Кожа ее угловатого лица отливала желтизной, как старый пергамент, а пронзительный взгляд суровых голубых глаз отнюдь не казался нежным. Бабушка, жительница горного района, носила, как все деревенские старухи, черную одежду и прихрамывала в своих новых ботинках, ибо привыкла ходить в деревянных сабо. Приехав, она сразу категорически заявила, что Париж — это страна дикарей, и ноги ее тут больше не будет, причем это было сказано наполовину по-городскому, наполовину на колоритном местном диалекте.
Как только ребенок увидел ее внизу на улице, под руку с отцом, он так стремительно помчался вниз, что упал, поранил себе как раз посередке верхнюю губу, отчего впоследствии остался легкий шрам, и сломал один из молочных зубов. Пришлось его утешать, вести в аптеку, давать лекарство, и все эти неприятности превысили радость, которую он предвкушал от встречи с «бабусей». Мальчик так и не успел получше узнать ее — в тот же вечер она уехала к своей дочери — жене дяди с Севера. Но с тех пор два или три раза в год, а 1 января и 15 августа, в день святой Марии, уж непременно, Оливье усердно строчил ей письма и, следуя советам старших, монотонно расспрашивал бабушку о ее здоровье, о здоровье «дедуси», рассказывал о погоде и заканчивал: «Вас крепко-крепко целует любящий вас и часто вас вспоминающий внук Оливье ».
Следует еще вспомнить и о внешнем облике мужчин этой семьи. В роду сельских кузнецов всегда были крепкие парни с широкой грудью, мускулистыми руками, все они громко говорили, смеялись от всей души и заставляли свою наковальню звенеть от зари до зари. Оливье был совсем малышом, когда услышал повествование о подвигах своего двоюродного деда Эрнеста, веселого драчуна в дни ярмарок, защитника красных идей в этом краю «белых» (о жителях деревни Сог говорили так: в одной руке четки, в другой — нож), да к тому же слывшего отчаянным бабником. Оливье, который легко приходил в восторг, почитал этого дедушку одновременно и рыцарем Баярдом, и средневековым крестьянином Великим Ферре из книг по истории. Что же касается самой кузницы, о которой ему рассказывал отец, то она в воображении мальчика приобрела образ прямо-таки космический; мехи из бычьей кожи, раздуваясь, венчали пламень с ветром, человеческая плоть боязливо пряталась от брызг докрасна раскалившегося металла, горящие угли выметывали во все стороны веселые огненные языки, а глотки доброго черного вина утоляли жажду.
— Вот туда-то тебе и надо отправиться! — рявкнул Бугра.
В эту наивно нарисованную ребенком картину Бугра добавил кое-какие свои краски, заново придумывая ему дедушку с бабушкой, используя собственные воспоминания о детстве, или примешивая черты персонажей из романов Золя, или приписывая им всякие подвиги в традиционном духе «кузнецов мира».
Расхваливая деревню, он пользовался эпическим стилем и воздвиг перед Оливье широкое полотно, заполненное стогами сена, тачками с навозом, жирными гусями, пузатыми коровами, дворами ферм и шумными рынками, браконьерством и широким гостеприимством, краснощекими девушками и парнями, отлично танцующими бурре. Всякий раз, когда Бугра встречал Оливье, он снова пририсовывал что-нибудь к этой сельской картине: походы за грибами, облавы на кабанов, охоту на птиц, ловлю раков маленькой сетью, похожей на карман, приваживанье лягушек на приманку — красную тряпку, сбор диких слив; Бугра вспоминал запах прелых осенних листьев, описывал, как чистят скребницей коня, рассказывал о сельских пикниках.
Оливье слушал Бугра с восхищением, хотя не очень-то верил ему — многое в этих повествованиях казалось преувеличенным и походило на сказки. Бугра принадлежал к той породе людей, что, покинув родные места, долго не могут утешиться, но тем не менее ни за что на свете не бросят своей простенькой городской улочки, в которую уже вцепились, как виноградная лоза.
Напоминание о семье, так хорошо обосновавшейся в этих чудесных местах, на какое-то время вызволило мальчика из его одиночества, но все же он вздохнул и загадал, идя вдоль тротуара: «Если до конца улицы меньше пятидесяти шагов, значит, я останусь жить у Жана!»
Он уже привык ходить к Бугра и болтать с ним — старик всегда охотно принимал его, придумывая для мальчика целые миры, о которых он сам постоянно мечтал. В отличие от воинственного Гастуне, Бугра был нем «насчет войны». Он дал себе зарок никогда о ней не говорить. Бугра жил настоящим, превращая монетки в кучу колец и заставляя оплачивать их красным вином, которое он пил из солдатской кружки, макая в него громадные куски хлебного мякиша, тут же исчезавшего меж толстых губ, с которых стекали капли вина на его бороду Вакха. Бугра протягивал маленький стаканчик мальчику, и они чокались, обмениваясь восклицаниями вроде: «За твое здоровье и не бей посуду!» или же: «Не теряйся, всегда найдется компания».
Оливье шлифовал кольца, натирая их замшей, и слушал, как его старый друг поет грубым, глухим голосом «Песню тополей », «Цветок гречихи » или «Друзья, мне стукнуло сто лет! ». Приятели затрагивали в оживленной беседе множество тем, и в некотором отношении ребенок познавал много больше, чем если бы решал нелепые арифметические задачки, с их глупыми бассейнами, в которых одновременно открывают и кран и сток, или с идущими навстречу друг другу поездами, или с людьми, которые составляют себе капитал, получая прибыли в размере пяти процентов.
