Старшая сестра обо всем доносит жене главврача. – Норико сердито хмурилась, но в голосе сквозила нежность. – Она и про нас все ей докладывает…
На слове «нас» Норико сделала многозначительное ударение.
– Ну-ка, ну-ка! Норико смутилась.
– Так что же она докладывает? – настаивал Наоэ. Подошла официантка и поставила перед ним кофе.
– Я давно уже подумываю, не выехать ли мне из общежития, – потупившись, едва слышно проговорила Норико. – Конечно, там и удобно, и дешево, но… Слишком много злых языков. Я больше так не могу.
Наоэ слушал молча.
– Сниму комнатку где-нибудь неподалеку…
– Когда?
– Не знаю. Я еще не решила окончательно.
– Решишь – скажи. Денег я дам.
– Я не для этого рассказала! – Норико вспыхнула и обиженно отвернулась.
– Ну ладно, ладно. Ты сегодня свободна?
– Да.
– Поедем ко мне, в Икэдзири.
– А я вам не помешаю?
– Да нет, не особенно.
Норико заглянула Наоэ в лицо и кивнула. Так и не притронувшись к кофе, Наоэ взял со стола чек и направился к кассе.
Дом Наоэ стоял в маленьком, удивительно тихом переулке, неподалеку от оживленной улицы Тамагава.
В квартире было две комнаты: небольшая гостиная, обставленная в европейском стиле, и кухня, одновременно служившая столовой. Кухня была заставлена всевозможной посудой, хотя Наоэ, как правило, дома не ел и никогда себе не готовил. В гостиной на полу лежал ковер, в углу стоял низенький столик, у стены – диван, у другой стены – кровать.
Когда Наоэ с Норико вошли в квартиру, Норико направилась было на кухню, поставить чай, но Наоэ нетерпеливо обнял ее. Она попыталась высвободиться.
– Чай можно и потом. – Наоэ снова привлек ее к себе.
Платье скользнуло на пол. Наоэ подхватил Норико на руки и отнес на кровать. Обычно сухой и сдержанный, сегодня он искал ее ласк с неожиданно грубой страстью. Норико переполнял стыд, смешанный с наслаждением.
– Погасите свет, – сжавшись в комочек от смущения, взмолилась она, хотя кому, как не ей, было прекрасно известно, что просить – вовсе не значит быть услышанным.
Она родилась в Ниигате, там окончила школу и лишь потом уехала в Токио, и кожа у нее была светлая, как обычно у тех, кто вырос в снежном краю. На вид маленькая и хрупкая, Норико, раздевшись, против ожидания, оказывалась далеко не бесплотной. Наоэ не отрываясь смотрел, как розовеет ее до голубизны белая кожа, и Норико, ощущая на себе его взгляд, пылала от стыда. Вскочить бы и убежать, но тело не желало ей подчиняться.
В объятиях Наоэ была какая-то всепонимающая бесстрастность. Порою Норико становилось не по себе: ей казалось, что ее выставили напоказ. Но, как ни странно, это лишь разжигало ее, приносило странное удовольствие.
Холодные глаза внимательно ощупывали ее тело. «Точно на операции», – думала она. Постепенно она свыклась со странностями Наоэ и лишь потом, в одиночестве, вспоминая его изучающий взгляд, заливалась краской стыда.
Проснулась Норико поздно – оттого, что затекла неловко подвернутая рука. Она медленно подняла голову: Наоэ лежал к ней спиной и читал газеты. Норико соскочила с постели и, подхватив разбросанные по полу вещи, скрылась в ванной. Ее все еще не покидало сладкое ощущение невесомости, словно она ступала по облакам. Норико взглянула на себя в зеркало. Обычно невыразительные глаза ее лучились.
Когда она вышла из ванной, Наоэ, лежа все в той же позе, читал какую-то европейскую книгу.
– Может, чаю? – предложила Норико.
Наоэ, не отрывая от книги глаз, кивнул. Норико вылила из чайника остывшую воду, налила кипятку. Наоэ нехотя поднялся, накинул на плечи темно-голубую пижаму.
– Что-то есть захотелось…
– Приготовить ужин? – встрепенулась Норико.
– Зачем возиться. – Наоэ поморщился. – Лучше закажем суси, пусть принесут.
…Когда Норико, дозвонившись до ресторана, вернулась из прихожей, Наоэ сидел, уткнувшись в книгу. Так бывало всегда: утолив страсть, Наоэ превращался в совершенно другого человека. Норико слегка разозлилась. Чем бы его расшевелить? Она лихорадочно попыталась найти тему, способную заинтересовать Наоэ.
– Я слышала, Исикуре будут делать операцию?..
– Угу, – буркнул Наоэ.
– Кобаси, когда услыхал об этом, просто из себя вышел.
Наоэ наконец оторвался от книги. Заметив, что он хоть и слабо, но все-таки реагирует, Норико воспрянула духом. Проняло!
– Терапевт Кавахара и тот сказал, что это совершенно необъяснимо.
– Почему же?
– Потому что операция только приблизит смерть. Наоэ со скучающим видом сунул в рот сигарету. Норико чиркнула спичкой.
