Обогнал хромой безногого и назвал себя чемпионом. Превращаете живых людей в инструменты, потому что самостоятельно сделать ничего не можете, без кукол вы ничто. Ученики ничуть не лучше — ты мой учитель, вот и думай за меня, решай, живи за меня. А я как-нибудь у тебя на загривке пересижу. Любые унижения терпеть согласны, лишь бы самим ничего не делать, ничего не решать. Удобно. Ответственности нет, думать тоже не надо — как учитель сказал, так и делай. Потому у вас и учитель навечно. Так и жрёте всю жизнь друг друга заживо. Хоть бы один кто-нибудь додумался, сначала свои раны залечил, а потом и других исцеляться научил, ходить самостоятельно… Так нет. Декстр, одно дело, когда два калеки ковыляют, поддерживая друг друга, и совсем другое, когда каждый пытается превратить другого в костыль. Так ходить нельзя, только всю жизнь на месте топтаться. Вечно.
Декстр едва удержал дрожь.
— Жестоко. Прежде вы таким не были, ар-Каллиман.
— Откуда вы знаете, каким я был прежде, генерал? Вы меня только в крепости и видели.
— И в деревне.
— Дампьер тоже деревня, — напомнил Бродников.
Декстр не ответил, смотрел в траву.
— У вас просто никогда не было учителя, ар-Каллиман, — сказал Декстр после долгого молчания. — Вы не понимаете, что это значит. Родители дали нам только жизнь. А учитель — умение жить. Иногда учитель и родитель один и тот же человек, чаще разные, но у вас не было ни того, ни другого. Вы слишком долго были никому не нужны. Настолько долго, что утратили потребность быть нужным. У вас душа наполовину омертвела.
— Больше, наверное, — не обиделся, вопреки ожиданиям Декстра, Бродников. — Но рано или поздно оживёт. А вот учителя у меня были. Хозяев не было. И не будет.
— Учителя? — поразился Декстр.
— А что вы удивляетесь, генерал? Практически у каждого встречного можно чему-то научиться. И в прямом смысле, и в переносном. Так что я был учеником у всех людей, с которыми меня сводила жизнь.
— Даже у меня?
— Почему «даже»? — не понял Бродников.
Декстр опять уставился на траву.
— Ваш друг Мельес прав в одном… — сказал он скорее себе, чем Бродникову. — Но самом важном. Я тоже редко у кого видел столько жизни и теплоты.
Декстр встал и сказал, не оборачиваясь:
— А сейчас извините, ар-Каллиман, у меня срочные дела в крепости. — Он включил привязанную к кабинету возвратку.
* * *
Ни решить, что теперь делать с курсантом, ни, тем более, обдумать их странный разговор, Декстр не успел. Магистр как чуял, едва Декстр натянул форму, выдернул в приёмную возвраткой.
Там уже были Кохлер и Каньчинская — высокая зеленоглазая блондинка, красоту фигуры даже мантия скрыть бессильна. Немного растерянные и ошарашенные, их тоже возраткой притащили, генералы заметно напуганы спешкой. Два дежурных капрала привели Ройса. Бледный, осунувшийся, под глазами тёмные полукружья. Ещё бы, восемнадцать часов карцера даром не даются. То слепящий свет, то непроглядная тьма, то мигание, от которого на второй секунде начинают болеть глаза, зажмуриваться бесполезно, мигалка бьёт даже сквозь ладони. И бесконечная заунывная мелодия, скорее тоскливый скорбный вой, чем музыка. Не каждый вынесет, можно и с ума сойти. Большинство угодивших в карцер без колебаний предпочли бы плети, имей право выбора.
Как его только Бродников выдерживал в таких количествах. Но после Весёлого Двора не удивительно.
Бродников. Декстр едва удержал ругательство. Знать бы, что с ним делать.
Ничего обдумать Декстр опять не успел, квакнул селектор, адъютант распахнул дверь в кабинет магистра.
Салливана нет, в комнате отдыха отсиживается, страх нагоняет — ждали в приёмной, теперь и здесь подождите. Каньчинская заметно побледнела, торопливо пересчитывает свои грешки, большие и маленькие. Кохлер подчёркнуто бесстрастен, даже менталка серая, неподвижная. А спина как каменная, напуган генерал почти до обморока. Встали они от Ройса в двух шагах, словно испачкаться боятся. Ройс едва заметно дрогнул. Декстру вдруг стало стыдно, разорванный строй смотрелся убого и жалко, почему-то припомнились нищие на паперти. Он встал между генералами и Ройсом, пусть будет ровная линия, достойная рыцарей. Кохлер и Каньчинская глянули на него с недоумением, а Ройс с испугом, словно ждал, что Декстр поволочёт его обратно в карцер.
