Ты каких прохожих-приезжих получше проверяй, а Авдохина тут кажный кобель знает, он себе таких глупостев не позволит!
Как это часто бывает с людьми, давно и безнадежно втянувшимися в пьянство, Авдохин, заговорив о себе, о несправедливости, учиненной по отношению к нему, с каким-то болезненным наслаждением сам распалял свою обиду, искусственно взвинчивая себя, доводя до исступления, почти до истерики. В его глазах весь мир тогда оказывался бесчестен, жесток и глуп, и лишь один он, безвинно страдающий из-за людской подлости и глупости, был честен, добр и умен. Все в его сознании словно бы кверху дном переворачивалось в такие минуты. Он сразу, забыв о том, что только что благодушно говорил с человеком, угощался его сигаретами, шутил, ни с того ни с сего люто вдруг накидывался на него, бог знает почему приравняв и собеседника к тем людям, которые обидели его, ко всему тому, что казалось ему причиною его собственной неудачной и трудной жизни, что принудило его, умного, доброго, грамотного, имеющего хорошую специальность, пасти каких-то шелудивых телят, ходить в рваных штанах и дурацкой зеленой шляпе, невесть для чего третьего дня подобранной им возле покинутой стоянки каких-то прохожих туристов…
Он ушел, не попрощавшись, размашистым, тяжелым шагом устремившись в глубь леса, где разбрелось телячье стадо; и долго еще были слышны озадаченному, недоумевающему Сигизмунду его злобные хриплые крики и скверная, матерная брань, относящаяся не то к глупым телятам, не то к беззаботным, пустым и ничтожным людям, беспечно прохлаждающимся в дачных домиках, в то время как он, Авдохин, с его умом и знаниями, вынужден, обливаясь потом, спотыкаясь о корневища и бурьян, бегать по лесным дебрям и скликать, разыскивать непутевую скотину…
Легкое настроение, не покидавшее Сигизмунда с первого дня его пребывания на оздоровительной базе, улетучивалось, уходило, словно вода в прорванную запруду. Крепкое, радостное восприятие жизни в лесу, на берегу реки, среди красивой природы, сменилось тягостным чувством какого-то обмана, разочарования. Неожиданно обнаруживались такие стороны этой, с виду чистой и поэтичной жизни, что сделалось вдруг страшно одиноко и неприютно, захотелось поскорее уехать отсюда, провести остаток отпуска в культурном, цивилизованном мире, где никто не посмеет тебя обидеть, причинить зло, испортить настроение, а если и посмеет, то, по крайней мере, есть кому пожаловаться, есть кому заступиться по справедливости – милиция, общество и прочее.
Но стоило Сигизмунду только подумать о милиции, как на тропинке, сбегающей с горы на берег, показались два человека, из которых один, помоложе, был в аккуратно и ловко сидевшей на нем милицейской форме, а другой – седоватый, щупленький – по своему внешнему виду, по скромному пиджачку, пыльного цвета брезентовым сапожкам, мог сойти за какого-нибудь кладовщика или совхозного счетовода.
– Разрешите? – вежливо, по-военному козырнул старичок, подходя к Сигизмундову столику. – Капитан милиции Щетинин. Хочу, если позволите, побеседовать с вами.
– Сделайте одолжение, – поклонился Сигизмунд. – Догадываюсь о цели вашего посещения, но… Послушайте, капитан, неужели все это в самом деле так серьезно?
– К сожалению, – вздохнул Максим Петрович. – Хотя на первый взгляд и создается впечатление какой-то глуповатой мистификации.
Он попросил рассказать Сигизмунда о том, что произошло ночью и внимательно рассмотрел оторванный брезентовый клок с чернильной фиолетовой меткой «В.А.И.».
– В котором часу все это случилось? – спросил он.
– Да что-то, вероятно, около двенадцати, – сказал Сигизмунд.
– Так… И в каком направлении он скрылся?
– К реке.
– Вы слышали всплеск воды?
– Да, кажется. По правде сказать, я был очень взволнован…
– Само собой, конечно.
Максим Петрович помолчал, видимо что-то соображая.
– А вы не заметили, – наконец спросил он, – босиком или в сапогах был ваш ночной гость?
– Ну, где же! – пожал плечами Сигизмунд. – Сейчас такие темные ночи…
– Да, ночи удобные, – согласился Максим Петрович. – Давай-ка все-таки посмотрим, – поднимаясь, сказал он Евстратову.
Они долго бродили в лесу и береговом лозняке, присматриваясь к мокрому песку, шаря в кустах, в пожухнувшей траве, но все кругом было истоптано, испещрено копытами телячьего стада; и так, походив, они вернулись к столу, где Максим Петрович оформил показания Сигизмунда и попросил расписаться под текстом протокола, чем окончательно испортил его настроение.
Глава двадцать девятая
Однако и Максим Петровичево самочувствие было не из блестящих. Вместо троих обещанных Муратов выделил из райотдела только одного – старшину Державина; прибавилось, правда, пятеро комсомольцев-дружинников, отобранных Евстратовым, да Кузнецов предоставил в распоряжение Максима Петровича троих клубных активистов, и, таким образом, получился отряд в одиннадцать человек, что все-таки представляло собою некоторую силу, с которой уже можно было надеяться на успешные розыски преступника.
Но прочесали лес, километра два прошли вдоль берега, заглядывая в каждую подозрительную ложбинку, в каждую яму, обследовав самые непроходимые, потаенные уголки, – и ничего не обнаружили, кроме десятка покинутых бобровых жилищ, совершенно непригодных для того, чтобы в них смог укрыться человек, да лисьей норы, у входа в которую земля была усеяна разнообразными перьями и птичьими косточками.
В одном месте, на полугоре, там, где когда-то в войну стоял запасный полк и где по буграм и полузасыпанным траншеям самосеем бушевала непролазная осиновая поросль, нашли какую-то ветхую тряпку, которая оказалась старыми солдатскими штанами, истрепанными в клочья до такой степени, что их и за штаны-то признать было почти невозможно, и лишь сквозящие, как сито, мешочки карманов да крючок на ширинке давали смутное понятие, что это такое.
Бережно, словно бог весть какую, драгоценную вещь, держал Максим Петрович в руках грязно-белые, утратившие свой первоначальный цвет лохмотья, поворачивая их и так, и этак, пристально, внимательно изучая каждое пятнышко, разглядывая прозрачную ветхость ткани на свет. Он даже понюхал эту ничтожную тряпку. Как, почему попала она сюда? Кто совсем еще недавно носил этот хлам, это жалкое подобие человеческой одежды? В том, что штаны были кинуты их владельцем недавно, несколько дней тому назад, Максим Петрович был убежден: к материи еще и земля не успела прилипнуть, и металлический крючок застежки блестел, как новенький, без единого пятнышка ржавчины. Самым же веским доказательством того, что штаны эти всего несколько дней назад служили кому-то не просто тряпкой, ветошкой, а именно как штаны, являлось то, что в одном из карманов Максим Петрович нашел отлично сохранившиеся, правда, сильно зачерствевшие, крошки хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163