Я знаю, что у меня в жизни часто все бывает впервые. Наверное, в это трудно поверить, но я это знаю. Все начинается заново, как будто раньше и не было ничего.
Но как мы поедем? Нас увидят. А, впрочем, это ведь его забота.
И он везет меня на коне по какой-то дороге. И никто нас не видит. Никого нет. Только деревья, желтые и красные листья на деревьях.
Лес. Такие стройные стволы, белые, в таких черных черточках. Это березы, я знаю. Он спешивается, протягивает руки и ставит меня на землю. И привязывает коня.
– Это березы, – говорит он, – Весной надрежешь вот здесь – и польется сок. Его пьют.
Смуглая ладонь гладит ствол. Ствол белый, и черные черточки.
Я знаю, что он чудовище. Это правда. Он жестокий насильник, ему не может быть прощения. У него нет совести.
Но… он очень странный человек. Он только смотрит на меня и говорит, говорит, говорит.
Он просит, чтобы я осталась с ним. Я ничего не отвечаю, я молчу. Но это диалог. Потому что он неведомо как узнает мои мысли и отвечает на них.
Он говорит, что я – это я, что он не может сказать, почему я – это я, но он знает, что я – это я. И он знает, что он – это он. Он хотел бы быть другим, но ведь он здесь родился, его растили здесь. Он с детства знает и чувствует два состояния души – власть и унижение. Властвовать самому, или унижаться, или быть униженным. Или самому мучить и унижать других. Он – это он. Он не просит прощения. Он знает, почему это. Потому что прощение должно быть истинным. А для истинного прощения должно прийти время. Оно придет. Он знает.
– Так, Марфа.
– Отчего ты меня Марфой зовешь? – спрашиваю я. И сама не узнаю своего голоса. В нем появилась какая-то новая мне, страдальческая протяжность и терпеливость странная.
– Оттого, что Марфа – сестра Лазаря, друга Господня. О многом печется, а не знает, что Господу одно нужно. И не сразу поверила, что воскреснет ее брат, ведь он уже четыре дня был во гробе. Но и она – святая. Во всем этом она – святая. Она – как мы, ты и я.
– Зови меня так, – говорю я, – Скажи священнику, чтобы он наставил меня в вере. Я приму твою веру.
Это очень странно, но мы вернулись такими же, какими уехали из дома. Между нами не было телесной близости.
Глава сто девяносто пятая
Я стала избегать Татиану. А что мне еще оставалось делать? Но это была какая-то совсем странная любовь. Такой у меня прежде никогда не было. Сначала совсем без тела, одна только душа, которая впитывала странные слова богослужебных книг. Я открыла одну тайну: здесь все чувствуют, что к Богу можно прийти через страдание. Об этом не говорят, многие и не думают, не все это знают, но все чувствуют.
Когда я это осознала, я больше не избегала Таню. Я попросила ее быть моей крестной матерью.
После моего крещения в православную веру он сказал мне, что хочет венчаться со мной. Между нами так ничего и не было.
– У тебя есть жена, – сказала я.
– Пусть она уйдет в монастырь.
– Она любит тебя.
– Она и других любит.
– Танюша? Нет, это неправда. Тебе солгали. Это клевета.
– Я знаю.
– Нет! А даже если это и так, она тебя любит.
– Ты хочешь сказать, я сам дал ей право не любить меня?
– Ты жесток с ней и я не верю, что этим ты мстишь ей.
– Не мщу. Никогда. Я жесток, потому что жесток. Потому что еще не пришло время прощения, ты знаешь.
– А если не простят тебя?
– Простят. Я мучиться буду тогда, и меня простят. За мои муки простят меня.
– Но мы не можем быть обвенчаны.
– Она уйдет в монастырь, потому что сама захочет.
– Ты принудишь ее. Я не хочу соединяться с тобой еще и через этот грех, через это грубое, жестокое и мелочное принуждение.
– Да, это будет грех жестокий, мелочный, грубый. А ты какого хочешь греха? Чистого? Красивого? Такого греха желаешь, который легко было бы простить, замолить? Нет, я не из тех грешников. Мои грехи – иные, ты их знаешь. И принимаешь ли меня? Такого? Принимаешь ли?
– А если не приму, тогда что? Принудишь? Заставишь?
– Сам не знаю, – тихо произносит он.
– Вот и я не знаю. Но ты в моем сердце. И что бы ты ни делал, все равно – в моем сердце.
Он назвал мне имена тех, с кем Татиана изменяла ему, – Максим и Борис. Я спросила, кто они такие.
– Крещеные жиды. Максимка – толмач из посольского приказа, а Борис мехом торгует, белок наших немцам продает.
– Что ж они оба, хороши собой, или добры с ней, ласковы?
– А пес их знает! – он вдруг сплюнул на землю. Мы сидели на его плаще под стволом березы. – Пес их знает, какие они с ней!
– Если бы ты не мучил ее…
– Я – это я!
– Слышала, знаю.
– Чего ж спрашиваешь?
Я замолчала.
Глава сто девяносто шестая
И вот случилось так, что я потеряла Татиану и увидела ее много позже и совсем уж в странных обстоятельствах.
Михаил Турчанинов твердо решил добиться того, чтобы его жена постриглась в монахини. Он хотел обвенчаться со мной.
Он странно любил меня. Наши свидания происходили в холодном осеннем лесу. Все холоднее становилось. Листья облетали с деревьев. В просветах между переплетениями ветвей показывалось небо, светлое и серое. Он стелил на землю свой плащ и мы подолгу сидели рядом. Однажды подбежала собака, серая, оскалила зубы. Михаил свистнул. Собака повернулась и затрусила прочь с поджатым хвостом.
– Волк, – сказал Михаил.
Я не почувствовала и тени испуга.
Близости телесной между нами по-прежнему не было. Он не целовал меня. Я даже порою думала, что он и не знает, как это – целовать женщину. Он только брал мои руки в свои. Так мог сидеть часами. Он не сжимал мои ладони, но в его горячих смуглых пальцах была какая-то странная тяжесть. И когда он вот так сидел и держал мои руки в своих, мне казалось, что это почти забытье у меня. И никогда прежде так не было в моей жизни.
Как это все произошло у него с Таней, я не видела. Но он мне рассказал. После мне рассказал Плешаков, который при этом был. После я сама увидела ее, и поняла, что все правда, все так и было.
Прежде я уже сказала, что при желании в Москве человек мог побыть с женщиной, заплатив за комнату где-нибудь на окраине города. Таким образом и Татиана встречалась со своими возлюбленными. Михаил часто оставлял ее одну. В сущности, она была предоставлена самой себе. Положение женщины в мире, где она жила, было таково, что женщина, казалось бы, не имела никакой свободы. Муж и отец могли знать каждый ее шаг. Мать, многочисленные родственницы, служанки и приживалки следили за молодой девушкой. А молодая замужняя женщина зависела еще и от свекрови. Но, разумеется, этот строгий надзор не давал никаких результатов, только разжигал страсти. Татиана была сирота, родители ее умерли, родных у нее не осталось. Она была совсем еще девочкой, когда старая бабка, на попечении которой она находилась, выдала ее замуж за Михаила Турчанинова, человека уже не такого молодого и похоронившего двух жен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121