Вышел магистр, холодный и бесстрастный как базальтовый идол в храме-пещере местных племён. Глянул на безупречно ровный генеральский строй, глаза на мгновенье в удивлении широко распахнулись, но тут же вернулась прежняя бесстрастность. Магистр смерил каждого оценивающим взглядом, подошёл к Ройсу и коротко, увесисто размахнулся…
Декстр перехватил его руку.
— Учитель, не нужно делать то, за что потом будет стыдно. Ведь Альберт не может ответить вам тем же.
Придушенно пискнул Кохлер, пробормотала короткое матерное присловье Каньчинская, что-то про морского ежа и гомосексуализм. Застыл, не в силах поверить в происходящее, Ройс.
— За своё разгильдяйство Ройс и так уже карцером расплатился, — сказал Декстр. — Его оболтусы — карцером и отработками. У справедливого командира мера наказания не должна превышать меру вины. — Декстр отпустил руку магистра.
— Вон пошли, — приказал генералам магистр. — Декстр, — кивнул он на кресло для посетителей.
Генералы выскользнули из кабинета бесшумно, словно тени.
— Чего ждёшь, садись, — буркнул магистр, сел в соседнее кресло. — Ты сильно изменился, Пауль. — Немного помолчал и добавил: — Очень сильно.
Декстр ответил серьёзным вдумчивым взглядом.
— К худшему или к лучшему, учитель?
— Пока не знаю, — ответил Салливан. — А сам как думаешь?
— Я не замечаю никаких перемен, учитель. Разве что сдуло немного шелухи.
Салливан задумчиво потеребил одно из колец. Поступок Декстра потряс, возмутил, и не надо лгать самому себе, напугал. Но не нужно спешить, разобраться во всём следует тщательно и без лишних эмоций, как если бы речь шла об объектах орденской разработки.
Слово «учитель» Декстр говорит с той же безличной интонацией, что и «магистр». И назвал его учителем по собственной инициативе, да ещё при посторонних, хотя до сих пор обращался так только наедине и только с разрешения Салливана. Это было знаком поощрения, правильности поступков, благосклонности.
— Тебя что-то сильно измотало, Пауль.
— Последнее время приходится много работать с документами, а я всегда плохо управлялся с бумажками.
Раньше Декстр никогда бы так легко не сказал учителю, что делает что-то плохо. Такие признания всегда были мучительны, в глазах Салливана он хотел быть безупречным.
— Дело не только в бумагах, — ответил Салливан. — Тебя гнетёт что-то ещё.
Декстр пожал плечами.
— Как и всех. Война грядёт.
— Твои курсанты готовы к битвам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Декстр едва удержал дрожь.
— Жестоко. Прежде вы таким не были, ар-Каллиман.
— Откуда вы знаете, каким я был прежде, генерал? Вы меня только в крепости и видели.
— И в деревне.
— Дампьер тоже деревня, — напомнил Бродников.
Декстр не ответил, смотрел в траву.
— У вас просто никогда не было учителя, ар-Каллиман, — сказал Декстр после долгого молчания. — Вы не понимаете, что это значит. Родители дали нам только жизнь. А учитель — умение жить. Иногда учитель и родитель один и тот же человек, чаще разные, но у вас не было ни того, ни другого. Вы слишком долго были никому не нужны. Настолько долго, что утратили потребность быть нужным. У вас душа наполовину омертвела.
— Больше, наверное, — не обиделся, вопреки ожиданиям Декстра, Бродников. — Но рано или поздно оживёт. А вот учителя у меня были. Хозяев не было. И не будет.
— Учителя? — поразился Декстр.
— А что вы удивляетесь, генерал? Практически у каждого встречного можно чему-то научиться. И в прямом смысле, и в переносном. Так что я был учеником у всех людей, с которыми меня сводила жизнь.
— Даже у меня?
— Почему «даже»? — не понял Бродников.
Декстр опять уставился на траву.
— Ваш друг Мельес прав в одном… — сказал он скорее себе, чем Бродникову. — Но самом важном. Я тоже редко у кого видел столько жизни и теплоты.
Декстр встал и сказал, не оборачиваясь:
— А сейчас извините, ар-Каллиман, у меня срочные дела в крепости. — Он включил привязанную к кабинету возвратку.
* * *
Ни решить, что теперь делать с курсантом, ни, тем более, обдумать их странный разговор, Декстр не успел. Магистр как чуял, едва Декстр натянул форму, выдернул в приёмную возвраткой.
