупшилыт, агыт керт! Поймали привидение, а что толку? Денег-то изваловских так и не нашли. Где они?
– Послушайте, Максим Петрович, – вставая из-за стола и подходя к Щетинину, сказал Костя, таинственно понижая голос. – Не там мы с вами ищем деньги…
– Как так – не там? – озадаченно поглядел Максим Петрович на Костю. – А где же?
– Деньги в доме! – дрожа от предвкушения победы и чуточку сам пугаясь своей категоричности, сказал Костя. – Деньги, Максим Петрович, в доме, и никто их не крал и красть не собирался!
Глава сорок седьмая
Долгим, изучающим взглядом Максим Петрович поглядел на Костю.
– Это ты в каком же таком журнале вычитал? – наконец серьезно спросил он. – В «Знание – сила», что ли?
– Что там – «Знание – сила»! – вспыхнув, за серьезностью старика угадывая злейшую иронию, отмахнулся Костя. – В «Знание – сила», если хотите знать, про китов: сто два кита выбросились на берег и покончили жизнь самоубийством. Вот как.
– Ну, киты – ладно. А причем деньги?
– А притом, милейший Максим Петрович, что привез я с собой один документик, – Костя похлопал по нагрудному карману пиджака, – на основании которого совершенно серьезно вам докладываю: деньги никто не брал, они – в доме.
Максим Петрович покосился на Костю, помолчал.
– А ты это… Не тово? – наконец с некоторым даже сочувствием, приставив указательный палец к виску и как бы ввинчивая его туда, спросил он.
Костя рассмеялся.
– Документик! – повторил он, уже явно торжествуя и больше не находя в себе силы скрывать это чувство.
– Хм… – задумался Максим Петрович, против своего желания покоряясь Костиной убежденности. – Деньги в доме… Ишь ты!
Он еще раз смерил Костю изучающим взглядом.
– Какая же тогда, по-твоему, цель убийства?
– По-ли-ти-чес-ка-я, – оглянувшись на Евстратова, чуть слышно, еле прошевелил губами Костя. – Э, да что ж нам с вами в жмурки играть! – Он достал из кармана бланк телефонограммы. – Вот, нате, почитайте сами… убедитесь. Ясно?
Глава сорок восьмая
Ворота изваловской усадьбы были распахнуты настежь, во дворе стоял, видимо, только что приехавший райпотребсоюзовский грузовик, возле которого не спеша прохаживался шофер и, пиная сапогом скаты, проверял – надежны ли? Из открытых дверей дома доносились чьи-то вперебой говорящие голоса.
– Что тут такое происходит? – спросил Максим Петрович, здороваясь с шофером.
– Да что, за вещами приехали, – ответил шофер, с грохотом откидывая задний борт. – Сейчас грузиться будем. К сестре, стало быть, перебирается хозяйка, в райцентр… Вон какое дело…
– Нет, как же так? Это нельзя! – встревожился Костя. – Это приостановить надо!
– Не волнуйся, – сказал Максим Петрович, подымаясь на крыльцо и сталкиваясь в дверях с Изваловой, за которой двое здоровенных молодцов, кряхтя и тяжело топая сапогами, волокли громоздкий, старинной работы, трехэтажный чудовищный буфет.
– Осторожней, осторожней! Резьбу не поломайте! – пятясь задом, командовала Извалова. – Ах, господи, да разве ж так можно… Яша! Яша! – пронзительно закричала она кому-то в дом. – Скажи им, чтоб поаккуратней! Вещь дорогая, а они…
– Здравствуйте, Евгения Васильевна, – подал голос Максим Петрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163