И где не мог — тоже, пока Доминик не вытолкал его из Круга, только повелителя лишиться Тайкалице и не хватало. Когда измученный Доминик выполз из Круга, повелитель был уже для него коллегой Себастьяном.
А всего лишь через сто восемнадцать лет он сам приказал юному дарулу войти в Третий Круг. Отказаться мальчишка не смог. Физически. После было ещё четверо. И то, что всех их Доминик теперь называет коллегами, горечи воспоминаний не заглушает…
— Я не телепат, — сказал человек.
Не врёт. Он действительно ничего не услышал и не увидел, хотя и узнал что-то для него важное, потому что совет дать согласился. Какое всё-таки мерзкое ощущение — словно стоишь голый на центральной площади Гавра, а зеваки обсуждают тебя во весь голос.
Мимолётная сочувствующая улыбка человека взбесила. Бояться понимающих людей он научился ещё во время своей первой войны, в восемнадцать лет. Соколы тоже на редкость понимающие. Только вот понимание у них холодное как прикосновение острой льдинки, и режет, и морозит. А здесь — именно со-чувствие. И горечь, и радость, и надежды, и опасения человек с ним разделил. Давно такого не было, целых сто двадцать три года. С тех пор как в бою погибли жена-гоблинка и брат-вампир, единственные люди, для которых он был не повелителем общины, а Домиником. Он и забыл, что вдвоём и беда меньше, и радость слаще. И каково это — оказаться под глубинным ментальным просмотром. Всё забыл.
* * *
Несмотря на твёрдую решимость, храбрости Лаурин набиралась весь ужин и фильм, который они смотрели по телевизору в фойе. И начала разговор совсем не так, как планировала.
— Ты должен пойти к Славяну и поговорить! — сказала она, едва вслед за Дариэлем переступила порог комнаты. — Хватит ежевечерне мотаться через полгорода только для того, чтобы посмотреть на его окна.
Спина у Дариэля напряглась и закаменела словно в ожидании удара плетью.
— И давно ты знаешь? — спросил он, не оборачиваясь. Уши оттопырились, кончики сложились как при опасности.
— С первого дня, — не стала лгать Лаурин. — Или почти с первого. Дариэль, сколько можно себя терзать? Просто вылези из кустов, поднимись к нему и поговори.
Плечи у Дариэля обмякли, верхушки ушей опустились и повернулись к щекам.
— Поговорить с тем, кто давным-давно меня забыл? — меркло сказал он. — И предоставил право забвения мне?
— Ошибаешься. Он прекрасно тебя помнит. Я спрашивала.
Дариэль резко обернулся, уши у него поднялись торчком и полностью развернулись к Лаурин, глаза распахнулись во всю ширь, сверкнули надеждой и страхом одновременно.
— Недели две назад, — сказала Лаурин, — мы встретились в одном из магазинов Трилистника. Случайно, но я уже к тому времени вполне дозрела, чтобы пойти к нему и упросить поговорить тобой. От неожиданности у меня все мысли вылетели, я только и смогла сказать, что встретила мужчину, которого полюбила по-настоящему, навсегда, и больше не буду к нему приставать. Он стал меня поздравлять, говорил, что по мне видно, такие красивые глаза бывают только у счастливых в любви женщин. Так искренне обрадовался чужому счастью… — смутилась Лаурин. — Тогда я спросила: «Помнишь хелефайю, с которым я познакомилась у тебя дома? Это он». А Славян ответил: «Дариэль отважный и честный парень, Элайвен, держись за него покрепче».
Дариэль смотрел на неё неверяще, даже едва заметно отрицательно мотнул головой. Лаурин разозлилась.
— Хватит искать отговорки! Или поговори с ним, или забудь.
— Забыть?! И кем же я стану, если забуду?
— Подонком. Есть люди и поступки, которые забывать нельзя. — Тут Лаурин была согласна полностью. Зато всё остальное глупость непроходимая. — Тебе просто надо встретиться с ним и всё решить. Ты напрасно боишься, — сказала она, — Славян совсем не держит на тебя зла…
А вот этого говорить было не надо. Дариэль сдавленно застонал, совсем как тогда в парке, закрыл лицо ладонями, вцепился так, что побелели ногти.
— Дариэль… — робко проговорила Лаурин, шагнула к нему из коридорчика. Дариэль сел на стул, безвольно уронил руки, уши обвисли.
— Поговорить… — сказал он сипло, внимательно посмотрел на Лаурин и спросил требовательно, так, что не ответить нельзя: — Разве у меня, — подчеркнул он, — есть право молить о прощении? Я нарушил долг гостеприимства, я назвал выворотнем, грязнейшим словом, того, кто разделил со мной хлеб и ночлег, кто не побоялся доверить мне жизнь.
