А если знать, что он был единственным стоящим инженером, то создание автомобиля представляется каким-то чудом.
Но все переменилось с появлением Сибил. Теперь Ходдинг не показывался на «племенной ферме» раньше десяти, а то и одиннадцати часов. Иногда он совсем не приходил.
И все равно Пол чувствовал, что даже в такой ситуации он смог бы довести дело до конца, если бы его постоянно не тащили на слишком продолжительные празднества. Это уже вторая по счету гулянка за три месяца. Последняя длилась только четыре дня, это правда, но эта огненно-рыжая лыжница-бездельница с горы Киско оказалась опытной сиделкой и ей показалось, что она может предъявить на него свои претензии только потому, что она меняла повязку на его ушибленном локте. Она заявилась в его квартиру через три дня после его возвращения в Лос-Анджелес, провозгласив, что намерена оставить снега и посвятить себя «любви». И поскольку нет ничего труднее на свете, чем утешить безмерное горе истерички-лыжницы, то ему пришлось проливать водопады бальзама на ее израненную душу, прежде чем отправить ее обратно в страну фуникулеров. На это ушло еще два дня.
Так что, поскольку у него оставалось всего восемь месяцев до открытия «Тарга Флорио», он должен был дорожить каждой минутой, чтобы пестовать «их дитя».
На самом деле это был не их, а его, Ходдинга, ребенок. Он заплатил за него. Уже два миллиона и, может быть, еще больше заплатит. «И ты думаешь, – говорил он себе, яростно колотя кулаком по каменной стенке, – ты думаешь, что потратив такие деньги, он будет заботиться о будущем? Это тебе он поручил заботиться о будущем».
Но вся суть заключалась в том, что если они не покажут хорошие результаты на «Тарга» (необязательно призовые, но хорошие результаты), не будет никакого будущего. Рано или поздно его честный, бодрый босс-мультимиллионер устанет от конструирования бесполезных гоночных автомобилей. Он спокойно примет потери, пофилософствует об этом в своей мягкой, застенчивой манере и обратится к чему-нибудь другому – орхидеям, например, или займется старомодным бизнесом – производством сухого печенья. А он, Пол Ормонт, будет выброшен. Симпатичный парень под тридцать, с гардеробом, полным дорогих костюмов, и без всяких надежд на будущее.
По своему обыкновению он пробормотал себе под нос: «Мы должны показать хорошие результаты в этом забеге. Наша – да, да – наша жизнь зависит от этого».
– Зависит от чего? – услышал он, или ему показалось, что он услышал, так как одновременно крепкие руки сдавили ему грудь, и его выдох помешал ему точно расслышать. С трудом он высвободился. Это была шведка, Бигги, собственной персоной.
Она сняла свои туфли на высоком каблуке, прежде чем подкрасться к нему. Но и без них она возвышалась больше, чем на шесть футов.
– Что ты тут делаешь? – спросил он с трудом переводя дух. Его язык отказывался ему повиноваться.
– Почему ты на меня сердишься? Почему ты не с обществом? – Она капризно оттопырила нижнюю губу и луч света отразился на ее влажной губе. Она была соблазнительная, как кусочек свежей лососины.
– Послушай, у меня плохое настроение. Я не сержусь на тебя. Думаю, я напился. Я должен быть пьян. Я собираюсь напиться.
Казалось, она обдумывала его слова. В ее облике было что-то удивительно детское, в ее все еще оттопыренной губе, в ее широко открытых глазах, круглых, как иллюминаторы. Пришла мысль, внезапная, непрошенная, что ведь ей, наверное, не было и двадцати. Где-то в глубине души эта мысль неприятно задела что-то тяжелое, тошнотворное и непонятное.
Не меняя выражения лица, глядя на него огромными голубыми озерами, она запрокинула руки за спину. Он явственно услышал металлический звук расстегиваемой молнии.
– Нет, ради бога, – он замолчал на какое-то мгновение. Она расстегнула свой невероятно узкий лиф и неожиданно быстро сбросила с плеч одежду, так что ее огромные массивные груди явились в потрясающей наготе.
– О'кей? – спросила она, все еще округлив глаза и не улыбаясь. – Ты не сходить с ума от меня больше? Не сходить с ума? Разве кто-нибудь может сравниться со мной?
– Нет, девочка моя. – Он с трудом сдерживал смех. – Никто с тобой не сравнится. По сравнению с тобой Анита Экберг – старая клизма.
Она тихо вскрикнула и бросилась к нему в объятья. Совершенно неосознанно он произнес то, что было ей необходимей всего на свете. Счастливая, она бормотала ему на ухо, склонив голову в ее привычной манере:
– Я любить тебя сегодня ночь. Я любить тебя, как… как…
– Прекрасно, но позже. О'кей? – Он оттолкнул ее от себя, на что понадобились все его силы. – А теперь засунь эти штуки обратно, пока кто-нибудь не разбил об них нос.
