А Чоки никого не мог замечать, видеть. Он весь, всем своим существом был сосредоточен на своих, таких новых ощущениях. Он так медленно ступал. И слабая улыбка изумления озарила его лицо, он изумлялся тому, что снова может ходить, как прежде, когда-то давно.
Теперь все пошло еще быстрее. Вскоре он уже ходил сам, без поддержки. Потом стал тянуться руками, всем своим тонким телом к ветвям деревьев. Он наклонялся, садился на траву, однажды я видела, как он обеими руками ухватился за большую толстую ветку и подтянулся наверх. Потом поспели зеленые летние яблоки. Он по-мальчишески взбирался на дерево, срывал светлые плоды и бросал вниз, на траву.
Несколько раз он спрашивал нас, когда поедем в горную деревню. Он уже многое знал от Селии.
Но ведь прежде туда должен был отправиться Николаос, и не с миром…
Однажды вечером я сказала Николаосу:
– Я не могу остаться с этими детьми наедине. Я не сплавлюсь с ними. И я не знаю, справятся ли они сами с собой, даже если дадут тебе тысячу клятвенных обещаний.
– Что же?
– Пусть они обвенчаются до твоего отъезда. Николаос испытующе посмотрел на меня и согласился.
В ту ночь я о многом думала. Ведь прошло не так уж и много времени, а все так переменилось. Я еще помню, как отчаянно сопротивлялась, не, хотела любви Селии к Чоки. А теперь я сама тороплю со свадьбой…
Наутро за завтраком (теперь мы завтракали вчетвером в столовой) Николаос спросил, обращаясь к Чоки:
– Хотел бы ты обвенчаться с этой девушкой? – он указал на Селию.
Казалось бы, можно было не сомневаться в ответе. Однако Селия замерла напряженно. Она смотрела прямо перед собой, широко раскрытыми глазами, и, кажется, ничего не видела.
– Да, конечно, – радостно и открыто ответил Чоки. – Ты согласна? – Николаос обернулся к моей дочери.
– Да, – прошептала она едва слышно.
Я подумала, а я? Невольная обида закралась в мое сердце. Что бы там ни говорил Николаос, а я мать Селии. Не может мать не играть никакой роли в свадьбе дочери. И тут больно кольнула меня мысль об Анхелите и Мигеле. Ведь они вырастили мою дочь, они – ее родители. И вот она выходит замуж тайком от них. А разве они не мечтали о пышной свадьбе, о торжественном венчании?..
Но Николаос уже обращался ко мне:
– А вы, донья Эльвира, согласны выдать замуж свою дочь за моего друга Андреаса?
Казалось, и в моем ответе можно было не сомневаться. Но я уловила напряжение Селии. Чоки был радостный и спокойный.
Господи, неужели этот юноша доверяет мне больше, чем моя родная дочь? А, впрочем, что в этом удивительного? Он в чем-то лучше знает меня, в чем-то я сделала для него больше, чем для Селии…
– Да, конечно, я согласна, Николаос, – поспешила ответить я.
Вдруг Селия вскочила и выбежала в сад. Я поднялась и поспешила следом.
Она не убежала далеко. Стояла под старой яблоней. Я подошла и обняла ее.
Она не противилась.
– Ну, что ты? – заговорила я вполголоса. Нежно повернула к себе ее лицо и поцеловала в щеку. – Видишь, все хорошо…
– А… Анхела, Мигель?..
Она впервые назвала своих приемных родителей просто по именам. Это почему-то было мне больно.
– Они в конце концов согласятся, – принялась убеждать я. – Они узнают Чоки и полюбят его. И будут радоваться твоему счастью. А ты будешь счастлива, я знаю.
Она быстро обняла меня и спрятала лицо у меня на груди.
Николаос договорился о венчании в церкви на соседней улице. Мы все-таки решили пригласить друзей Николаоса и Чоки, в их числе, конечно, Переса.
– Все же это свадьба, – говорила я Николаосу. – Пусть не такая пышная и торжественная, как мечтали Анхела и Мигель, да и я сама, но все же свадьба. Пусть будут и застолье, и музыка.
Николаос пригласил цыганских певцов и музыкантов.
Так случилось, что вечером Чоки нашел меня в саду и долго, доверительно говорил со мной. Он был радостно возбужден и взволнован. Он благодарил меня, хотя я на все лады отвергала его благодарность.
– Это я должна благодарить тебя за все!
– Нет, нет, я… И он снова благодарил.
Потом он заговорил о своем детстве, вспомнил своих родителей.
