Но он не успел и рта открыть, как на пороге появился милиционер Державин и доложил Муратову, что на проводе Областное Управление и что приказано начальника к телефону немедленно.
– Заварилась каша! – махнул рукой Муратов. – И дернула ж меня нелегкая за язык… Ну, что я им скажу? Еще, мол, парочка убийц объявилась? Анекдот!
Так же шумно, как появился, он вышел из комнаты. Заурчала «Победа», мелькнула голубым облачком мимо окон, рявкнула в переулке – и наступила тишина. Лишь из-за стены доносились какие-то мелкие домашние звуки – стук ножа о кухонную доску, звяканье ложки, шипение сковороды: это Марья Федоровна священнодействовала, приготовляя обед.
– Ну-у? – с легкой усмешкой спросил Максим Петрович почему-то вдруг сразу оробевшего Костю. – Нарезвился? Наигрался в Порфирия Петровича?
Костя поежился: он-таки ждал разноса.
– Вижу, вижу, – продолжал Максим Петрович, в упор разглядывая Костю, – отличился! И фонарь здоровенный, радужный… И щекой вроде бы пол подметал… Красиво!
– Но позвольте, Максим Петрович, – заговорил наконец Костя, – я все учел, знал, на что иду…
– Э! – махнул рукой Максим Петрович. – Знал! Учел! Ты, милейший, самого главного не знал и не учел.
– Чего же? – уже готовый к спору, почти задираясь, спросил Костя.
– Того, во-первых, что дядя Петя – не Раскольников, да и ты не тово… не Порфирий…
Костя закусил губу.
– И того, во-вторых, и, между прочим, самого главного, что брать такого фрукта, как твой дядя Петя – это не в игрушки играть. Не в одиночку надо, а группой… Ну, ладно, – вдруг подобрев, видимо жалея смущенного Костю, заключил Максим Петрович, – слава богу, что все хорошо кончилось, я рад за тебя…
– Нет, вы понимаете, а вдруг бы у меня это не мелькнуло? – изображая на своем лице не только удивление, но как бы еще и ужас, воскликнул Костя, добравшись в рассказе до того места, где он, скучая, сидел на симферопольском вокзале и в ожидании поезда перебирал в памяти разные разности. – Ну, хорошо, пусть не он убийца Извалова, но ведь тоже – каков судак, подумайте! На меня, знаете, какое-то ясновидение тогда нашло, честное слово… А? Может быть? Как по-вашему? Сижу, вспоминаю – как это у Артамонова в «Записках», наизусть выучил: «Я взглянул на противника и узнал, не мог не узнать эту странную асимметрию лица, всегда так неприятно поражавшую всех, кто впервые видел Петрова»… И как-то сразу же, понимаете, мгновенно вспомнил – еще в другом месте Артамонов описывает заикание Петрова… Да еще шрам от лейтенантской пули… Батюшки! Да ведь это же он – дядя Петя, Петр Иваныч Клушин! И так все дальше прекрасно шло – звено к звену, петелька к петельке… – Костя вскочил, забегал по комнате. – Но кто же все-таки убил Извалова? Кто? – чуть ли не заорал он, с разбегу останавливаясь перед Максимом Петровичем.
– Послушай, – как-то странно усмехнувшись, сказал Максим Петрович. – Вот есть, понимаешь, такое определение: угол, измеряющий видимое смещение светила. Как это одним словом называется – знаешь?
– Ну, параллакс, – не сморгнув глазом, ответил Костя. – Это что – кроссворд?
– Допустим. А механический гаечный ключ?
– Гайковерт. Еще что?
– Смотри ты! – Максим Петрович восхищенно прищелкнул языком. – Так и режет… Ну-с, а еще вот что: бар-да-дым.
– Бардадым… Бардадым… – Костя наморщил лоб, стараясь вспомнить. – Черт его знает, как будто где-то не то читал, не то слышал… Гм-м… Бардадым… Послушайте, это что – уголовщина? Жаргон?
– Да в общем-то нет, но… – Максим Петрович полистал папку с делом лохмотовского сельпо. – Иди-ка сюда, вот, погляди…
Костя с любопытством несколько раз перечитал замызганную, захватанную записку.
– «Бардадым велел»… Любопытно! – Костя даже понюхал грязную бумажку.
– Понимаешь что-нибудь? – спросил Максим Петрович.
– По совести сказать, не очень… Какие-то торговые махинации? А кто этот Бардадым?
– Пока можно только догадываться. Вон там, на столе под газетой, возьми бумажку… Впрочем, подожди, я сам, – Максим Петрович воровато оглянулся и спустил ноги с кровати. – Тут кой-какие у меня возникли соображения…
– Лежите, лежите! – замахал руками Костя. – Не нарывайтесь на неприятности… Эта? – он подал Максиму Петровичу разграфленный надвое листок.
– Эта самая, – сказал Максим Петрович. – Прочти.