– Мы едем в Акапулько на уикенд, та?
– Нет. Позже идем в постель. Теперь идем на вечеринку. Полезай назад, я застегну. – Пол грубо повернул ее и не смог удержаться от того, чтобы не шлепнуть ее по заднице. У него было ощущение, что он шлепает затянутого в материю кита.
– Ай, – вскрикнула она и улыбнулась. – Мне нрафится, когда ты бьешь меня. В Швеции мушчины всекта бьют меня. Стесь нет. Я тебе не там стачи.
– И на том спасибо, – пробормотал Пол, подталкивая ее в сторону веселящейся компании.
Глава 3
Вечеринка, впрочем, как и все вечеринки Консуэлы, была прекрасно продумана. Главная игровая площадка, Champs de Mars, располагалась на центральной террасе, площадью в добрых пол-акра, выложенной плитами в форме туза бубен. На внешнем ее крае располагался ярко освещенный плавательный бассейн, одну стену которого образовывал пологий склон. Остальные же три стены были из стекла, так что будь вы рыбой и плавали в нем, то видели бы размытые краски и неясные очертания сельской местности днем и смутные огни ночью. Как заметил один из гостей, утопиться в таком бассейне – не самоубийство, а прекрасное путешествие.
В углу игровой площадки, между домом и плавательным бассейном, слаженно наигрывал небольшой мексиканский оркестр. Рядом с ним именно там, где надо, стоял бар, в котором предлагали только текилу с лимоном и солью, а-ля Маргарита и попросту в стаканах, чьи влажные края обмакнули в соль. С нескончаемой брезгливостью бой-японец за стойкой извлекал огромных жирных гусениц, лежащих на дне каждой бутылки, и передавал их по одной толстяку флейтисту, который с мрачным видом поглощал их, а потом продолжал дудеть.
На противоположной стороне террасы обосновались испанские цыгане с серьезными лицами. Молоденькая девушка с напомаженными, прилепленными к щекам локонами и кустами растительности под мышками, лихо отбивала такт подкованными каблучками по гулкому настилу. Время от времени она вертелась юлой, выставляя напоказ пару крепких ляжек, облаченных в белье не первой свежести. Тотчас же к ней с возгласом «Оле!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Но все переменилось с появлением Сибил. Теперь Ходдинг не показывался на «племенной ферме» раньше десяти, а то и одиннадцати часов. Иногда он совсем не приходил.
И все равно Пол чувствовал, что даже в такой ситуации он смог бы довести дело до конца, если бы его постоянно не тащили на слишком продолжительные празднества. Это уже вторая по счету гулянка за три месяца. Последняя длилась только четыре дня, это правда, но эта огненно-рыжая лыжница-бездельница с горы Киско оказалась опытной сиделкой и ей показалось, что она может предъявить на него свои претензии только потому, что она меняла повязку на его ушибленном локте. Она заявилась в его квартиру через три дня после его возвращения в Лос-Анджелес, провозгласив, что намерена оставить снега и посвятить себя «любви». И поскольку нет ничего труднее на свете, чем утешить безмерное горе истерички-лыжницы, то ему пришлось проливать водопады бальзама на ее израненную душу, прежде чем отправить ее обратно в страну фуникулеров. На это ушло еще два дня.
Так что, поскольку у него оставалось всего восемь месяцев до открытия «Тарга Флорио», он должен был дорожить каждой минутой, чтобы пестовать «их дитя».
На самом деле это был не их, а его, Ходдинга, ребенок. Он заплатил за него. Уже два миллиона и, может быть, еще больше заплатит. «И ты думаешь, – говорил он себе, яростно колотя кулаком по каменной стенке, – ты думаешь, что потратив такие деньги, он будет заботиться о будущем? Это тебе он поручил заботиться о будущем».
Но вся суть заключалась в том, что если они не покажут хорошие результаты на «Тарга» (необязательно призовые, но хорошие результаты), не будет никакого будущего. Рано или поздно его честный, бодрый босс-мультимиллионер устанет от конструирования бесполезных гоночных автомобилей. Он спокойно примет потери, пофилософствует об этом в своей мягкой, застенчивой манере и обратится к чему-нибудь другому – орхидеям, например, или займется старомодным бизнесом – производством сухого печенья. А он, Пол Ормонт, будет выброшен. Симпатичный парень под тридцать, с гардеробом, полным дорогих костюмов, и без всяких надежд на будущее.
По своему обыкновению он пробормотал себе под нос: «Мы должны показать хорошие результаты в этом забеге. Наша – да, да – наша жизнь зависит от этого».
