Приходилось позаботиться о ночлеге. Костя взял у уборщицы свой чемодан, вышел на порог Управления, невзрачного кирпичного здания, перед которым зеленела болотной ряской обширная лужа с нашвыренными в нее досками и с радужными нефтяными разводами на черной воде, и задумался. Он уже знал, что никаких гостиниц в поселке нет. На квартиру к себе его тоже никто не пустит, – он достаточно насмотрелся сегодня, как тут живут люди: свободным местом не богат никто.
Мимо Управления по деревянным мосткам, отзывавшимся глухим четким стуком, упругой походкой человека, в котором каждая жилочка играет от избытка здоровья и бодрости, шел молоденький младший лейтенант милиции, в свежей, совсем еще не измятой, будто только что надетой форме и таких блестящих сапогах, что в них даже отражался алый свет закатного солнца. Девственная чистота мундира и сапог младшего лейтенанта выглядела как какое-то непонятное чудо на фоне изрытых колесами грузовиков улиц, всей окружающей мешанины чернобурой грязи, гнилых луж, воняющих керосином и нефтью канав со стоячей, заплесневелой водой.
Остановив младшего лейтенанта, чтобы порасспросить его, где бы пристроиться на ночлег, Костя в своем удивлении чуть было не спросил его совсем о другом – о том, как ему удается сохранять такую опрятность: ведь не по воздуху же он летает?
– Младший лейтенант Ельчик! – в строгом соответствии с уставом приложил к виску ладонь ослепительно свеженький милицейский офицер.
Слегка веснушчатое лицо его с красивыми густыми бровями, твердым взглядом глаз, твердо сжатым ртом, отразило вежливость, внимание и готовность оказать Косте помощь.
– С какой целью вы приехали? Устраиваться на работу? – спросил он тоном вежливой официальности, тоном представителя власти, невольно вызывавшим улыбку: уж очень молод был младший лейтенант милиции Ельчик, еще моложе, чем Костя, лет двадцати, ну, от силы, двадцати одного года.
«Нет, я в служебной командировке. Я тоже сотрудник…» – хотел было сказать Костя, но из какого-то чувства воздержался. Представляться Ельчику он был совершенно не обязан, да и не было в этом никакой нужды. Он, Ельчик, сам по себе, он, Костя, тоже сам по себе… Полностью он представился только в Управлении стройкой и в отделе кадров. Но в дальнейшем никто уже не смотрел у него документы: расспросы, что он вел, строились как-то так, что его принимали за родственника Артамонова, интересующегося своим сородичем. Иные даже пытались угадать: «А кем вы ему будете? Племянником, наверно?» Костя соглашался, найдя, что так удобнее, с таким ответом отпадает необходимость многое сообщать, например, об убийстве Артамонова. Это известие вызвало бы удивление, расспросы – как да что, и никакого нужного Косте разговора уже не вышло бы. За длинный день он привык к своему инкогнито, оно понравилось ему, было ему на руку, и потому, на секунду запнувшись, он предпочел механически подтвердить Ельчику его предположение: да, он прибыл устраиваться на работу. Как видно, в Лайве новый человек с чемоданом в руке вызывал о себе в первую очередь только такое представление.
– Специальность имеете? – спросил Ельчик.
– М-м… Кое-что умею.
– Паспорт, военный билет, трудовая книжка – при вас?
– При мне…
В одном только Костин ответ был не точен: трудовой книжки ему еще никто не выдавал.
У него возникло беспокойство – о чем еще станет спрашивать Ельчик? Этак он заврется и может черт знает как глупо все выйти!
– Направление в общежитие дает отдел кадров, но только после того, как оформлен прием на работу. Для таких, как вы, у нас существовал специальный барак, но не хватало жилья уже работающим, семейным, и его недавно заселили. Пройдите вон в том направлении, там оборудовано новое общежитие, может быть, вас там устроят временно…
Здание, на которое указал Ельчик, представляло длинный, на десять боксов, бетонный гараж. Все двери были наглухо закрыты. Костя обогнул здание. В задней стене тянулся ряд недавно прорубленных окон с рамами из свежего, еще пахучего дерева и незасохшей замазкой по краям мутных, непромытых стекол.
Костя заглянул внутрь. В боксах на сером цементном полу тесно друг к другу стояли одинаковые железные койки с полосатыми матрацами и подушками без наволочек.
Костя вернулся к воротам в боксы и забарабанил во все подряд. Когда он дошел до конца гаража, в воротах, с которых он начал, открылась маленькая калиточка и показалась старуха в телогрейке, с головой, замотанной платком.