Костя читал долго, видимо по нескольку раз перечитывая одно и то же, прерывая чтение возгласами: «А! Вот черт! Гениально!» Раза два он вскакивал, ошалело глядел по сторонам и снова углублялся в чтение. Наконец протянул Максиму Петровичу бумагу.
– Почему перечеркнули Малахина? – спросил он
– Да очень уж противоестественно, – покачал головой Максим Петрович. – За каких-нибудь шесть тысяч ухлопать двух хороших людей… Но теперь… – он внимательно перечитывал написанное в обоих графах, – теперь…
– Что – теперь? – насторожился Костя.
– Теперь, кажется, придется восстановить зачеркнутое. – Он помолчал, подумал. – Послушай, крепкое алиби у дяди Пети?
– Крепчайшее.
– Гм-м… – Максим Петрович встал с кровати, прошелся по комнате. – Вот если б нам, понимаешь, одно обстоятельство установить… Насчет машины. Появлялась в ночь убийства возле Садового райпотребовская машина?..
– А вы знаете, – Костя даже привскочил на стуле, – ведь чей-то газик в ту ночь подъезжал к Садовому! Совершенно точно! Послушайте…
И он рассказал Максиму Петровичу о незадачливом любовном приключении Петьки Кузнецова.
Срочно вызванный по телефону Петька, несколько смущаясь и недоумевая, для чего это, стыдливо опуская красочные подробности, повторил свой рассказ о том, что произошло с ним в ночь с восьмого на девятое мая в дубках, когда неизвестно чья машина, газик, как он понимает, с разбегу ворвавшись в кусты, нарушила его любовное свидание с Лариской.
Да, в машине был один человек. Да, судя по всему, человек этот, выйдя из машины, пошел по направлению к селу. Куда? К изваловскому саду? Да, в ту сторону, но к изваловскому ли – это он утверждать не может, поскольку в том же направлении находятся и тети Панина усадьба, и хибарка шофера Клушина. Лаял ли Пират? Ну, бог его знает, тут, сами понимаете, не до Пирата было: Лариска ударилась бежать, а он – за нею. Долго ли пробыла машина в дубках? Петька и на этот вопрос не мог ответить. Но вот что он хорошо запомнил – это странный резкий звук, когда машина ворвалась в чащу: что-то похожее на треск разрываемого полотна. Что же он предполагает? Да не иначе, как газик крышей напоролся на сук, – темнота была дай боже! Затем? Ну, что затем? Хлопнула дверца. Удаляющиеся в сторону села шаги. Всё.
– Вот что, товарищ Кузнецов, – спросил Максим Петрович вдруг принимаясь одеваться, – не смогли бы вы нам указать то место в дубках, где останавливалась машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
– Заварилась каша! – махнул рукой Муратов. – И дернула ж меня нелегкая за язык… Ну, что я им скажу? Еще, мол, парочка убийц объявилась? Анекдот!
Так же шумно, как появился, он вышел из комнаты. Заурчала «Победа», мелькнула голубым облачком мимо окон, рявкнула в переулке – и наступила тишина. Лишь из-за стены доносились какие-то мелкие домашние звуки – стук ножа о кухонную доску, звяканье ложки, шипение сковороды: это Марья Федоровна священнодействовала, приготовляя обед.
– Ну-у? – с легкой усмешкой спросил Максим Петрович почему-то вдруг сразу оробевшего Костю. – Нарезвился? Наигрался в Порфирия Петровича?
Костя поежился: он-таки ждал разноса.
– Вижу, вижу, – продолжал Максим Петрович, в упор разглядывая Костю, – отличился! И фонарь здоровенный, радужный… И щекой вроде бы пол подметал… Красиво!
– Но позвольте, Максим Петрович, – заговорил наконец Костя, – я все учел, знал, на что иду…
– Э! – махнул рукой Максим Петрович. – Знал! Учел! Ты, милейший, самого главного не знал и не учел.
– Чего же? – уже готовый к спору, почти задираясь, спросил Костя.
– Того, во-первых, что дядя Петя – не Раскольников, да и ты не тово… не Порфирий…
Костя закусил губу.
– И того, во-вторых, и, между прочим, самого главного, что брать такого фрукта, как твой дядя Петя – это не в игрушки играть. Не в одиночку надо, а группой… Ну, ладно, – вдруг подобрев, видимо жалея смущенного Костю, заключил Максим Петрович, – слава богу, что все хорошо кончилось, я рад за тебя…
– Нет, вы понимаете, а вдруг бы у меня это не мелькнуло? – изображая на своем лице не только удивление, но как бы еще и ужас, воскликнул Костя, добравшись в рассказе до того места, где он, скучая, сидел на симферопольском вокзале и в ожидании поезда перебирал в памяти разные разности. – Ну, хорошо, пусть не он убийца Извалова, но ведь тоже – каков судак, подумайте! На меня, знаете, какое-то ясновидение тогда нашло, честное слово… А? Может быть? Как по-вашему? Сижу, вспоминаю – как это у Артамонова в «Записках», наизусть выучил: «Я взглянул на противника и узнал, не мог не узнать эту странную асимметрию лица, всегда так неприятно поражавшую всех, кто впервые видел Петрова»… И как-то сразу же, понимаете, мгновенно вспомнил – еще в другом месте Артамонов описывает заикание Петрова… Да еще шрам от лейтенантской пули… Батюшки! Да ведь это же он – дядя Петя, Петр Иваныч Клушин! И так все дальше прекрасно шло – звено к звену, петелька к петельке… – Костя вскочил, забегал по комнате. – Но кто же все-таки убил Извалова? Кто? – чуть ли не заорал он, с разбегу останавливаясь перед Максимом Петровичем.