– Зависит от чего? – услышал он, или ему показалось, что он услышал, так как одновременно крепкие руки сдавили ему грудь, и его выдох помешал ему точно расслышать. С трудом он высвободился. Это была шведка, Бигги, собственной персоной.
Она сняла свои туфли на высоком каблуке, прежде чем подкрасться к нему. Но и без них она возвышалась больше, чем на шесть футов.
– Что ты тут делаешь? – спросил он с трудом переводя дух. Его язык отказывался ему повиноваться.
– Почему ты на меня сердишься? Почему ты не с обществом? – Она капризно оттопырила нижнюю губу и луч света отразился на ее влажной губе. Она была соблазнительная, как кусочек свежей лососины.
– Послушай, у меня плохое настроение. Я не сержусь на тебя. Думаю, я напился. Я должен быть пьян. Я собираюсь напиться.
Казалось, она обдумывала его слова. В ее облике было что-то удивительно детское, в ее все еще оттопыренной губе, в ее широко открытых глазах, круглых, как иллюминаторы. Пришла мысль, внезапная, непрошенная, что ведь ей, наверное, не было и двадцати. Где-то в глубине души эта мысль неприятно задела что-то тяжелое, тошнотворное и непонятное.
Не меняя выражения лица, глядя на него огромными голубыми озерами, она запрокинула руки за спину. Он явственно услышал металлический звук расстегиваемой молнии.
– Нет, ради бога, – он замолчал на какое-то мгновение. Она расстегнула свой невероятно узкий лиф и неожиданно быстро сбросила с плеч одежду, так что ее огромные массивные груди явились в потрясающей наготе.
– О'кей? – спросила она, все еще округлив глаза и не улыбаясь. – Ты не сходить с ума от меня больше? Не сходить с ума? Разве кто-нибудь может сравниться со мной?
– Нет, девочка моя. – Он с трудом сдерживал смех. – Никто с тобой не сравнится. По сравнению с тобой Анита Экберг – старая клизма.
Она тихо вскрикнула и бросилась к нему в объятья. Совершенно неосознанно он произнес то, что было ей необходимей всего на свете. Счастливая, она бормотала ему на ухо, склонив голову в ее привычной манере:
– Я любить тебя сегодня ночь. Я любить тебя, как… как…
– Прекрасно, но позже. О'кей? – Он оттолкнул ее от себя, на что понадобились все его силы. – А теперь засунь эти штуки обратно, пока кто-нибудь не разбил об них нос.
– Мы едем в Акапулько на уикенд, та?
– Нет. Позже идем в постель. Теперь идем на вечеринку. Полезай назад, я застегну. – Пол грубо повернул ее и не смог удержаться от того, чтобы не шлепнуть ее по заднице. У него было ощущение, что он шлепает затянутого в материю кита.
– Ай, – вскрикнула она и улыбнулась. – Мне нрафится, когда ты бьешь меня. В Швеции мушчины всекта бьют меня. Стесь нет. Я тебе не там стачи.
– И на том спасибо, – пробормотал Пол, подталкивая ее в сторону веселящейся компании.
Глава 3
Вечеринка, впрочем, как и все вечеринки Консуэлы, была прекрасно продумана. Главная игровая площадка, Champs de Mars, располагалась на центральной террасе, площадью в добрых пол-акра, выложенной плитами в форме туза бубен. На внешнем ее крае располагался ярко освещенный плавательный бассейн, одну стену которого образовывал пологий склон. Остальные же три стены были из стекла, так что будь вы рыбой и плавали в нем, то видели бы размытые краски и неясные очертания сельской местности днем и смутные огни ночью. Как заметил один из гостей, утопиться в таком бассейне – не самоубийство, а прекрасное путешествие.
В углу игровой площадки, между домом и плавательным бассейном, слаженно наигрывал небольшой мексиканский оркестр. Рядом с ним именно там, где надо, стоял бар, в котором предлагали только текилу с лимоном и солью, а-ля Маргарита и попросту в стаканах, чьи влажные края обмакнули в соль. С нескончаемой брезгливостью бой-японец за стойкой извлекал огромных жирных гусениц, лежащих на дне каждой бутылки, и передавал их по одной толстяку флейтисту, который с мрачным видом поглощал их, а потом продолжал дудеть.
На противоположной стороне террасы обосновались испанские цыгане с серьезными лицами. Молоденькая девушка с напомаженными, прилепленными к щекам локонами и кустами растительности под мышками, лихо отбивала такт подкованными каблучками по гулкому настилу. Время от времени она вертелась юлой, выставляя напоказ пару крепких ляжек, облаченных в белье не первой свежести. Тотчас же к ней с возгласом «Оле!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93