Я быстро взбежала на второй этаж. Заглянула в библиотеку. Дверь была отперта, но света в комнате не было. Значит, она спит. Я постучала в дверь ее комнаты. Тишина. Спит.
Но я тихонько толкнула дверь. Вошла. В комнате никого не было. Постель была не разобрана. Значит, Селия даже не ложилась. Но где она?
Я не понимала, откуда эта лихорадочная тревога. Я вспомнила, что я говорила Мигелю о том, что со мной Селия всегда будет в безопасности.
Я выбежала в сад. Конечно, она там. Но ведь я не найду ее в темноте. Она, конечно, хочет побыть в одиночестве.
Но все же я не вернулась в дом, бродила по темному саду, отгибала ветви, вглядываясь в очертания кустов, понимая, насколько все это бесполезно.
Тревога охватывала меня все сильнее. Где может быть Селия? Куда она ушла ночью? Разве я могла знать. Я хотела было разбудить Николаоса, уже шла к нему. Но вдруг опомнилась. Ведь не случилось ничего такого, из-за чего я имею право разбудить его. Ведь я знаю сильный и своевольный характер Селии. Николаос здесь не поможет мне. Остается только ждать. Она даст знать о себе. Да, она своевольная и странная, но она, кажется, за эти мучительные дни научилась жалеть людей. Она не оставит меня мучиться в тревоге.
Я сидела в саду на скамье. Было прохладно. Потом мне пришло в голову подойти к воротам. Лучше мне быть там. Вдруг она вернется и я увижу ее у ворот. Или она увидит меня. Я уже не спрашивала себя, каким образом Селии удалось выскользнуть из дома, уйти. Я знала ее.
Я подошла к воротам. Конечно, ворота были заперты. На ночь в доме Николаоса ворота запирали, а привратник уходил спать. Я походила вдоль ворот, жадно вслушиваясь в каждый шорох. Я понимала, что на самом деле это не имеет никакого смысла. Если Селия ушла тайком, то она тайком и вернется. Зачем ей стучать в ворота? Господи! Она просто перелезет через забор.
Но куда же она ушла? Во дворец Монтойя? Зачем? Возможно, потому что ей тяжело здесь после похорон Чоки и она решила побыть в другом месте… Она может снова вернуться в горы. Это дальний путь, надо ехать верхом, в мужском костюме, но если она однажды проделала этот путь, она может решиться снова…
Но почему она не предупредила меня? Почему не оставила записку? Это странно. Это даже не похоже на нее. Она никогда не была злой, могу поручиться. Но…
Вдруг мне пришло в голову то единственное, к чему я уже давно должна была бы прийти.
Селия не оставила записку. Значит… значит, она скоро вернется!.. Значит, надо просто ждать… Конечно, она рассчитывает вернуться даже не к утру, а еще ночью. Она думала, что я даже не узнаю о том, что ночью ее не было в доме.
Но куда, куда?..
И вдруг я отчетливо осознала: кладбище! Только туда она могла уйти ночью, одна. К могиле Чоки.
Я стояла у ворот и не в силах была уйти к себе.
Я со страхом представляла себе ее ночной путь по темным улицам, тонущее во мраке кладбище, смутные очертания надгробий. И Селия совсем одна, худенькая девочка…
Вот что самое трудное с детьми: они хотят для себя опасностей и приключений, мы же хотим для них безопасной и спокойной жизни. Поэтому родители и дети вечно ссорятся друг с другом. Ведь опасность и приключения означают одно очень важное понятие – независимость. Мы-то знаем, что, в сущности, никакой независимости в мире не существует. Но дети зависят от родителей. Вот эту-то зависимость они хотят и могут сломать, разорвать и получить иллюзию независимости вообще, не только от родителей…
Я вышла в платье, без накидки. Теперь я почувствовала холод. Я решила вернуться в комнату, взять накидку и снова прийти к воротам. Все равно я не смогу спать.
В комнате я присела на постель. Все же я устала, ноги заныли. Может быть, мне тоже пойти на кладбище? А если Селии там нет? Если я разминусь с ней? Ладно, возьму накидку, выйду во двор, там решу, как поступить дальше.
Но, должно быть, я очень устала. Неужели я старею? Хотя ведь это вполне естественно. И я много испытала в этой жизни. Я вспомнила, что когда мне было лет восемнадцать-двадцать, тридцатилетние женщины казались мне старухами. А теперь? Увы, я могу завидовать молодости тридцатилетних…
Надо было взять накидку, подняться с постели и идти. Но я продолжала сидеть. В окно смутно виднелись очертания деревьев и кустов сада. Раздался слабый крик ночной птицы. Я убеждала себя, что сейчас встану, сейчас заставлю себя встать. Еще минута, еще… Но я не вставала. Я почувствовала, что глаза мои закрываются. Голова тяжелела. Я склонилась на подушку. Я понимала, сознавала, что засыпаю. Но я уже не могла противиться сну. Я все еще смутно, несвязно говорила себе, что вот сейчас, совсем немного отдохну и немедленно встану. Но я обманывала себя.
