– Это что! – продолжал Петька увлеченно, не чувствуя в своей похвальбе ничего нехорошего. – Что дале-то было! Стала она меня целовать. Ну прям, как бешеная. Тут уж и я разжегся – не деревянный ведь! Схватил ее, – тело у нее горячее… В мыслях себя остужаю, а от нее словно ток идет, всего насквозь так и прожигает… Еще б чуть – наверно, и до этого до самого дошло. Да гад какой-то помешал, на газике, из совхозных, что ль, кто. Влетел, сволочь, в дубки с полного ходу, аж сучья затрещали, и стал – будто его просили. Лариска ойкнула, и – драла, насилу догнал. И с той ночи пошло – как вдвоем где останемся, она мне всё те же слова: ничего не боюсь, ты меня не жалей, все такое прочее… Навязывается да и все… Ну и пугало! – отступил он на шаг, оглядывая Костю, стиснутого лямками, с двумя баллонами на спине, с круглым стеклом маски, закрывающей лицо. – Слушай, пройдись так по деревне! Вот будет потеха! Это уж такое привидение выйдет – на все сто!
– Ну-ка, подергай! – попросил Костя Евстратова, отдавая ему в руки моток каната, зацепленного карабином за кольцо монтажного пояса. – Сильней! Еще сильней! Так… Отпускать будете помаленьку, а вытаскивать – просигналю, дерну за канат три раза…
Он до сих пор не чувствовал действия водки, будто и не пил совсем.
Сев на колодезный сруб, он перенес через него и свесил над бездной колодца одну ногу, затем другую. Мелькнула мысль – выдержит ли канат, когда он повиснет на нем вместе с немалой тяжестью акваланга? Канат вроде прочный, испытан на троекратный вес, но ведь бывают всякие неожиданности…
Босых ног, неприятно их щекоча, коснулся поднимавшийся снизу холодок.
Евстратов, по-солдатски исполнительно, с таким выражением на своем белобровом лице, будто это он, а не Костя лез в колодец, покрепче расставил ноги и, заранее напружинивая мускулы тела, крепко сжал своими мозолистыми ручищами мастерового белую змею каната. Рядом с его кулаками положил на канат свои руки и Петька, весь обратившийся в один только веселый интерес, глядевший на Костю так, будто в экспедиции в колодец главное – это ее необычность, и задумана она специально для того только, чтобы доставить ему, Петьке Кузнецову, забаву и развлечение. В глазах его посверкивали смешинки – от застрявшей в нем озорной выдумки, какое бы это в самом деле получилось лихое представление, если бы пройтись на удивление всему Садовому в Костином облачении по улицам села… Впереться бы, например, в хату к тете Пане, когда она приготовляется спать и шепчет свои наполовину самодельные молитвы перед разукрашенной золотой и серебряной фольгой иконкой, да рявкнуть сквозь маску что-нибудь этакое загробным басом! То-то было бы потом тети Паниных рассказов, клятв и божбы, как к ней в самом своем натуральном виде являлась нечистая сила… Эх, жаль, что он клубный работник, культпросветитель и пример во всем для населения, и нельзя ему, не подобает вытворить этакую штуку!
Скользкие, обросшие слизью, зеленой тиной бревна сруба не давали никакой опоры ни рукам, ни ногам. Костя целиком висел на канате. Придерживаясь за стенки, он лишь направлял свое движение – пока не коснулся ступнями смолисто-черной, звонко расколовшейся под ним воды.
Какой был внизу воздух, можно ли было им дышать – осталось ему неизвестным: во рту у него был закушен наконечник дыхательной трубки; включенный еще при начале спуска аппарат мерно работал, гнал из баллонов дозированными порциями нормальный атмосферный воздух, перемежая их паузами для выдоха.
Вода была так холодна, что, когда Костя погрузился в нее, он лишь короткое время, первые четыре-пять секунд, чувствовал ее холод, а потом чувство холода пропало и сменилось ощущением лишь чего-то очень плотного, что с немилосердной силой сжало, сдавило, стиснуло его со всех сторон. Он понял, что долго не выдержит, самое большее – несколько минут. Его испугала мысль, что в таком холоде он может даже потерять сознание, и он пожалел, что не подумал об этом наверху и не предупредил Евстратова и Петьку, что если от него через пять минут не последует сигнала, то, значит, с ним неладно, и они сами, без его команды, тащили бы его из колодца.
Глубины оказалось метра на два. Ноги его нащупали что-то вязкое, должно быть, донный ил, еще более холодный, чем вода, как бы уколом игл пронзивший своим ледяным холодом все его тело – от ступней до самого сердца. Он пошевелил ногами, утверждаясь на дне, и зацепил за что-то твердое, подвинувшееся от его прикосновения. Видеть он не видел ничего, он точно ослеп – такой густой мрак был вокруг.
Костя согнулся, боками, локтями касаясь стенок сруба, опустил руки и ощупал то, что попало ему под ноги. Это оказалось ведро. Тут же он нащупал еще одно ведро, дырявое, уже почти сгнившее от долгого пребывания в колодце.
Шарить руками в иле как попало – так можно было ничего и не найти. Надо было придерживаться какого-то порядка, системы. Костя прощупал один из углов и, взрывая ил, прошелся руками вдоль стенки сруба в направлении к другому углу. Отступив от него немного, он снова прощупал ил в обратном направлении, проведя параллельно первой вторую борозду. Потом – третью, четвертую…
Акваланг тихо, ритмично, как-то по-живому, шипел, перегоняя по шлангам воздух, подавая его в Костины легкие. Пузырьки дыхания торопливой цепочкой, взбулькивая, едва ощутимо щекоча кожу лица, проскальзывали мимо маски и возносились вверх.
Чего только не попадало Косте под руки! Обломки набрякшего, ставшего тяжелее воды и как бы окаменевшего дерева, кирпичи, консервные банки, обрывки цепи, железные скобы, кадушечные обручи, опять ведра, конский череп, корчажки, мослы… Какого только добра не накопил колодец за долгий век своего существования! Найдя что-нибудь и определив, что это такое, или не определив, а лишь убедившись, что это не то, что он ищет, Костя перебрасывал свои находки в ту часть колодезного дна, которую он уже исследовал, и рыхлил новую борозду.
«Все! – подумал он. – Больше не могу!» Холод обволакивал ему уже сердце. Оно едва проталкивало по сосудам загустевшую кровь, перед каждым толчком напрягаясь с болью, отзывавшейся в груди, и толчок получался не отчетливый и короткий, а какой-то замедленный и вялый: сердце не колотилось, а с натугой качало, точно усталый, теряющий силы насос.
Под руку Косте попала какая-то склизкая палка. Он схватил ее правой рукой и, с удивлением почувствовав на ее конце неожиданную не деревянную тяжесть, левой рукой три раза дернул канат. Канат тут же натянулся и, до боли врезая ему в тело пояс, потащил его кверху.
Маска его была залеплена илом. Даже когда вокруг него появился свет, он все равно ничего не смог различить сквозь мутное и к тому же еще запотевшее изнутри стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163