– Зачем вам его оперировать?
Наоэ, пропустив вопрос мимо ушей, снова опустил глаза в книгу. Если он не желал отвечать, из него невозможно было выжать ни слова. Зная эту черту Наоэ, Норико отступилась и, вздохнув, встала.
Чистюля Норико не терпела малейшего беспорядка и, приходя к Наоэ, тут же принималась наводить чистоту. Раз в три дня холостяцкую квартиру Наоэ приходила убирать старуха консьержка. Наоэ, как правило, возвращался домой к ночи, и в квартире, в общем, было не так уж грязно, но везде где попало стояли немытые бокалы с остатками сакэ и чашки с засохшей на дне кофейной гущей.
Норико мыла грязную посуду, а Наоэ по-прежнему не отрывался от книги. «Он себе почитывает, а я – мой ему чашки!» – возмущенно подумала она, хотя в глубине души ничего не имела против. Домыв посуду, она отчистила раковину и достала пылесос.
– Привстаньте-ка на минутку. Наоэ раздраженно поднял глаза.
– Оставь. Не так уж и грязно.
– Что вы! Вон сколько пыли!
И, не обращая внимания на протесты, Норико включила пылесос. Наоэ нехотя поднялся и вышел на балкон. Через открытое окно доносился шум города.
Норико тщательно пропылесосила под диваном и перешла к кровати. Потом протерла стол и перестелила постель. Сдернув покрывало, она сняла подушки и начала расправлять смятые простыни. Неожиданно ее пальцы нащупали что-то твердое. Дамская шпилька. Норико положила ее на ладонь. Черная, в виде буквы U. Норико никогда не пользовалась шпильками, она предпочитала заколки, и не черные, а синие.
Со шпилькой в руке она вышла на балкон. Наоэ, стоя к ней спиной, курил.
– Чье это? – с трудом сдерживая себя, спросила Норико.
Наоэ оглянулся. Увидев, что уборка окончена, закрыл балконную дверь и присел к столу.
– Здесь была какая-то женщина?.. Это она потеряла?
– Потеряла? Что?
– Да так, пустячок!
– Принеси-ка лучше чаю, – миролюбиво сказал Наоэ.
– Я нашла это в постели!
Норико швырнула шпильку на стол. Наоэ молча взглянул на нее и равнодушно отвернулся.
– Будьте любезны, отдайте завтра в стирку простыни, пододеяльник и наволочки.
Клокоча от гнева, Норико повернулась и удалилась на кухню. Наоэ не издал ни звука.
Когда Норико внесла в комнату чайник, шпилька лежала на том же месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
На слове «нас» Норико сделала многозначительное ударение.
– Ну-ка, ну-ка! Норико смутилась.
– Так что же она докладывает? – настаивал Наоэ. Подошла официантка и поставила перед ним кофе.
– Я давно уже подумываю, не выехать ли мне из общежития, – потупившись, едва слышно проговорила Норико. – Конечно, там и удобно, и дешево, но… Слишком много злых языков. Я больше так не могу.
Наоэ слушал молча.
– Сниму комнатку где-нибудь неподалеку…
– Когда?
– Не знаю. Я еще не решила окончательно.
– Решишь – скажи. Денег я дам.
– Я не для этого рассказала! – Норико вспыхнула и обиженно отвернулась.
– Ну ладно, ладно. Ты сегодня свободна?
– Да.
– Поедем ко мне, в Икэдзири.
– А я вам не помешаю?
– Да нет, не особенно.
Норико заглянула Наоэ в лицо и кивнула. Так и не притронувшись к кофе, Наоэ взял со стола чек и направился к кассе.
Дом Наоэ стоял в маленьком, удивительно тихом переулке, неподалеку от оживленной улицы Тамагава.
В квартире было две комнаты: небольшая гостиная, обставленная в европейском стиле, и кухня, одновременно служившая столовой. Кухня была заставлена всевозможной посудой, хотя Наоэ, как правило, дома не ел и никогда себе не готовил. В гостиной на полу лежал ковер, в углу стоял низенький столик, у стены – диван, у другой стены – кровать.
Когда Наоэ с Норико вошли в квартиру, Норико направилась было на кухню, поставить чай, но Наоэ нетерпеливо обнял ее. Она попыталась высвободиться.
– Чай можно и потом. – Наоэ снова привлек ее к себе.
Платье скользнуло на пол. Наоэ подхватил Норико на руки и отнес на кровать. Обычно сухой и сдержанный, сегодня он искал ее ласк с неожиданно грубой страстью. Норико переполнял стыд, смешанный с наслаждением.
– Погасите свет, – сжавшись в комочек от смущения, взмолилась она, хотя кому, как не ей, было прекрасно известно, что просить – вовсе не значит быть услышанным.
Она родилась в Ниигате, там окончила школу и лишь потом уехала в Токио, и кожа у нее была светлая, как обычно у тех, кто вырос в снежном краю. На вид маленькая и хрупкая, Норико, раздевшись, против ожидания, оказывалась далеко не бесплотной. Наоэ не отрываясь смотрел, как розовеет ее до голубизны белая кожа, и Норико, ощущая на себе его взгляд, пылала от стыда. Вскочить бы и убежать, но тело не желало ей подчиняться.