— Дариэль, — Лаурин, чтобы не дрожать на подкашивающихся ногах, прислонилась к косяку, — ты говоришь об искупительном деянии?
— А после того, что я сотворил, остаётся что-то другое?
Искупительное деяние — это когда оскорблённый решает, жить обидчику или умереть. Здесь либо прощают до конца, от всего сердца, либо обидчик расплачивается за причинённое зло жизнью. Чтобы решиться на искупительное деяние, нужны немалые смелость и благородство, но ещё больше смелости и благородства требуется от того, для кого искупительное деяние совершается. Простить нередко труднее, чем придти с повинной.
Дариэль ждёт ответа. Солгать ему невозможно, не бывает лжи в таких разговорах. Получить прощение действительно легче, чем дать — и в первую очередь себе. Вот тут и нужно искупительное деяние — прежде всего для самого Дариэля. Такова правда. Но одной правды мало. Нужна истина.
— Я знаю, чем обязана Славяну, — ответила Лаурин. — Если бы не он, мы с тобой никогда бы не встретились. Будь на его месте любой другой житель трёхстороннего мира, я сказала бы «только искупительное деяние». Но поскольку речь идёт о Славяне, я говорю «не знаю». Предсказать его поступки и мысли нам с тобой не под силу. Поэтому придётся сначала поговорить. А дальше пусть будет так, как решит он.
Дариэль кивнул. Взгляд у него серьёзный, сосредоточенный. Уши выпрямились, мочки развернулись к Лаурин.
— Я пойду к нему завтра вечером. Мне надо набраться храбрости. Но я пойду.
Он подошёл к Лаурин, крепко обнял и поцеловал.
В дверь постучали — решительно и властно, как никогда не стучат соседи и даже управляющий общежития.
* * *
Молчание затянулось.
— Передумали советоваться? — с интересом посмотрел на вампира человек.
— Не передумал, — решил повелитель и сказал: — Но сначала я хочу отблагодарить вас за прежний совет. И за поддержку.
Он подошёл к рабочему столу и достал из ящика совсем не тот подарок, который планировал раньше. Прежний — электронная записная книжка с Технички, с кучей каких-то интересных, но совершенно непонятных вампиру функций — так и остался лежать на столе, сейчас он был слишком ничтожен. Повелитель положил на столешницу перед Славяном короткую, по ключицам, широкую серебряную цепочку — тонкие как волос проволочки сплетались в «волчий шаг» — сложнейший орнамент, вампирское изобретение, вершину ювелирного искусства, самый мужской из всех мужских узоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
А всего лишь через сто восемнадцать лет он сам приказал юному дарулу войти в Третий Круг. Отказаться мальчишка не смог. Физически. После было ещё четверо. И то, что всех их Доминик теперь называет коллегами, горечи воспоминаний не заглушает…
— Я не телепат, — сказал человек.
Не врёт. Он действительно ничего не услышал и не увидел, хотя и узнал что-то для него важное, потому что совет дать согласился. Какое всё-таки мерзкое ощущение — словно стоишь голый на центральной площади Гавра, а зеваки обсуждают тебя во весь голос.
Мимолётная сочувствующая улыбка человека взбесила. Бояться понимающих людей он научился ещё во время своей первой войны, в восемнадцать лет. Соколы тоже на редкость понимающие. Только вот понимание у них холодное как прикосновение острой льдинки, и режет, и морозит. А здесь — именно со-чувствие. И горечь, и радость, и надежды, и опасения человек с ним разделил. Давно такого не было, целых сто двадцать три года. С тех пор как в бою погибли жена-гоблинка и брат-вампир, единственные люди, для которых он был не повелителем общины, а Домиником. Он и забыл, что вдвоём и беда меньше, и радость слаще. И каково это — оказаться под глубинным ментальным просмотром. Всё забыл.
* * *
Несмотря на твёрдую решимость, храбрости Лаурин набиралась весь ужин и фильм, который они смотрели по телевизору в фойе. И начала разговор совсем не так, как планировала.
— Ты должен пойти к Славяну и поговорить! — сказала она, едва вслед за Дариэлем переступила порог комнаты. — Хватит ежевечерне мотаться через полгорода только для того, чтобы посмотреть на его окна.
Спина у Дариэля напряглась и закаменела словно в ожидании удара плетью.
— И давно ты знаешь? — спросил он, не оборачиваясь. Уши оттопырились, кончики сложились как при опасности.
— С первого дня, — не стала лгать Лаурин. — Или почти с первого. Дариэль, сколько можно себя терзать? Просто вылези из кустов, поднимись к нему и поговори.
Плечи у Дариэля обмякли, верхушки ушей опустились и повернулись к щекам.
— Поговорить с тем, кто давным-давно меня забыл? — меркло сказал он. — И предоставил право забвения мне?