– Когда я был с ними, они даже и не говорили никогда о моем будущем. Мы все были несвободны, не могли сами распорядиться своей жизнью. Почему они не дожили, не увидели меня свободным? Николаос ничего не говорил, но я знаю, их больше нет на свете… А как бы они порадовались теперь. Я был один у них… Так и не увидели меня свободным…
Я начала утешать его, говорила ласковые слова. Меня тяготила эта странная беседа, вызывала какое-то странное волнение. Я сама не понимала, почему мне неприятно и тяжело. Я, как могла нежнее, принялась уговаривать его пойти отдохнуть.
– Ведь у тебя завтра такой день… Иди ляг и постарайся заснуть…
Наконец он послушался меня и ушел. Я подумала, что мне бы следовало подняться к дочери и поговорить с ней. Ведь завтра она станет женщиной, многое может показаться ей неожиданным, болезненным, ведь не все описано в книгах. Помнится, моя приемная мать Сара о чем-то предупреждала меня перед моей первой брачной ночью. Впрочем, как я ни напрягала память, я не могла вспомнить, о чем.
Но разве одно лишь тщеславное желание утвердить и показать свои материнские достоинства вело меня к дочери? Нет, я действительно тревожилась, мне хотелось, чтобы ей завтра не было неожиданно больно или страшно.
Я поднялась к Селии. Она не спала. Еще со двора я видела свет в ее комнате. Она быстро открыла на мой стук.
Я вошла. На постели было разложено заранее сшитое платье. Николаос приказал вынуть из сундуков лучшие восточные ткани и воспользовался своей дружбой с лучшими мадридскими портными. Платье было светло-голубое, а расшито оно было тончайшим зеленовато-розовым узором, и если вглядеться, можно было увидеть, что узор этот составляет сложное переплетение изображений цветов и птиц. Селия разложила его на постели и рассматривала.
Я не знала, как начать разговор, хотя видно было, что она весела и будет говорить со мной приветливо.
– Доченька… – произнесла я. Как-то само собой вышло именно это слово.
– Что же ты стоишь? Садись, – весело обернулась она ко мне. – Хочешь, я сейчас примерю? Или нет, лучше завтра увидишь. Как жаль, что нет Аны…
Мне было приятно видеть мою дочь такой веселой и радостной. Я было совсем уже решилась не заводить речь о первой брачной ночи, а просто поболтать о платьях и украшениях. Но тотчас пришла мысль, что материнский долг ведь тоже что-то значит.
Я с усилием заговорила о брачной ночи и о том, что происходит, когда девушка превращается в женщину. Но Селия подбежала ко мне и обняла за шею. Конечно, она заметила, что мне трудно и неловко говорить.
– Не бойся, мама, – она явно хотела помочь мне, вывести из этого затруднительного положения. – Я все знаю. А чего не знаю, узнаю завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Теперь все пошло еще быстрее. Вскоре он уже ходил сам, без поддержки. Потом стал тянуться руками, всем своим тонким телом к ветвям деревьев. Он наклонялся, садился на траву, однажды я видела, как он обеими руками ухватился за большую толстую ветку и подтянулся наверх. Потом поспели зеленые летние яблоки. Он по-мальчишески взбирался на дерево, срывал светлые плоды и бросал вниз, на траву.
Несколько раз он спрашивал нас, когда поедем в горную деревню. Он уже многое знал от Селии.
Но ведь прежде туда должен был отправиться Николаос, и не с миром…
Однажды вечером я сказала Николаосу:
– Я не могу остаться с этими детьми наедине. Я не сплавлюсь с ними. И я не знаю, справятся ли они сами с собой, даже если дадут тебе тысячу клятвенных обещаний.
– Что же?
– Пусть они обвенчаются до твоего отъезда. Николаос испытующе посмотрел на меня и согласился.
В ту ночь я о многом думала. Ведь прошло не так уж и много времени, а все так переменилось. Я еще помню, как отчаянно сопротивлялась, не, хотела любви Селии к Чоки. А теперь я сама тороплю со свадьбой…
Наутро за завтраком (теперь мы завтракали вчетвером в столовой) Николаос спросил, обращаясь к Чоки:
– Хотел бы ты обвенчаться с этой девушкой? – он указал на Селию.
Казалось бы, можно было не сомневаться в ответе. Однако Селия замерла напряженно. Она смотрела прямо перед собой, широко раскрытыми глазами, и, кажется, ничего не видела.
– Да, конечно, – радостно и открыто ответил Чоки. – Ты согласна? – Николаос обернулся к моей дочери.
– Да, – прошептала она едва слышно.
Я подумала, а я? Невольная обида закралась в мое сердце. Что бы там ни говорил Николаос, а я мать Селии. Не может мать не играть никакой роли в свадьбе дочери. И тут больно кольнула меня мысль об Анхелите и Мигеле. Ведь они вырастили мою дочь, они – ее родители. И вот она выходит замуж тайком от них. А разве они не мечтали о пышной свадьбе, о торжественном венчании?..
Но Николаос уже обращался ко мне:
– А вы, донья Эльвира, согласны выдать замуж свою дочь за моего друга Андреаса?