В объятиях Наоэ была какая-то всепонимающая бесстрастность. Порою Норико становилось не по себе: ей казалось, что ее выставили напоказ. Но, как ни странно, это лишь разжигало ее, приносило странное удовольствие.
Холодные глаза внимательно ощупывали ее тело. «Точно на операции», – думала она. Постепенно она свыклась со странностями Наоэ и лишь потом, в одиночестве, вспоминая его изучающий взгляд, заливалась краской стыда.
Проснулась Норико поздно – оттого, что затекла неловко подвернутая рука. Она медленно подняла голову: Наоэ лежал к ней спиной и читал газеты. Норико соскочила с постели и, подхватив разбросанные по полу вещи, скрылась в ванной. Ее все еще не покидало сладкое ощущение невесомости, словно она ступала по облакам. Норико взглянула на себя в зеркало. Обычно невыразительные глаза ее лучились.
Когда она вышла из ванной, Наоэ, лежа все в той же позе, читал какую-то европейскую книгу.
– Может, чаю? – предложила Норико.
Наоэ, не отрывая от книги глаз, кивнул. Норико вылила из чайника остывшую воду, налила кипятку. Наоэ нехотя поднялся, накинул на плечи темно-голубую пижаму.
– Что-то есть захотелось…
– Приготовить ужин? – встрепенулась Норико.
– Зачем возиться. – Наоэ поморщился. – Лучше закажем суси, пусть принесут.
…Когда Норико, дозвонившись до ресторана, вернулась из прихожей, Наоэ сидел, уткнувшись в книгу. Так бывало всегда: утолив страсть, Наоэ превращался в совершенно другого человека. Норико слегка разозлилась. Чем бы его расшевелить? Она лихорадочно попыталась найти тему, способную заинтересовать Наоэ.
– Я слышала, Исикуре будут делать операцию?..
– Угу, – буркнул Наоэ.
– Кобаси, когда услыхал об этом, просто из себя вышел.
Наоэ наконец оторвался от книги. Заметив, что он хоть и слабо, но все-таки реагирует, Норико воспрянула духом. Проняло!
– Терапевт Кавахара и тот сказал, что это совершенно необъяснимо.
– Почему же?
– Потому что операция только приблизит смерть. Наоэ со скучающим видом сунул в рот сигарету. Норико чиркнула спичкой.
– Зачем вам его оперировать?
Наоэ, пропустив вопрос мимо ушей, снова опустил глаза в книгу. Если он не желал отвечать, из него невозможно было выжать ни слова. Зная эту черту Наоэ, Норико отступилась и, вздохнув, встала.
Чистюля Норико не терпела малейшего беспорядка и, приходя к Наоэ, тут же принималась наводить чистоту. Раз в три дня холостяцкую квартиру Наоэ приходила убирать старуха консьержка. Наоэ, как правило, возвращался домой к ночи, и в квартире, в общем, было не так уж грязно, но везде где попало стояли немытые бокалы с остатками сакэ и чашки с засохшей на дне кофейной гущей.
Норико мыла грязную посуду, а Наоэ по-прежнему не отрывался от книги. «Он себе почитывает, а я – мой ему чашки!» – возмущенно подумала она, хотя в глубине души ничего не имела против. Домыв посуду, она отчистила раковину и достала пылесос.
– Привстаньте-ка на минутку. Наоэ раздраженно поднял глаза.
– Оставь. Не так уж и грязно.
– Что вы! Вон сколько пыли!
И, не обращая внимания на протесты, Норико включила пылесос. Наоэ нехотя поднялся и вышел на балкон. Через открытое окно доносился шум города.
Норико тщательно пропылесосила под диваном и перешла к кровати. Потом протерла стол и перестелила постель. Сдернув покрывало, она сняла подушки и начала расправлять смятые простыни. Неожиданно ее пальцы нащупали что-то твердое. Дамская шпилька. Норико положила ее на ладонь. Черная, в виде буквы U. Норико никогда не пользовалась шпильками, она предпочитала заколки, и не черные, а синие.
Со шпилькой в руке она вышла на балкон. Наоэ, стоя к ней спиной, курил.
– Чье это? – с трудом сдерживая себя, спросила Норико.
Наоэ оглянулся. Увидев, что уборка окончена, закрыл балконную дверь и присел к столу.
– Здесь была какая-то женщина?.. Это она потеряла?
– Потеряла? Что?
– Да так, пустячок!
– Принеси-ка лучше чаю, – миролюбиво сказал Наоэ.
– Я нашла это в постели!
Норико швырнула шпильку на стол. Наоэ молча взглянул на нее и равнодушно отвернулся.
– Будьте любезны, отдайте завтра в стирку простыни, пододеяльник и наволочки.
Клокоча от гнева, Норико повернулась и удалилась на кухню. Наоэ не издал ни звука.
Когда Норико внесла в комнату чайник, шпилька лежала на том же месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77