— Ошибаешься. Он прекрасно тебя помнит. Я спрашивала.
Дариэль резко обернулся, уши у него поднялись торчком и полностью развернулись к Лаурин, глаза распахнулись во всю ширь, сверкнули надеждой и страхом одновременно.
— Недели две назад, — сказала Лаурин, — мы встретились в одном из магазинов Трилистника. Случайно, но я уже к тому времени вполне дозрела, чтобы пойти к нему и упросить поговорить тобой. От неожиданности у меня все мысли вылетели, я только и смогла сказать, что встретила мужчину, которого полюбила по-настоящему, навсегда, и больше не буду к нему приставать. Он стал меня поздравлять, говорил, что по мне видно, такие красивые глаза бывают только у счастливых в любви женщин. Так искренне обрадовался чужому счастью… — смутилась Лаурин. — Тогда я спросила: «Помнишь хелефайю, с которым я познакомилась у тебя дома? Это он». А Славян ответил: «Дариэль отважный и честный парень, Элайвен, держись за него покрепче».
Дариэль смотрел на неё неверяще, даже едва заметно отрицательно мотнул головой. Лаурин разозлилась.
— Хватит искать отговорки! Или поговори с ним, или забудь.
— Забыть?! И кем же я стану, если забуду?
— Подонком. Есть люди и поступки, которые забывать нельзя. — Тут Лаурин была согласна полностью. Зато всё остальное глупость непроходимая. — Тебе просто надо встретиться с ним и всё решить. Ты напрасно боишься, — сказала она, — Славян совсем не держит на тебя зла…
А вот этого говорить было не надо. Дариэль сдавленно застонал, совсем как тогда в парке, закрыл лицо ладонями, вцепился так, что побелели ногти.
— Дариэль… — робко проговорила Лаурин, шагнула к нему из коридорчика. Дариэль сел на стул, безвольно уронил руки, уши обвисли.
— Поговорить… — сказал он сипло, внимательно посмотрел на Лаурин и спросил требовательно, так, что не ответить нельзя: — Разве у меня, — подчеркнул он, — есть право молить о прощении? Я нарушил долг гостеприимства, я назвал выворотнем, грязнейшим словом, того, кто разделил со мной хлеб и ночлег, кто не побоялся доверить мне жизнь.
— Дариэль, — Лаурин, чтобы не дрожать на подкашивающихся ногах, прислонилась к косяку, — ты говоришь об искупительном деянии?
— А после того, что я сотворил, остаётся что-то другое?
Искупительное деяние — это когда оскорблённый решает, жить обидчику или умереть. Здесь либо прощают до конца, от всего сердца, либо обидчик расплачивается за причинённое зло жизнью. Чтобы решиться на искупительное деяние, нужны немалые смелость и благородство, но ещё больше смелости и благородства требуется от того, для кого искупительное деяние совершается. Простить нередко труднее, чем придти с повинной.
Дариэль ждёт ответа. Солгать ему невозможно, не бывает лжи в таких разговорах. Получить прощение действительно легче, чем дать — и в первую очередь себе. Вот тут и нужно искупительное деяние — прежде всего для самого Дариэля. Такова правда. Но одной правды мало. Нужна истина.
— Я знаю, чем обязана Славяну, — ответила Лаурин. — Если бы не он, мы с тобой никогда бы не встретились. Будь на его месте любой другой житель трёхстороннего мира, я сказала бы «только искупительное деяние». Но поскольку речь идёт о Славяне, я говорю «не знаю». Предсказать его поступки и мысли нам с тобой не под силу. Поэтому придётся сначала поговорить. А дальше пусть будет так, как решит он.
Дариэль кивнул. Взгляд у него серьёзный, сосредоточенный. Уши выпрямились, мочки развернулись к Лаурин.
— Я пойду к нему завтра вечером. Мне надо набраться храбрости. Но я пойду.
Он подошёл к Лаурин, крепко обнял и поцеловал.
В дверь постучали — решительно и властно, как никогда не стучат соседи и даже управляющий общежития.
* * *
Молчание затянулось.
— Передумали советоваться? — с интересом посмотрел на вампира человек.
— Не передумал, — решил повелитель и сказал: — Но сначала я хочу отблагодарить вас за прежний совет. И за поддержку.
Он подошёл к рабочему столу и достал из ящика совсем не тот подарок, который планировал раньше. Прежний — электронная записная книжка с Технички, с кучей каких-то интересных, но совершенно непонятных вампиру функций — так и остался лежать на столе, сейчас он был слишком ничтожен. Повелитель положил на столешницу перед Славяном короткую, по ключицам, широкую серебряную цепочку — тонкие как волос проволочки сплетались в «волчий шаг» — сложнейший орнамент, вампирское изобретение, вершину ювелирного искусства, самый мужской из всех мужских узоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143