Казалось, и в моем ответе можно было не сомневаться. Но я уловила напряжение Селии. Чоки был радостный и спокойный.
Господи, неужели этот юноша доверяет мне больше, чем моя родная дочь? А, впрочем, что в этом удивительного? Он в чем-то лучше знает меня, в чем-то я сделала для него больше, чем для Селии…
– Да, конечно, я согласна, Николаос, – поспешила ответить я.
Вдруг Селия вскочила и выбежала в сад. Я поднялась и поспешила следом.
Она не убежала далеко. Стояла под старой яблоней. Я подошла и обняла ее.
Она не противилась.
– Ну, что ты? – заговорила я вполголоса. Нежно повернула к себе ее лицо и поцеловала в щеку. – Видишь, все хорошо…
– А… Анхела, Мигель?..
Она впервые назвала своих приемных родителей просто по именам. Это почему-то было мне больно.
– Они в конце концов согласятся, – принялась убеждать я. – Они узнают Чоки и полюбят его. И будут радоваться твоему счастью. А ты будешь счастлива, я знаю.
Она быстро обняла меня и спрятала лицо у меня на груди.
Николаос договорился о венчании в церкви на соседней улице. Мы все-таки решили пригласить друзей Николаоса и Чоки, в их числе, конечно, Переса.
– Все же это свадьба, – говорила я Николаосу. – Пусть не такая пышная и торжественная, как мечтали Анхела и Мигель, да и я сама, но все же свадьба. Пусть будут и застолье, и музыка.
Николаос пригласил цыганских певцов и музыкантов.
Так случилось, что вечером Чоки нашел меня в саду и долго, доверительно говорил со мной. Он был радостно возбужден и взволнован. Он благодарил меня, хотя я на все лады отвергала его благодарность.
– Это я должна благодарить тебя за все!
– Нет, нет, я… И он снова благодарил.
Потом он заговорил о своем детстве, вспомнил своих родителей.
– Когда я был с ними, они даже и не говорили никогда о моем будущем. Мы все были несвободны, не могли сами распорядиться своей жизнью. Почему они не дожили, не увидели меня свободным? Николаос ничего не говорил, но я знаю, их больше нет на свете… А как бы они порадовались теперь. Я был один у них… Так и не увидели меня свободным…
Я начала утешать его, говорила ласковые слова. Меня тяготила эта странная беседа, вызывала какое-то странное волнение. Я сама не понимала, почему мне неприятно и тяжело. Я, как могла нежнее, принялась уговаривать его пойти отдохнуть.
– Ведь у тебя завтра такой день… Иди ляг и постарайся заснуть…
Наконец он послушался меня и ушел. Я подумала, что мне бы следовало подняться к дочери и поговорить с ней. Ведь завтра она станет женщиной, многое может показаться ей неожиданным, болезненным, ведь не все описано в книгах. Помнится, моя приемная мать Сара о чем-то предупреждала меня перед моей первой брачной ночью. Впрочем, как я ни напрягала память, я не могла вспомнить, о чем.
Но разве одно лишь тщеславное желание утвердить и показать свои материнские достоинства вело меня к дочери? Нет, я действительно тревожилась, мне хотелось, чтобы ей завтра не было неожиданно больно или страшно.
Я поднялась к Селии. Она не спала. Еще со двора я видела свет в ее комнате. Она быстро открыла на мой стук.
Я вошла. На постели было разложено заранее сшитое платье. Николаос приказал вынуть из сундуков лучшие восточные ткани и воспользовался своей дружбой с лучшими мадридскими портными. Платье было светло-голубое, а расшито оно было тончайшим зеленовато-розовым узором, и если вглядеться, можно было увидеть, что узор этот составляет сложное переплетение изображений цветов и птиц. Селия разложила его на постели и рассматривала.
Я не знала, как начать разговор, хотя видно было, что она весела и будет говорить со мной приветливо.
– Доченька… – произнесла я. Как-то само собой вышло именно это слово.
– Что же ты стоишь? Садись, – весело обернулась она ко мне. – Хочешь, я сейчас примерю? Или нет, лучше завтра увидишь. Как жаль, что нет Аны…
Мне было приятно видеть мою дочь такой веселой и радостной. Я было совсем уже решилась не заводить речь о первой брачной ночи, а просто поболтать о платьях и украшениях. Но тотчас пришла мысль, что материнский долг ведь тоже что-то значит.
Я с усилием заговорила о брачной ночи и о том, что происходит, когда девушка превращается в женщину. Но Селия подбежала ко мне и обняла за шею. Конечно, она заметила, что мне трудно и неловко говорить.
– Не бойся, мама, – она явно хотела помочь мне, вывести из этого затруднительного положения. – Я все знаю. А чего не знаю, узнаю завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121