Дом, где живут двое одиноких мужчин и нет ни одной служанки – неподходящее место для такой молодой девушки как ты. Не обижайся на меня.
– А как же ты?
– Я взрослая женщина.
– Но я знаю, что когда ты была моих лет, ты делала все, что хотела.
– Не знаю, кто сказал тебе это, но я была замужем, а ты еще живешь с родителями. И потом, Селия, в этом доме человек, страдающий тяжелой болезнью легких. Я слыхала, что эта болезнь может передаваться. Особенно если больной кашляет кровью…
– Он кашляет кровью?
Я почувствовала в ее голосе дрожь и ужас.
– Прости меня, Селия, я не хотела пугать тебя.
– Нет, я хочу знать жизнь. Мама все прячет меня от жизни. Но я не Ана, я хочу быть такой же свободной как ты. Ведь ты не боишься оставаться с этим человеком…
– Я уже немолода и много болела в своей жизни. Вот… – я взяла ее за руку и приложила ее пальцы к оспинам у меня на щеках.
– Что это? Что это за болезнь?
– Это оспа, девочка моя. Раньше лицо мое было красивым.
– Ты и сейчас красива, – ее пальцы погладили мою рябую щеку.
Я не выдержала и всхлипнула. Селия обняла меня.
– Не плачь, мама, не плачь, прошу тебя! Давай я останусь с тобой, ну давай, позволь мне! Прошу тебя!
– Нет, доченька, нет. Это невозможно. Ты должна ехать. Я приеду к тебе. Больной выздоровеет, и я приеду… Скажи Карлосу…
– Он выздоровеет?
«Она оказывается чувствительна, – подумала я, – Чужое горе может тронуть ее».
– Да, он выздоровеет, – твердо произнесла я. Я понимала, что лгу. Но что я могла сказать?
– Ты не обманываешь меня? – допытывалась Селия. – Не хочешь, как мама Анхела, убедить, будто в жизни все хорошо и все люди добры? Я-то знаю, что жизнь – довольно скверная штука.
– Откуда ты можешь знать? – спросила я с тревогой.
– Из того, что рассказывали о тебе, – был честный ответ.
Но я не собиралась выспрашивать, кто и что обо мне рассказывал.
– Жизнь всякая бывает, – сказала я.
– Но больной и вправду выздоровеет? Скажи мне…
«Как подействовал на нее вид умирающего юноши, – подумала я. – Прежде она наверное никогда не видела, как умирают молодые. Наверное ей казалось, что смерть – удел одних лишь немощных одряхлевших стариков».
– Я не знаю, – устало призналась я. – Я хочу надеяться. Это мои друзья. Они сделали мне много доброго…
Мы подошли к воротам. Селия молчала. Карета уже подъехала. Неужели прошел час? Так скоро?
Ана, уже сидевшая в карете, высунулась из окошка, и тепло простилась со мной. Анхелита торопила Селию. Девушка быстро обернулась и порывисто обняла меня. То же сделала Анхелита. Они сели в карету. Карета тронулась.
Привратник запер ворота. Я возвратилась в дом.

Часть пятая
Глава сто тридцать седьмая
Остановившись в коридоре, я приложила ладони к щекам. Щекам было немного жарко. Я чувствовала себя возбужденной. Мне хотелось быстро идти куда-то наугад, без определенной цели, энергично взмахивая руками в такт шагам; хотелось чувствовать на лице дуновения свежего ветерка. Но в то же самое время я чувствовала, что мне нужно снизить это возбуждение, успокоить себя.
Я попыталась проанализировать свои мысли и чувства. Я помнила, что говорил об этом Санчо Пико. Он полагал, что в любом случае, если тебя охватило состояние, при котором чувства, ощущения доминируют над мыслительным процессом, следует по возможности попытаться остановиться и заставить себя обдумать свои чувства.
Почему я так возбуждена? В сущности, это радостное возбуждение. И конечно, это из-за того, что Селия, кажется, признала меня. Я подумала, что это, в сущности, впервые – меня страшно волнует отношение женщины ко мне. Потому что эта женщина – моя дочь. Я хочу, чтобы дочь любила меня, доверялась мне дружески. Увы, ради этого я, кажется, готова баловать ее, исполнять ее прихоти. Ведь всякое дочернее проявление привязанности ко мне вызывает у меня чувство радости, счастья даже. Нелепо спрашивать, почему. Но почему, действительно, почему? Да ведь все очень просто: чувство собственности, обладания. Прежде я могла испытывать его лишь по отношению к мужчинам. А к своим детям? Когда они были маленькими и жили вместе со мной, я не задумывалась об этом. Они и так принадлежали мне, это была данность. Теперь же моя взрослая дочь мне как бы не принадлежит. Да почему «как бы»? Селия и вправду не принадлежит мне. Но во мне живет потребность ощутить это чувство собственности, вернуть себе это ощущение любой ценой. Я поняла, что это крайне эгоистическое чувство очень опасно для меня. Я могу начать совершать необдуманные нелепые поступки и после мне самой будет неловко, стыдно… Но если бы я знала, что делать, какую линию поведения избрать… Я снова вспомнила Санчо Пико. Вот кто сумел бы успокоить меня, дать хороший добрый совет. Вместе с воспоминаниями о его уме и логике пришли, пробудились воспоминания о звучании его голоса, о его насмешливой улыбке, о его лице, которому придавали такое своеобразие небольшая бородка и очки. Дальше я вспомнила, как мне было хорошо когда-то с ним в часы нашей телесной близости, возникло яркое ощущение его тела, рук, объятий…
Эти воспоминания о давнем отвлекли меня от мыслей о дочери, успокоили. Я подумала о том, что если бы не болезнь Чоки, можно было бы посоветоваться с Николаосом относительно моих отношений с дочерью. Но сейчас это конечно невозможно.
Я прошла в гостиную. Николаоса там не было. Из-за двери в комнату Чоки доносился голос Николаоса. Он говорил очень тихо, нельзя было разобрать слова.
Я присела у окна. В комнату Чоки я решила не входить. Уже поздно. Он скоро уснет. А мой рассказ о встрече с дочерью заставит его сочувствовать мне, сопереживать, и тем самым отнимет силы.
Я молча сидела у стола, продолжая разбираться в своих мыслях и чувствах.
Только что, общаясь с этой прелестной юной здоровой девушкой, моей дочерью, я прониклась радостью, почти весельем. Сейчас, рядом с комнатой больного, меня охватывает тоска, сердце сжимается уже даже и не от жалости, не от сострадания, но просто от этой безысходной тоски, от этого ощущения безвыходности. Ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь. Я уже делаю усилие над собой, заставляю себя входить к Чоки. Ведь это зрелище безысходного страдания, перед которым я совершенно беспомощна, втайне уже раздражает меня… Но Боже, как несправедливо! Бедный мальчик, в детстве – игрушка чужих прихотей, сейчас – умирает в таких мучениях… Но у него ведь есть Николаос… И вдруг мне пришла в голову страшная мысль: а если и Николаоса охватит эта усталость, эта безысходная тоска… Боже, Боже!.. Но, может быть, в этом есть некая тайная, таинственная закономерность, в том, что постепенно угасают чувства умирающего, угасает, тает привязанность и любовь к нему его близких… Конечно, это бывает при долгом мучительном умирании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121