Глава сто пятьдесят четвертая
Я шла по какой-то песчаной равнине. Свет был сумеречный, тягостный и таинственный. На голове у меня было белое покрывало, ветер развевал его. Ноги мои ступали легко, не погружаясь в песок. Я удивилась этому, затем подумала, что это неспроста. И равнина, и свет, и ноги, легко ступающие на песок – это неспроста. У этой загадки есть какая-то простая отгадка. Это не наш земной мир, это мир потусторонний. Да, так. И вдруг мне стало страшно. Значит, сейчас я увижу тех, кто умер страшной смертью, увижу лорда Рэтклифа, Брюса Карлтона, отца, Коринну. Замкнутые в какой-то новой страшной своей сути, они бесшумно, словно ночные птицы, погонятся за мной. Что они сделают со мной? Выпьют, высосут кровь? Они – вампиры? Я задрожала и быстро оглянулась по сторонам. Никого не было. Я двинулась дальше, медленно ступая.
Да, я сделала в своей жизни много дурного. Я не наделена той мучительной чувствительностью, которой обладал Чоки и которая свела его в могилу. Такие, как он, встречаются редко, они напоминают людям о возможности чистоты, совести, доброты. Я не такая. Я не хуже и не лучше других людей. Я причиняла страдания и смерть, но и сама страдала и сама была на краю гибели. Может быть, меня можно (да, конечно, можно) обвинить в смерти Этторе Биокка, Большого Джона, доньи Инес – матери Коринны. Можно сказать, что мое появление разрушило жизнь Коринны и Брюса Карлтона, моего отца и доньи Инес, лорда Рэтклифа, Этторе и Санчо. Из-за меня так странно сложилась жизнь моих детей. Из-за меня остались сиротами дети Коринны. Должно быть, надо мной тяготеет некий рок, такой рок тяготел над потомками цыганки Маританы, возлюбленной короля. Это моя судьба – приносить тревогу?
Неужели никто не заступится, не спасет? Но ведь есть человек, который прощал всегда всех кроме себя самого. Чоки!
Я так потянулась к нему душой. Мне вдруг захотелось, как маленькому ребенку, искать защиты. Чоки защитит меня. Он знает, что я не такая плохая. Я не виновата. Я не хочу быть виноватой. Я не выдержу. Пусть меня простят. Пусть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Но я тихонько толкнула дверь. Вошла. В комнате никого не было. Постель была не разобрана. Значит, Селия даже не ложилась. Но где она?
Я не понимала, откуда эта лихорадочная тревога. Я вспомнила, что я говорила Мигелю о том, что со мной Селия всегда будет в безопасности.
Я выбежала в сад. Конечно, она там. Но ведь я не найду ее в темноте. Она, конечно, хочет побыть в одиночестве.
Но все же я не вернулась в дом, бродила по темному саду, отгибала ветви, вглядываясь в очертания кустов, понимая, насколько все это бесполезно.
Тревога охватывала меня все сильнее. Где может быть Селия? Куда она ушла ночью? Разве я могла знать. Я хотела было разбудить Николаоса, уже шла к нему. Но вдруг опомнилась. Ведь не случилось ничего такого, из-за чего я имею право разбудить его. Ведь я знаю сильный и своевольный характер Селии. Николаос здесь не поможет мне. Остается только ждать. Она даст знать о себе. Да, она своевольная и странная, но она, кажется, за эти мучительные дни научилась жалеть людей. Она не оставит меня мучиться в тревоге.
Я сидела в саду на скамье. Было прохладно. Потом мне пришло в голову подойти к воротам. Лучше мне быть там. Вдруг она вернется и я увижу ее у ворот. Или она увидит меня. Я уже не спрашивала себя, каким образом Селии удалось выскользнуть из дома, уйти. Я знала ее.
Я подошла к воротам. Конечно, ворота были заперты. На ночь в доме Николаоса ворота запирали, а привратник уходил спать. Я походила вдоль ворот, жадно вслушиваясь в каждый шорох. Я понимала, что на самом деле это не имеет никакого смысла. Если Селия ушла тайком, то она тайком и вернется. Зачем ей стучать в ворота? Господи! Она просто перелезет через забор.
Но куда же она ушла? Во дворец Монтойя? Зачем? Возможно, потому что ей тяжело здесь после похорон Чоки и она решила побыть в другом месте… Она может снова вернуться в горы. Это дальний путь, надо ехать верхом, в мужском костюме, но если она однажды проделала этот путь, она может решиться снова…
Но почему она не предупредила меня? Почему не оставила записку? Это странно. Это даже не похоже на нее. Она никогда не была злой, могу поручиться. Но…
Вдруг мне пришло в голову то единственное, к чему я уже давно должна была бы прийти.