Там уже были Кохлер и Каньчинская — высокая зеленоглазая блондинка, красоту фигуры даже мантия скрыть бессильна. Немного растерянные и ошарашенные, их тоже возраткой притащили, генералы заметно напуганы спешкой. Два дежурных капрала привели Ройса. Бледный, осунувшийся, под глазами тёмные полукружья. Ещё бы, восемнадцать часов карцера даром не даются. То слепящий свет, то непроглядная тьма, то мигание, от которого на второй секунде начинают болеть глаза, зажмуриваться бесполезно, мигалка бьёт даже сквозь ладони. И бесконечная заунывная мелодия, скорее тоскливый скорбный вой, чем музыка. Не каждый вынесет, можно и с ума сойти. Большинство угодивших в карцер без колебаний предпочли бы плети, имей право выбора.
Как его только Бродников выдерживал в таких количествах. Но после Весёлого Двора не удивительно.
Бродников. Декстр едва удержал ругательство. Знать бы, что с ним делать.
Ничего обдумать Декстр опять не успел, квакнул селектор, адъютант распахнул дверь в кабинет магистра.
Салливана нет, в комнате отдыха отсиживается, страх нагоняет — ждали в приёмной, теперь и здесь подождите. Каньчинская заметно побледнела, торопливо пересчитывает свои грешки, большие и маленькие. Кохлер подчёркнуто бесстрастен, даже менталка серая, неподвижная. А спина как каменная, напуган генерал почти до обморока. Встали они от Ройса в двух шагах, словно испачкаться боятся. Ройс едва заметно дрогнул. Декстру вдруг стало стыдно, разорванный строй смотрелся убого и жалко, почему-то припомнились нищие на паперти. Он встал между генералами и Ройсом, пусть будет ровная линия, достойная рыцарей. Кохлер и Каньчинская глянули на него с недоумением, а Ройс с испугом, словно ждал, что Декстр поволочёт его обратно в карцер.
Вышел магистр, холодный и бесстрастный как базальтовый идол в храме-пещере местных племён. Глянул на безупречно ровный генеральский строй, глаза на мгновенье в удивлении широко распахнулись, но тут же вернулась прежняя бесстрастность. Магистр смерил каждого оценивающим взглядом, подошёл к Ройсу и коротко, увесисто размахнулся…
Декстр перехватил его руку.
— Учитель, не нужно делать то, за что потом будет стыдно. Ведь Альберт не может ответить вам тем же.
Придушенно пискнул Кохлер, пробормотала короткое матерное присловье Каньчинская, что-то про морского ежа и гомосексуализм. Застыл, не в силах поверить в происходящее, Ройс.
— За своё разгильдяйство Ройс и так уже карцером расплатился, — сказал Декстр. — Его оболтусы — карцером и отработками. У справедливого командира мера наказания не должна превышать меру вины. — Декстр отпустил руку магистра.
— Вон пошли, — приказал генералам магистр. — Декстр, — кивнул он на кресло для посетителей.
Генералы выскользнули из кабинета бесшумно, словно тени.
— Чего ждёшь, садись, — буркнул магистр, сел в соседнее кресло. — Ты сильно изменился, Пауль. — Немного помолчал и добавил: — Очень сильно.
Декстр ответил серьёзным вдумчивым взглядом.
— К худшему или к лучшему, учитель?
— Пока не знаю, — ответил Салливан. — А сам как думаешь?
— Я не замечаю никаких перемен, учитель. Разве что сдуло немного шелухи.
Салливан задумчиво потеребил одно из колец. Поступок Декстра потряс, возмутил, и не надо лгать самому себе, напугал. Но не нужно спешить, разобраться во всём следует тщательно и без лишних эмоций, как если бы речь шла об объектах орденской разработки.
Слово «учитель» Декстр говорит с той же безличной интонацией, что и «магистр». И назвал его учителем по собственной инициативе, да ещё при посторонних, хотя до сих пор обращался так только наедине и только с разрешения Салливана. Это было знаком поощрения, правильности поступков, благосклонности.
— Тебя что-то сильно измотало, Пауль.
— Последнее время приходится много работать с документами, а я всегда плохо управлялся с бумажками.
Раньше Декстр никогда бы так легко не сказал учителю, что делает что-то плохо. Такие признания всегда были мучительны, в глазах Салливана он хотел быть безупречным.
— Дело не только в бумагах, — ответил Салливан. — Тебя гнетёт что-то ещё.
Декстр пожал плечами.
— Как и всех. Война грядёт.
— Твои курсанты готовы к битвам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143