– Послушай, – как-то странно усмехнувшись, сказал Максим Петрович. – Вот есть, понимаешь, такое определение: угол, измеряющий видимое смещение светила. Как это одним словом называется – знаешь?
– Ну, параллакс, – не сморгнув глазом, ответил Костя. – Это что – кроссворд?
– Допустим. А механический гаечный ключ?
– Гайковерт. Еще что?
– Смотри ты! – Максим Петрович восхищенно прищелкнул языком. – Так и режет… Ну-с, а еще вот что: бар-да-дым.
– Бардадым… Бардадым… – Костя наморщил лоб, стараясь вспомнить. – Черт его знает, как будто где-то не то читал, не то слышал… Гм-м… Бардадым… Послушайте, это что – уголовщина? Жаргон?
– Да в общем-то нет, но… – Максим Петрович полистал папку с делом лохмотовского сельпо. – Иди-ка сюда, вот, погляди…
Костя с любопытством несколько раз перечитал замызганную, захватанную записку.
– «Бардадым велел»… Любопытно! – Костя даже понюхал грязную бумажку.
– Понимаешь что-нибудь? – спросил Максим Петрович.
– По совести сказать, не очень… Какие-то торговые махинации? А кто этот Бардадым?
– Пока можно только догадываться. Вон там, на столе под газетой, возьми бумажку… Впрочем, подожди, я сам, – Максим Петрович воровато оглянулся и спустил ноги с кровати. – Тут кой-какие у меня возникли соображения…
– Лежите, лежите! – замахал руками Костя. – Не нарывайтесь на неприятности… Эта? – он подал Максиму Петровичу разграфленный надвое листок.
– Эта самая, – сказал Максим Петрович. – Прочти.
Костя читал долго, видимо по нескольку раз перечитывая одно и то же, прерывая чтение возгласами: «А! Вот черт! Гениально!» Раза два он вскакивал, ошалело глядел по сторонам и снова углублялся в чтение. Наконец протянул Максиму Петровичу бумагу.
– Почему перечеркнули Малахина? – спросил он
– Да очень уж противоестественно, – покачал головой Максим Петрович. – За каких-нибудь шесть тысяч ухлопать двух хороших людей… Но теперь… – он внимательно перечитывал написанное в обоих графах, – теперь…
– Что – теперь? – насторожился Костя.
– Теперь, кажется, придется восстановить зачеркнутое. – Он помолчал, подумал. – Послушай, крепкое алиби у дяди Пети?
– Крепчайшее.
– Гм-м… – Максим Петрович встал с кровати, прошелся по комнате. – Вот если б нам, понимаешь, одно обстоятельство установить… Насчет машины. Появлялась в ночь убийства возле Садового райпотребовская машина?..
– А вы знаете, – Костя даже привскочил на стуле, – ведь чей-то газик в ту ночь подъезжал к Садовому! Совершенно точно! Послушайте…
И он рассказал Максиму Петровичу о незадачливом любовном приключении Петьки Кузнецова.
Срочно вызванный по телефону Петька, несколько смущаясь и недоумевая, для чего это, стыдливо опуская красочные подробности, повторил свой рассказ о том, что произошло с ним в ночь с восьмого на девятое мая в дубках, когда неизвестно чья машина, газик, как он понимает, с разбегу ворвавшись в кусты, нарушила его любовное свидание с Лариской.
Да, в машине был один человек. Да, судя по всему, человек этот, выйдя из машины, пошел по направлению к селу. Куда? К изваловскому саду? Да, в ту сторону, но к изваловскому ли – это он утверждать не может, поскольку в том же направлении находятся и тети Панина усадьба, и хибарка шофера Клушина. Лаял ли Пират? Ну, бог его знает, тут, сами понимаете, не до Пирата было: Лариска ударилась бежать, а он – за нею. Долго ли пробыла машина в дубках? Петька и на этот вопрос не мог ответить. Но вот что он хорошо запомнил – это странный резкий звук, когда машина ворвалась в чащу: что-то похожее на треск разрываемого полотна. Что же он предполагает? Да не иначе, как газик крышей напоролся на сук, – темнота была дай боже! Затем? Ну, что затем? Хлопнула дверца. Удаляющиеся в сторону села шаги. Всё.
– Вот что, товарищ Кузнецов, – спросил Максим Петрович вдруг принимаясь одеваться, – не смогли бы вы нам указать то место в дубках, где останавливалась машина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163