– Бабуся, пустите переночевать, – обратился Костя как можно ласковей, просительней, чуть ли не жалостливо.
– А ты кто? – спросила старуха, разглядывая Костю. – Тунеядец?
– Нет, бабуся, что вы! Я вполне нормальный человек.
– Тогда места тебе тут нету, – жестко сказала старуха. – Тут для тунеядцев приготовлено.
– Вот какая о них забота! – с веселым удивлением крутнул Костя головой. – Ну, а если я, скажем, тунеядец?
– Справку давай. Документ.
– О чем?
– Ну… об этом самом… Что ты есть взаправду тунеядец.
– Ну и дела! – опять весело покрутил головой Костя. – Справки, бабуся, у меня нету. Стало быть – что ж? От ворот – поворот?
– Стало быть, так! – подтвердила старуха, как бы разделяя Костино удивление, но еще и говоря своим видом, что она человек подневольный: что ей начальство приказывает, то она и выполняет.
– Бабуся, милая, да мне бы до утра только…
– Да как же я тебя, деточка ты мой, пущу? Комендант наш знаешь какой? Враз меня с жалованья попрет. Сказано – для тунеядцев, а других – чтоб ни-ни! Их, вишь, ишалон цельный везуть, триста человек. Тут для них вчерась и нынче так старались, такую красоту наводили! Койки чтоб у всех пружинные, матрацы чтоб без дырок, при кажной койке чтоб тумбочка непременно…
– Матраца, бабуся, я не продырявлю, койку тоже не продавлю…
– Не, милый! Не, и не проси! – сказала сторожиха как свое последнее слово, вдвигаясь в калитку и прикрывая дверь. – У меня своей воли нету. Мне, милый, до пензии надо два года дослужить. Кабы еще знать, когда эти тунеядцы приедуть… Може, только завтрева, а може, прямо у ночь…
Долгие северные сумерки уже туманили над землею воздух, похожие на прозрачный голубоватый дым. Возле исполинского корпуса электростанции, превратившегося в темный куб, отчетливо выступающий на фоне пепельно-лилового неба, уже зажглись и полыхали яркие прожекторы, – работа там продолжалась и даже как будто в более высоком, напряженном темпе. Было слышно, как скрежещут подъемные механизмы, как урчат моторы грузовиков-самосвалов, как гремит железо о железо; словно бы перемигиваясь, на разных высотах корпуса вспыхивали, дрожали и гасли звезды электросварки.
«Что же делать? – задумался Костя в нерешительности, медленным шагом удаляясь от гаража.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Мимо Управления по деревянным мосткам, отзывавшимся глухим четким стуком, упругой походкой человека, в котором каждая жилочка играет от избытка здоровья и бодрости, шел молоденький младший лейтенант милиции, в свежей, совсем еще не измятой, будто только что надетой форме и таких блестящих сапогах, что в них даже отражался алый свет закатного солнца. Девственная чистота мундира и сапог младшего лейтенанта выглядела как какое-то непонятное чудо на фоне изрытых колесами грузовиков улиц, всей окружающей мешанины чернобурой грязи, гнилых луж, воняющих керосином и нефтью канав со стоячей, заплесневелой водой.
Остановив младшего лейтенанта, чтобы порасспросить его, где бы пристроиться на ночлег, Костя в своем удивлении чуть было не спросил его совсем о другом – о том, как ему удается сохранять такую опрятность: ведь не по воздуху же он летает?
– Младший лейтенант Ельчик! – в строгом соответствии с уставом приложил к виску ладонь ослепительно свеженький милицейский офицер.
Слегка веснушчатое лицо его с красивыми густыми бровями, твердым взглядом глаз, твердо сжатым ртом, отразило вежливость, внимание и готовность оказать Косте помощь.
– С какой целью вы приехали? Устраиваться на работу? – спросил он тоном вежливой официальности, тоном представителя власти, невольно вызывавшим улыбку: уж очень молод был младший лейтенант милиции Ельчик, еще моложе, чем Костя, лет двадцати, ну, от силы, двадцати одного года.
