Глаза Фьоры вспыхнули.
– Что ты имеешь в виду?
Старая служанка пожала плечами.
– В жизни бывает всякое. Позвольте, я продолжу чтение.
Фьора с оскорбленным видом махнула рукой.
– Хорошо.
«Наш флорентиец похитил изрядное количество поцелуев, и по всему было видно, что дело идет на лад. Но дама всячески затягивала игру и вдруг вскрикнула: «Мой муж идет!»
И вправду, хозяин дома вернулся с королевской игры в мяч. Ваятель поспешно удалился, получив в награду взгляд, который красноречиво говорил – сколь я сожалею о прерванном блаженстве.
В течение целого месяца Бартоломео только и жил такими встречами, наслаждался и развлекался ими. Но каждый раз, когда он был близок к своему счастью, неизменно являлся ненавистный супруг – в ту самую минуту, которая у дамы следует за прямым отказом и посвящается смягчению оного разными уловками, милыми проделками, предназначенными для того, чтобы воскрешать или подогревать любовь.
И вот, потеряв терпение, художник решил начинать осаду с первых же минут свидания, рассчитывая одержать победу до появления мужа, которому затянувшаяся канитель служила лишь на пользу.
Но ловкая дама, читая в глазах ваятеля его тайное намерение, затевала с ним ссору, за коей следовали бесконечные объяснения. Она начиналась с притворной сцены ревности, в расчете услышать в ответ лестные дамам проклятья влюбленного.
Засим дама охлаждала его гнев нежным поцелуем, а там она принималась ему что-то доказывать, и хитростям ее не было видно конца. Она настаивала, что ее любовник должен вести себя благонравно и все желания ее исполнять, иначе не может она отдать ему свою душу и свою жизнь. И отнюдь не считает она столь щедрым для себя даром страстные желания влюбленного, куда более достойна похвалы она сама, ибо, любя сильнее, она больше приносит жертв. И между прочим, с видом королевы дама небрежно бросала: «Перестаньте». А в ответ на упреки Манчини сердито говорила: «Ежели вы не будете таким, как мне угодно, я разлюблю вас».
Хоть и поздно, но все же бедный итальянец понял, что такая любовь не была честной любовью, той любовью, что не отсчитывает даримые ею радости, как скряга червонцы, что его дама просто играет им, допуская его во все владения любви, лишь бы он не завладел потаенным сокровищем.
От сего унижения Манчини пришел в неистовый гнев, и, позвав с собой нескольких друзей-художников, уговорил их совершить нападение на супруга красавицы, когда тот будет возвращаться домой вечером после королевской игры в мяч.
Распорядившись таким образом, флорентиец явился в обычный свой час к своей даме. Когда в самом разгаре были сладостные игры любви – упоительные поцелуи, забава с распущенными и вновь заплетенными косами, когда в порыве страсти кусал он ей руки и даже ушки – одним словом, когда все уже было испытано, за исключением того, что высоконравственные сочинители наши не без основания называют предоссудительным, флорентиец между двумя особенно жгучими поцелуями спросил: «Голубка моя, любите ли вы меня больше всего на свете?» «Да»,– отвечала она, ибо прелестницам слова недорого стоят. «Так будьте же моею!» – взмолился влюбленный Бартоломео. «Но муж мой скоро вернется!» – возразила дама его сердца. «Значит, иной помехи нет?» – с надеждой спросил флорентиец. Дама лишь пожала плечами. «Нет...» «Мои друзья задержали его на дороге и отпустят лишь тогда, когда в этом окне появится светильник!» – с горячностью воскликнул Бартоломео.– «Ежели супруг ваш пожалуется потом королю, то друзья мои объяснят, что они по ошибке приняли за одного из наших художников и решили над ним пошутить. Уверяю вас, с ним не произойдет никаких неприятностей».
Дама, как ни в чем не бывало, улыбнулась. «Ах, друг мой,– мило сказала она.– Дайте, я пойду и взгляну, все ли в доме спокойно, спят ли слуги». Она поднялась, а свечу поставила на подоконник указанного окна.
Увидя то, Манчини вскочил, задул свечу, и, схватив свою шпагу, встал перед женщиной, обнаружившей перед ним всю глубину своего презрения и коварства. Он сказал ей так: «Я не убью вас, госпожа, но оставлю такую отметку на вашем лице, что вам не придется более ни обольщать бедных, влюбленных юношей, ни играть их жизнью!.. Вы меня бессовестно обманули. Ваши поступки недостойны порядочной женщины. Знайте же, что поцелуй никогда не изгладится из сердца истинного влюбленного, и целованные уста снимают все запреты. Вы навсегда отравили мне жизнь. Она опостылела мне. Посему я хочу, чтобы вы до конца дней своих помнили о моей смерти, в которой только вы будете повинны. Отныне, всякий раз, когда вы взглянете в зеркало, вы увидите и мое лицо рядом со своим».
Он взмахнул шпагой, собираясь отсечь шпагой кусочек ее нежной щечки, на которой еще горели его поцелуи.
Но тут дама сказала, что он бесчестен...
«Молчите! – воскликнул он.– Вы твердили, что любите меня больше всего на свете. Сейчас вы говорите совсем иное. Каждый вечер вы поднимали меня ступень за ступенью к небесам. И вот сегодня одним ударом низвергли в ад и надеетесь еще, что ваша женская слабость спасет вас от гнева любовника. Нет!»
Дама, сраженная силой его ярости, не медля ни секунды, воскликнула: «Мой, Бартоломео, я твоя!» А он, отступив от нее на три шага, сказал: «Ах ты, придворная кукла, пустое сердце! Тебе дороже твоя краса, чем твой возлюбленный! Так получай же!»
Она побледнела и покорно обратила к нему лицо, ибо поняла, что запоздалая ее любовь не может искупить прежней лжи. Флорентиец нанес ей удар шпагой, как задумал. Затем, бежал из дома и покинул страну.
Муж красавицы, которому так и не пришлось испытать нападения флорентийцев, ибо они увидели свет в окне его дворца, спокойно вернулся домой и нашел жену раненой– без левой щеки.
Превозмогая боль, она не обмолвилась ни словом, ибо с минуты своего наказания полюбила Бартоломео Манчини больше жизни.
Муж, однако, стал доискиваться виновника ее ранения. И по той причине, что никто не заходил в его дом, кроме флорентийца, он принес королю жалобу.
Король послал погоню за ваятелем с приказом поймать его и повесить, что и должно было произойти в городе Блуа.
В день казни некая благородная дама пожелала спасти от петли смелого юношу, предположив, что он может оказаться отличным любовником. Она обратилась к королю с прошением о помиловании Бартоломео Манчини. На что король милостиво дал согласие.
Но наш флорентиец доказал, что он глубоко предан даме, чей образ завладел им навсегда. Он удалился в монастырь, постригся в монахи, позднее стал кардиналом, прославился как ученый и, дожив до старости, любил повторять, что жизнь его красна воспоминаниями о радостях, выпавших ему в годы бедной и несчастной молодости, когда некая дама подарила ему столько блаженства и столько муки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124