И вдруг появилась я. Все переменилось. И вот за то, что я эту перемену внесла, девушка на меня и сердится. Ведь это из-за меня она, должно быть, задумалась о своей судьбе, всколыхнулись в сердце боли, скорби, надежды. Но что же теперь делать? Я всегда была возмутительницей спокойствия.
А с Турчаниновым все оказалось очень просто.
Он приехал и сразу спросил, где я. Прошел в комнаты Татианы и увел меня к себе.
– Ты думала, где я мог быть?
– Думала, – честно ответила я.
– Тревожилась?
– Да, пожалуй.
– Хотелось тебе следить за мной, все вызнать обо мне тайком от меня?
– Я бы не стала так поступать. И не стану.
– К женщине я ездил. Деньги ей отвозил.
– Твое дело.
– Но я хочу, чтобы ты узнала.
– Если скажешь, буду знать.
– Хочу, чтобы ты поехала со мной. Сейчас.
Я молча взяла накидку, сверху покрыла голову ковровым пестрым платком, надела шубку на беличьем меху. На какое-то мгновение, словно бы легким уколом дала себя знать моя прежняя логика. Ведь он мог бы сразу взять меня с собой. Почему он сначала поехал один? Но не все ли равно. Скоро я все буду знать.
Глава двухсотая
Мы поехали в возке. Теперь, зимой, ехать было гораздо легче, чем летом. Земля замерзла. Возок был на полозьях и легко катился по снегу.
У одного строения я вдруг с изумлением увидела совершенно голых мужчин. Они выскочили из дверей и вслед за ними вырвалось облако пара. Я вспомнила, как Таня говорила о зиме, как можно будет выбегать из бани прямо на снег. Но как она теперь? И как давно я говорила с ней. Кажется, прошло уже очень много времени.
Теперь мы ехали по улице, напоминавшей деревенскую. Дома были маленькие, деревянные, с небольшими открытыми дворами. Крыши были треугольные. Я уже знала, что такие дома называются «избами».
Возле одной из этих изб мы остановились. Вез нас Рогозин.
– Поводи лошадей, Митька, – велел Турчанинов, – Скоро мы выйдем.
Следом за ним я вошла в дом. Потолок был так низок, что не только Турчанинову, но и мне пришлось пригнуться. В комнате было совсем бедно. Но предметы стояли те же, что и в доме Турчанинова, в Татианиных покоях: сундук, скамья, стол. Я отыскала взглядом иконы, подошла и перекрестилась.
Сгорбленная, сморщенная старуха, закутанная в какое-то тряпье, кланяясь, кинулась нам навстречу. Она что-то бормотала и пыталась поцеловать Турчанинову руку.
Он отстранил ее.
– Вот, Марфа, – сказал он мне. – Смотри. Это Матрена Сироткина, вдова стрельца, так у нас служилых воинов зовут – стрельцами. Я вот денег ей привез. Видишь, она нуждается. Давно я не был у нее. А ведь я ей многим обязан. Она детей моих выходила.
– Как? Что это? – невольно вырвалось у меня, – Это – мать твоих детей. Где же они? О чем ты?
Старуха кинулась ко мне. Как-то так чутко она все уловила и поняла. И принялась, хотя и немного бессвязно, но все же успокаивать меня. Она говорила, что она, конечно же, не мать детям Турчанинова, да и не может быть им матерью. Она всего лишь глядела за ними, когда они были маленькими.
– Кто же они? – спросила я его, – Где их мать? Он перекрестился.
– Вот она знает все, – он указал на старуху, – И ты, Марфа, знай. Трое матерей у них. И все это были мои крепостные девки. Продал я их за море. Молодой был, связывать себя не хотел бабьими криками да слезами.
– А что сталось с детьми? – мой голос прозвучал так тихо, что он не расслышал и посмотрел на меня вопросительно, – Что сталось с детьми? – повторила я погромче.
Он посмотрел на меня как-то жалко, затравленно.
– Да ты, Марфа, знаешь их. Всех знаешь. И Мишку Шишкина, и Коську Плешакова, да и Ваньку Алексеева с Митькой Рогозиным. Всех знаешь.
Так вот что в них во всех было общего, сходного! Вот почему Шишкин похож на самого Турчанинова.
– Поедем домой, – попросила я.
Не помню уж, как мы приехали. Но помню, как мы сидели в его комнате и я говорила, говорила…
– Как же это? – спрашивала я, – Твои родные сыновья – твои рабы, холопы твои! Как ты допускаешь такое? У тебя четверо прекрасных сыновей! Почему ты не выделишь им часть своего имущества? Что все это значит?
– Ах, Марфа, моя рябенькая, только одно это все значит, не могу я по законам нашим сделать их своими наследниками. Если бы я посмел это сделать, меня бы били кнутом и сослали бы в Сибирь, а им вырвали бы ноздри.
– Но почему ты не дашь им свободу?
– Боюсь, – голос его мучительно дрогнул, – Они бросят меня. А ведь они – все, что у меня есть, единый мой свет очей. Они и ты.