«Нет, я в служебной командировке. Я тоже сотрудник…» – хотел было сказать Костя, но из какого-то чувства воздержался. Представляться Ельчику он был совершенно не обязан, да и не было в этом никакой нужды. Он, Ельчик, сам по себе, он, Костя, тоже сам по себе… Полностью он представился только в Управлении стройкой и в отделе кадров. Но в дальнейшем никто уже не смотрел у него документы: расспросы, что он вел, строились как-то так, что его принимали за родственника Артамонова, интересующегося своим сородичем. Иные даже пытались угадать: «А кем вы ему будете? Племянником, наверно?» Костя соглашался, найдя, что так удобнее, с таким ответом отпадает необходимость многое сообщать, например, об убийстве Артамонова. Это известие вызвало бы удивление, расспросы – как да что, и никакого нужного Косте разговора уже не вышло бы. За длинный день он привык к своему инкогнито, оно понравилось ему, было ему на руку, и потому, на секунду запнувшись, он предпочел механически подтвердить Ельчику его предположение: да, он прибыл устраиваться на работу. Как видно, в Лайве новый человек с чемоданом в руке вызывал о себе в первую очередь только такое представление.
– Специальность имеете? – спросил Ельчик.
– М-м… Кое-что умею.
– Паспорт, военный билет, трудовая книжка – при вас?
– При мне…
В одном только Костин ответ был не точен: трудовой книжки ему еще никто не выдавал.
У него возникло беспокойство – о чем еще станет спрашивать Ельчик? Этак он заврется и может черт знает как глупо все выйти!
– Направление в общежитие дает отдел кадров, но только после того, как оформлен прием на работу. Для таких, как вы, у нас существовал специальный барак, но не хватало жилья уже работающим, семейным, и его недавно заселили. Пройдите вон в том направлении, там оборудовано новое общежитие, может быть, вас там устроят временно…
Здание, на которое указал Ельчик, представляло длинный, на десять боксов, бетонный гараж. Все двери были наглухо закрыты. Костя обогнул здание. В задней стене тянулся ряд недавно прорубленных окон с рамами из свежего, еще пахучего дерева и незасохшей замазкой по краям мутных, непромытых стекол.
Костя заглянул внутрь. В боксах на сером цементном полу тесно друг к другу стояли одинаковые железные койки с полосатыми матрацами и подушками без наволочек.
Костя вернулся к воротам в боксы и забарабанил во все подряд. Когда он дошел до конца гаража, в воротах, с которых он начал, открылась маленькая калиточка и показалась старуха в телогрейке, с головой, замотанной платком.
– Бабуся, пустите переночевать, – обратился Костя как можно ласковей, просительней, чуть ли не жалостливо.
– А ты кто? – спросила старуха, разглядывая Костю. – Тунеядец?
– Нет, бабуся, что вы! Я вполне нормальный человек.
– Тогда места тебе тут нету, – жестко сказала старуха. – Тут для тунеядцев приготовлено.
– Вот какая о них забота! – с веселым удивлением крутнул Костя головой. – Ну, а если я, скажем, тунеядец?
– Справку давай. Документ.
– О чем?
– Ну… об этом самом… Что ты есть взаправду тунеядец.
– Ну и дела! – опять весело покрутил головой Костя. – Справки, бабуся, у меня нету. Стало быть – что ж? От ворот – поворот?
– Стало быть, так! – подтвердила старуха, как бы разделяя Костино удивление, но еще и говоря своим видом, что она человек подневольный: что ей начальство приказывает, то она и выполняет.
– Бабуся, милая, да мне бы до утра только…
– Да как же я тебя, деточка ты мой, пущу? Комендант наш знаешь какой? Враз меня с жалованья попрет. Сказано – для тунеядцев, а других – чтоб ни-ни! Их, вишь, ишалон цельный везуть, триста человек. Тут для них вчерась и нынче так старались, такую красоту наводили! Койки чтоб у всех пружинные, матрацы чтоб без дырок, при кажной койке чтоб тумбочка непременно…
– Матраца, бабуся, я не продырявлю, койку тоже не продавлю…
– Не, милый! Не, и не проси! – сказала сторожиха как свое последнее слово, вдвигаясь в калитку и прикрывая дверь. – У меня своей воли нету. Мне, милый, до пензии надо два года дослужить. Кабы еще знать, когда эти тунеядцы приедуть… Може, только завтрева, а може, прямо у ночь…
Долгие северные сумерки уже туманили над землею воздух, похожие на прозрачный голубоватый дым. Возле исполинского корпуса электростанции, превратившегося в темный куб, отчетливо выступающий на фоне пепельно-лилового неба, уже зажглись и полыхали яркие прожекторы, – работа там продолжалась и даже как будто в более высоком, напряженном темпе. Было слышно, как скрежещут подъемные механизмы, как урчат моторы грузовиков-самосвалов, как гремит железо о железо; словно бы перемигиваясь, на разных высотах корпуса вспыхивали, дрожали и гасли звезды электросварки.
«Что же делать? – задумался Костя в нерешительности, медленным шагом удаляясь от гаража.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163