Вместе с банщицами пришел мужчина. Если бы на мне не было пеньюара, я бы, наверняка, закричала от страха. Но, по счастью, я была одета, а потому его появление не вызвало у меня бурного негодования. К тому же, банщицы относились к мужчине так спокойно, словно он был совершенно бесполым существом.
Я сразу же подумала, что этот турок, наверняка, был евнухом. Он бросил лишь беглый взгляд на мое лицо и по-хозяйски остановился рядом.
После испытаний, выпавших на мою долю, я смотрела на него с некоторым страхом, но была настолько слаба, что даже не попыталась подняться.
Сначала турок дернул меня за кисть левой руки да так, что захрустели суставы. Потом принялся за правую, с которой обошелся не лучше. Затем настал черед ступней и колен. И когда, наконец, последним ловким движением он распластал меня, как голубку на сковороде, последовал такой удар, которым приканчивают приговоренных к смерти.
На сей раз я не выдержала и закричала от боли, решив, что у меня сломан позвоночник, а мой массажист, довольный достигнутым результатом, от первого упражнения перешел ко второму и принялся с необычайным проворством мять мне руки, ноги и плечи. Это продолжалось еще немного. После чего турок ушел.
Теперь я чувствовала себя совершенно разбитой, к тому же у меня болели все суставы, и даже не хватило сил перевернуться на спину. Я осталась лежать на боку, моля господа Бога о том, чтобы все это поскорее прекратилось.
Служанка принесла мне поднос с маленькой чашечкой темного пахучего напитка, я отпила глоток, но тут же от отвращения выплюнула изо рта горькую черную жижу.
Мне показалось, что вот так, в одиночестве, я провела не меньше получаса. Я находилась в какой-то полудреме, погруженной в сладостное опьянение, испытывая неведомое мне ощущение блаженства и полнейшего безразличия ко всему на свете.
Из этого блаженного состояния меня вывела еще одна служанка. Она осторожно усадила меня и принялась расчесывать мои набухшие от влаги волосы.
После того, как уход за моими волосами был закончен, я показала служанке знаком, что хочу уйти. Она тут же вышла в предбанник и позвала мою верную Леонарду, которая героически отвергла все предложения банщиц принять ванну. Она объяснила мне, что боялась за мою одежду и потому охраняла ее.
Леонарда помогла мне одеться и вывела на улицу.
Здесь нас терпеливо дожидались матросы и два погонщика с ослами. На сей раз долго просить меня не пришлось. Я с помощью Леопарды уселась в седло, и мы медленно тронулись в путь.
Хотя было уже около полудня, мне показалось, что воздух на удивление свеж – вероятно, по контрасту с баней. Наверное, именно поэтому турки так фанатично преданы своим баням, а ведь вначале мне все это показалось ужасным издевательством.
Поначалу мне казалось, что после всех пережитых в бане испытаний я до утра даже не смогу шевельнуть пальцем. Однако, усталость на удивление быстро сменилась бодростью, и остаток дня я провела в своей каюте на «Санта Маддалене», записывая в дневник впечатления прошедшей субботы.
В то время, как я посещала александрийские бани, сеньор Гвиччардини посвятил субботу визиту к своему торговому партнеру Сулейман-бею. Он вернулся только поздно вечером, весьма довольный встречей.
Рано утром следующего, воскресного дня, сеньор Гвиччардини сообщил мне, что все его финансовые дела улажены, и сегодня днем деньги, остававшиеся у Сулейман-бея после торговой сделки с сеньором Гвиччардини, должны быть переправлены на каравеллу «Санта Маддалена».
Нам оставалось лишь посетить с обязательным визитом вежливости дворец александрийского паши, который уже знал о прибытии нашего корабля в Александрию.
Рано утром в воскресенье на корабль явился гонец, который сообщил, что Ибрагим-паша соблаговолит принять нас сегодня же. Аудиенция была назначена на полдень.
До визита оставалось еще некоторое время, и я, воспользовавшись этим, отправилась к себе в каюту.
В назначенный час на корабль прибыл офицер турецкой гвардии, которых они называют мамелюками. Он должен был возглавить кортеж, состоявший из сеньора Гвиччардини, меня и Леонарды.
Нас усадили на настоящих арабских скакунов, и в сопровождении целого отряда мамелюков проводили ко дворцу паши.
По бокам шли несколько янычар. Им вменялось в обязанность ударами палок отгонять любопытных, мешавших шествию нашего посольства.
Окружавшие нас на лошадях мамелюки являли собой весьма живописное зрелище. На них были одеты красные тюрбаны, красные куртки, красные шаровары и красные туфли. Хотя я по-прежнему с опаской относилась к туркам, а особенно к янычарам и мамелюкам, нельзя не признать, что их внешний вид являл собой зрелище, приятное для глаза. Правда, лица солдат, окружавших с палками наш кортеж, отличались разнообразием оттенков: у некоторых были белые лица, у иных – кожа цвета слоновой кости.
На пути движения нашего кортежа мы встретили полк янычар, двигавшийся куда-то по грязным улицам города под грохот барабанов.
Ни о какой стройности их рядов не могло быть и речи, поскольку каждые пять минут обувь солдат увязала в грязи, и их обладателям приходилось останавливаться, чтобы извлечь ее оттуда. И вообще, всех этих солдат можно было принять за разношерстный сброд – столь пестро разодетой толпы я еще ни видала никогда в жизни. Даже участники венецианских и флорентийских карнавалов не были одеты столь вызывающе пестро и ярко.
От царившей в Александрии невероятной жары лица солдат были покрыты крупными каплями пота, а шум и грохот, издаваемые ими при продвижении, можно было сравнить только с иерихонскими трубами.
Бедняжка Леонарда, увидев это ополчение паши, беспрерывно молилась.
Когда полк, наконец, освободил дорогу, мы смогли продолжить свой путь ко дворцу турецкого наместника.
Во дворе в полном вооружении с ятаганами и кинжалами нас ожидал еще один отряд мамелюков. Их красные одеяния невольно притягивали глаз.
Мы спустились с лошадей в сопровождении офицера мамелюкской гвардии, миновали двое ворот, поднялись по лестнице, прошли через анфиладу совершенно пустых белых залов с непременным фонтаном в центре.
В предпоследнем зале сеньор Гвиччардини остановился, чтобы дать команду носильщикам, которые тащили следом за нами наш груз. Это были подарки, предназначенные для паши Ибрагима.
Сеньор Гвиччардини захватил с собой несколько богато инкрустированных ружей и пистолетов, которые, наверняка, были диковинкой здесь на Востоке, а также доспехи солдат венецианской и флорентийской гвардий.
Затем мы вошли в парадный зал. Он ничем не отличался от предыдущих. Здесь также не было мебели, кроме огромного дивана, опоясывающего зал. В самом темном углу на диван была брошена львиная шкура, а на этой шкуре нога на ногу восседал сам Ибрагим-паша, держа в левой руке четки, а правой, перебирая пальцы на ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124