– Они знают?
– Нет. И пусть никогда не узнают.
– А о матерях своих?
– Знают, что их матери проданы.
– Они должны ненавидеть тебя.
– Они мне преданы.
– Странно, что не дошло до них. Ваша ведь поговорка: «слухами земля полнится».
– Я так все устроил. Не любил, когда о моих любовных делах знали. Я ведь женат был. У жены родня была большая, у первой моей жены.
– Это ты называешь «любовными делами», – с горечью сказала я.
– Ты презираешь меня?
– Ты – это я. Тебя презирать, значит саму себя презирать.
Мы еще долго говорили. После говорили еще и еще.
Глава двести первая
Постепенно меня все больше начали занимать некоторые мысли.
А если здесь, в России, хоть что-то можно изменить. Ну не все, не все, но хоть что-то, что-то. Я начала делиться этими своими мыслями с Турчаниновым. Я заметила радостно, что и его они начали занимать.
– А почему бы нам не собраться всем вместе, – предложила я, – Ты, твои сыновья, я. И все обсудим подробно. Может быть, что-то можно сделать. Хотя бы этот ужасный закон о наследовании. Пусть твои сыновья – незаконнорожденные, но почему у тебя отнято право позаботиться о них? Ведь ты близок царскому семейству, я знаю…
– Того уж нет, – глухо бросил он.
– Но почему? Что произошло?
– То, что Танюху в монастырь услал, то и произошло.
– Значит, все из-за меня.
– Да нет же! Царица Наталья – Танюхе дальней родней приходится. Нашему забору – двоюродный плетень, а все же!..
– Таня об этом никогда не говорила.
– Да она не от мира была, юродивая. И пользоваться-то родством этим дальним не умела.
– Я знаю, что она заступалась…
– На это ее хватало!
– Это много, Михаил.
– Да знаю я, знаю. Не стоил я ее, замучил, погубил. Ну, что еще? Что?!
– Ничего. Призови сыновей. Поговорим все же.
На другой день вечером мы все сидели в кабинете Турчанинова. Я пристально разглядывала его сыновей. Рогозин и Алексеев были совершенно сходны, только у Алексеева бородка. Шишкин поглядывал на меня со своей детской серьезностью. Константин улыбался дружески и даже как-то светски.
– Это напоминает мне чаепитие в Истанбуле, – сказал он по-английски и улыбнулся.
Я вдруг ярко вспомнила своего старшего сына Брюса. А мои младшие дети! Через какое-то время я стану бабушкой. Зачем я здесь? Не пора ли проснуться? Ведь в далеком Архангельске меня будет ждать корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
А с Турчаниновым все оказалось очень просто.
Он приехал и сразу спросил, где я. Прошел в комнаты Татианы и увел меня к себе.
– Ты думала, где я мог быть?
– Думала, – честно ответила я.
– Тревожилась?
– Да, пожалуй.
– Хотелось тебе следить за мной, все вызнать обо мне тайком от меня?
– Я бы не стала так поступать. И не стану.
– К женщине я ездил. Деньги ей отвозил.
– Твое дело.
– Но я хочу, чтобы ты узнала.
– Если скажешь, буду знать.
– Хочу, чтобы ты поехала со мной. Сейчас.
Я молча взяла накидку, сверху покрыла голову ковровым пестрым платком, надела шубку на беличьем меху. На какое-то мгновение, словно бы легким уколом дала себя знать моя прежняя логика. Ведь он мог бы сразу взять меня с собой. Почему он сначала поехал один? Но не все ли равно. Скоро я все буду знать.
Глава двухсотая
Мы поехали в возке. Теперь, зимой, ехать было гораздо легче, чем летом. Земля замерзла. Возок был на полозьях и легко катился по снегу.
У одного строения я вдруг с изумлением увидела совершенно голых мужчин. Они выскочили из дверей и вслед за ними вырвалось облако пара. Я вспомнила, как Таня говорила о зиме, как можно будет выбегать из бани прямо на снег. Но как она теперь? И как давно я говорила с ней. Кажется, прошло уже очень много времени.
Теперь мы ехали по улице, напоминавшей деревенскую. Дома были маленькие, деревянные, с небольшими открытыми дворами. Крыши были треугольные. Я уже знала, что такие дома называются «избами».
Возле одной из этих изб мы остановились. Вез нас Рогозин.
– Поводи лошадей, Митька, – велел Турчанинов, – Скоро мы выйдем.
Следом за ним я вошла в дом. Потолок был так низок, что не только Турчанинову, но и мне пришлось пригнуться. В комнате было совсем бедно. Но предметы стояли те же, что и в доме Турчанинова, в Татианиных покоях: сундук, скамья, стол. Я отыскала взглядом иконы, подошла и перекрестилась.
Сгорбленная, сморщенная старуха, закутанная в какое-то тряпье, кланяясь, кинулась нам навстречу. Она что-то бормотала и пыталась поцеловать Турчанинову руку.