Селия не оставила записку. Значит… значит, она скоро вернется!.. Значит, надо просто ждать… Конечно, она рассчитывает вернуться даже не к утру, а еще ночью. Она думала, что я даже не узнаю о том, что ночью ее не было в доме.
Но куда, куда?..
И вдруг я отчетливо осознала: кладбище! Только туда она могла уйти ночью, одна. К могиле Чоки.
Я стояла у ворот и не в силах была уйти к себе.
Я со страхом представляла себе ее ночной путь по темным улицам, тонущее во мраке кладбище, смутные очертания надгробий. И Селия совсем одна, худенькая девочка…
Вот что самое трудное с детьми: они хотят для себя опасностей и приключений, мы же хотим для них безопасной и спокойной жизни. Поэтому родители и дети вечно ссорятся друг с другом. Ведь опасность и приключения означают одно очень важное понятие – независимость. Мы-то знаем, что, в сущности, никакой независимости в мире не существует. Но дети зависят от родителей. Вот эту-то зависимость они хотят и могут сломать, разорвать и получить иллюзию независимости вообще, не только от родителей…
Я вышла в платье, без накидки. Теперь я почувствовала холод. Я решила вернуться в комнату, взять накидку и снова прийти к воротам. Все равно я не смогу спать.
В комнате я присела на постель. Все же я устала, ноги заныли. Может быть, мне тоже пойти на кладбище? А если Селии там нет? Если я разминусь с ней? Ладно, возьму накидку, выйду во двор, там решу, как поступить дальше.
Но, должно быть, я очень устала. Неужели я старею? Хотя ведь это вполне естественно. И я много испытала в этой жизни. Я вспомнила, что когда мне было лет восемнадцать-двадцать, тридцатилетние женщины казались мне старухами. А теперь? Увы, я могу завидовать молодости тридцатилетних…
Надо было взять накидку, подняться с постели и идти. Но я продолжала сидеть. В окно смутно виднелись очертания деревьев и кустов сада. Раздался слабый крик ночной птицы. Я убеждала себя, что сейчас встану, сейчас заставлю себя встать. Еще минута, еще… Но я не вставала. Я почувствовала, что глаза мои закрываются. Голова тяжелела. Я склонилась на подушку. Я понимала, сознавала, что засыпаю. Но я уже не могла противиться сну. Я все еще смутно, несвязно говорила себе, что вот сейчас, совсем немного отдохну и немедленно встану. Но я обманывала себя.
Глава сто пятьдесят четвертая
Я шла по какой-то песчаной равнине. Свет был сумеречный, тягостный и таинственный. На голове у меня было белое покрывало, ветер развевал его. Ноги мои ступали легко, не погружаясь в песок. Я удивилась этому, затем подумала, что это неспроста. И равнина, и свет, и ноги, легко ступающие на песок – это неспроста. У этой загадки есть какая-то простая отгадка. Это не наш земной мир, это мир потусторонний. Да, так. И вдруг мне стало страшно. Значит, сейчас я увижу тех, кто умер страшной смертью, увижу лорда Рэтклифа, Брюса Карлтона, отца, Коринну. Замкнутые в какой-то новой страшной своей сути, они бесшумно, словно ночные птицы, погонятся за мной. Что они сделают со мной? Выпьют, высосут кровь? Они – вампиры? Я задрожала и быстро оглянулась по сторонам. Никого не было. Я двинулась дальше, медленно ступая.
Да, я сделала в своей жизни много дурного. Я не наделена той мучительной чувствительностью, которой обладал Чоки и которая свела его в могилу. Такие, как он, встречаются редко, они напоминают людям о возможности чистоты, совести, доброты. Я не такая. Я не хуже и не лучше других людей. Я причиняла страдания и смерть, но и сама страдала и сама была на краю гибели. Может быть, меня можно (да, конечно, можно) обвинить в смерти Этторе Биокка, Большого Джона, доньи Инес – матери Коринны. Можно сказать, что мое появление разрушило жизнь Коринны и Брюса Карлтона, моего отца и доньи Инес, лорда Рэтклифа, Этторе и Санчо. Из-за меня так странно сложилась жизнь моих детей. Из-за меня остались сиротами дети Коринны. Должно быть, надо мной тяготеет некий рок, такой рок тяготел над потомками цыганки Маританы, возлюбленной короля. Это моя судьба – приносить тревогу?
Неужели никто не заступится, не спасет? Но ведь есть человек, который прощал всегда всех кроме себя самого. Чоки!
Я так потянулась к нему душой. Мне вдруг захотелось, как маленькому ребенку, искать защиты. Чоки защитит меня. Он знает, что я не такая плохая. Я не виновата. Я не хочу быть виноватой. Я не выдержу. Пусть меня простят. Пусть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121