Как-то раз, когда они оба сидели, облокотившись о подоконник, мимо прошла Принцесса Мадо со своими двумя собачками, в платье с цветами и вырезом на спине, подмазанная, напудренная, в лиловом берете, наполовину скрывавшем ее светлые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Как только ребенок увидел ее внизу на улице, под руку с отцом, он так стремительно помчался вниз, что упал, поранил себе как раз посередке верхнюю губу, отчего впоследствии остался легкий шрам, и сломал один из молочных зубов. Пришлось его утешать, вести в аптеку, давать лекарство, и все эти неприятности превысили радость, которую он предвкушал от встречи с «бабусей». Мальчик так и не успел получше узнать ее — в тот же вечер она уехала к своей дочери — жене дяди с Севера. Но с тех пор два или три раза в год, а 1 января и 15 августа, в день святой Марии, уж непременно, Оливье усердно строчил ей письма и, следуя советам старших, монотонно расспрашивал бабушку о ее здоровье, о здоровье «дедуси», рассказывал о погоде и заканчивал: «Вас крепко-крепко целует любящий вас и часто вас вспоминающий внук Оливье ».
Следует еще вспомнить и о внешнем облике мужчин этой семьи. В роду сельских кузнецов всегда были крепкие парни с широкой грудью, мускулистыми руками, все они громко говорили, смеялись от всей души и заставляли свою наковальню звенеть от зари до зари. Оливье был совсем малышом, когда услышал повествование о подвигах своего двоюродного деда Эрнеста, веселого драчуна в дни ярмарок, защитника красных идей в этом краю «белых» (о жителях деревни Сог говорили так: в одной руке четки, в другой — нож), да к тому же слывшего отчаянным бабником. Оливье, который легко приходил в восторг, почитал этого дедушку одновременно и рыцарем Баярдом, и средневековым крестьянином Великим Ферре из книг по истории. Что же касается самой кузницы, о которой ему рассказывал отец, то она в воображении мальчика приобрела образ прямо-таки космический; мехи из бычьей кожи, раздуваясь, венчали пламень с ветром, человеческая плоть боязливо пряталась от брызг докрасна раскалившегося металла, горящие угли выметывали во все стороны веселые огненные языки, а глотки доброго черного вина утоляли жажду.
— Вот туда-то тебе и надо отправиться! — рявкнул Бугра.
В эту наивно нарисованную ребенком картину Бугра добавил кое-какие свои краски, заново придумывая ему дедушку с бабушкой, используя собственные воспоминания о детстве, или примешивая черты персонажей из романов Золя, или приписывая им всякие подвиги в традиционном духе «кузнецов мира».
Расхваливая деревню, он пользовался эпическим стилем и воздвиг перед Оливье широкое полотно, заполненное стогами сена, тачками с навозом, жирными гусями, пузатыми коровами, дворами ферм и шумными рынками, браконьерством и широким гостеприимством, краснощекими девушками и парнями, отлично танцующими бурре. Всякий раз, когда Бугра встречал Оливье, он снова пририсовывал что-нибудь к этой сельской картине: походы за грибами, облавы на кабанов, охоту на птиц, ловлю раков маленькой сетью, похожей на карман, приваживанье лягушек на приманку — красную тряпку, сбор диких слив; Бугра вспоминал запах прелых осенних листьев, описывал, как чистят скребницей коня, рассказывал о сельских пикниках.
Оливье слушал Бугра с восхищением, хотя не очень-то верил ему — многое в этих повествованиях казалось преувеличенным и походило на сказки. Бугра принадлежал к той породе людей, что, покинув родные места, долго не могут утешиться, но тем не менее ни за что на свете не бросят своей простенькой городской улочки, в которую уже вцепились, как виноградная лоза.
Напоминание о семье, так хорошо обосновавшейся в этих чудесных местах, на какое-то время вызволило мальчика из его одиночества, но все же он вздохнул и загадал, идя вдоль тротуара: «Если до конца улицы меньше пятидесяти шагов, значит, я останусь жить у Жана!»
Он уже привык ходить к Бугра и болтать с ним — старик всегда охотно принимал его, придумывая для мальчика целые миры, о которых он сам постоянно мечтал. В отличие от воинственного Гастуне, Бугра был нем «насчет войны». Он дал себе зарок никогда о ней не говорить. Бугра жил настоящим, превращая монетки в кучу колец и заставляя оплачивать их красным вином, которое он пил из солдатской кружки, макая в него громадные куски хлебного мякиша, тут же исчезавшего меж толстых губ, с которых стекали капли вина на его бороду Вакха. Бугра протягивал маленький стаканчик мальчику, и они чокались, обмениваясь восклицаниями вроде: «За твое здоровье и не бей посуду!» или же: «Не теряйся, всегда найдется компания».
Оливье шлифовал кольца, натирая их замшей, и слушал, как его старый друг поет грубым, глухим голосом «Песню тополей », «Цветок гречихи » или «Друзья, мне стукнуло сто лет! ». Приятели затрагивали в оживленной беседе множество тем, и в некотором отношении ребенок познавал много больше, чем если бы решал нелепые арифметические задачки, с их глупыми бассейнами, в которых одновременно открывают и кран и сток, или с идущими навстречу друг другу поездами, или с людьми, которые составляют себе капитал, получая прибыли в размере пяти процентов.
Как-то раз, когда они оба сидели, облокотившись о подоконник, мимо прошла Принцесса Мадо со своими двумя собачками, в платье с цветами и вырезом на спине, подмазанная, напудренная, в лиловом берете, наполовину скрывавшем ее светлые волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91