Он отстранил ее.
– Вот, Марфа, – сказал он мне. – Смотри. Это Матрена Сироткина, вдова стрельца, так у нас служилых воинов зовут – стрельцами. Я вот денег ей привез. Видишь, она нуждается. Давно я не был у нее. А ведь я ей многим обязан. Она детей моих выходила.
– Как? Что это? – невольно вырвалось у меня, – Это – мать твоих детей. Где же они? О чем ты?
Старуха кинулась ко мне. Как-то так чутко она все уловила и поняла. И принялась, хотя и немного бессвязно, но все же успокаивать меня. Она говорила, что она, конечно же, не мать детям Турчанинова, да и не может быть им матерью. Она всего лишь глядела за ними, когда они были маленькими.
– Кто же они? – спросила я его, – Где их мать? Он перекрестился.
– Вот она знает все, – он указал на старуху, – И ты, Марфа, знай. Трое матерей у них. И все это были мои крепостные девки. Продал я их за море. Молодой был, связывать себя не хотел бабьими криками да слезами.
– А что сталось с детьми? – мой голос прозвучал так тихо, что он не расслышал и посмотрел на меня вопросительно, – Что сталось с детьми? – повторила я погромче.
Он посмотрел на меня как-то жалко, затравленно.
– Да ты, Марфа, знаешь их. Всех знаешь. И Мишку Шишкина, и Коську Плешакова, да и Ваньку Алексеева с Митькой Рогозиным. Всех знаешь.
Так вот что в них во всех было общего, сходного! Вот почему Шишкин похож на самого Турчанинова.
– Поедем домой, – попросила я.
Не помню уж, как мы приехали. Но помню, как мы сидели в его комнате и я говорила, говорила…
– Как же это? – спрашивала я, – Твои родные сыновья – твои рабы, холопы твои! Как ты допускаешь такое? У тебя четверо прекрасных сыновей! Почему ты не выделишь им часть своего имущества? Что все это значит?
– Ах, Марфа, моя рябенькая, только одно это все значит, не могу я по законам нашим сделать их своими наследниками. Если бы я посмел это сделать, меня бы били кнутом и сослали бы в Сибирь, а им вырвали бы ноздри.
– Но почему ты не дашь им свободу?
– Боюсь, – голос его мучительно дрогнул, – Они бросят меня. А ведь они – все, что у меня есть, единый мой свет очей. Они и ты.
– Они знают?
– Нет. И пусть никогда не узнают.
– А о матерях своих?
– Знают, что их матери проданы.
– Они должны ненавидеть тебя.
– Они мне преданы.
– Странно, что не дошло до них. Ваша ведь поговорка: «слухами земля полнится».
– Я так все устроил. Не любил, когда о моих любовных делах знали. Я ведь женат был. У жены родня была большая, у первой моей жены.
– Это ты называешь «любовными делами», – с горечью сказала я.
– Ты презираешь меня?
– Ты – это я. Тебя презирать, значит саму себя презирать.
Мы еще долго говорили. После говорили еще и еще.
Глава двести первая
Постепенно меня все больше начали занимать некоторые мысли.
А если здесь, в России, хоть что-то можно изменить. Ну не все, не все, но хоть что-то, что-то. Я начала делиться этими своими мыслями с Турчаниновым. Я заметила радостно, что и его они начали занимать.
– А почему бы нам не собраться всем вместе, – предложила я, – Ты, твои сыновья, я. И все обсудим подробно. Может быть, что-то можно сделать. Хотя бы этот ужасный закон о наследовании. Пусть твои сыновья – незаконнорожденные, но почему у тебя отнято право позаботиться о них? Ведь ты близок царскому семейству, я знаю…
– Того уж нет, – глухо бросил он.
– Но почему? Что произошло?
– То, что Танюху в монастырь услал, то и произошло.
– Значит, все из-за меня.
– Да нет же! Царица Наталья – Танюхе дальней родней приходится. Нашему забору – двоюродный плетень, а все же!..
– Таня об этом никогда не говорила.
– Да она не от мира была, юродивая. И пользоваться-то родством этим дальним не умела.
– Я знаю, что она заступалась…
– На это ее хватало!
– Это много, Михаил.
– Да знаю я, знаю. Не стоил я ее, замучил, погубил. Ну, что еще? Что?!
– Ничего. Призови сыновей. Поговорим все же.
На другой день вечером мы все сидели в кабинете Турчанинова. Я пристально разглядывала его сыновей. Рогозин и Алексеев были совершенно сходны, только у Алексеева бородка. Шишкин поглядывал на меня со своей детской серьезностью. Константин улыбался дружески и даже как-то светски.
– Это напоминает мне чаепитие в Истанбуле, – сказал он по-английски и улыбнулся.
Я вдруг ярко вспомнила своего старшего сына Брюса. А мои младшие дети! Через какое-то время я стану бабушкой. Зачем я здесь? Не пора ли проснуться? Ведь в далеком Архангельске меня будет ждать корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121