Так должно было случиться, чтобы она попала в Куэрнаваку. Так должно было случиться, чтобы в Куэрнаваке проживала ее жертва. Ходдингу на роду было написано – висеть «окороком» в ее «коптильне». Да благословится его благожелательное, евангелическое, уязвленное виной сердце!
– Дорогой мой, любимый! – сказала Сибил, увидев, как Ходдинг и Пол приближаются к трем женщинам.
Ходдинг постарался стереть недовольство со своего лица. Он знал, что его мать была бисексуальна. Он вычислил это с одним из своих докторов довольно давно. Вследствие консультаций между его психоаналитиком и ее врачом, Консуэла получила поддержку, приняла свою бисексуальность и стала потакать своему влечению. И все же Ходдинг не мог до конца примириться с самой мыслью. Ему было неприятно обнаружить свою мать в обществе Веры, ее сексуальным партнером, дружески беседующей с Сибил.
– Вера! – он слабо вскрикнул и поцеловал ей руку. – Пол, позволь тебя представить графине Таллиаферро – мой коллега, Пол Ормонт…
Пол понимающе улыбнулся и обратился к Сибил.
– Что там такое с ведьмой или колдуньей или кто там еще? Мой бой – нет, ваш бой, миссис Коул.
– Нет, не миссис Коул, а Консуэла, – сказала она.
– Консонэла, – принужденно ответил он.
– Не Консонэла, а Консуэла.
Пол покраснел. На мгновение он ощутил потребность больно наступить на ее маленькую, как у птички, ножку.
– Я попрошу Фредди, чтобы он научил меня, я всегда ему говорил, что…
– Но вам не нужно учиться, Пол. – Как элегантна была Сибил. Дело было не только в модуляциях ее голоса, но в какой-то уравновешенности ее тона. И это вызывало его уважение. В ее голосе был и упрек, и разочарование, но они были как бы растворены в чистом, светлом масле. Да, этой отрешенности ему никак не удавалось достичь. Только годы и годы жизни в богатстве дают это. Все: радость, печаль, раздражение, ирония, беспокойство, возбуждение – все передавалось в этой спокойной, отрешенной манере. А Сибил усвоила эту манеру. Она прибегала к ней с необыкновенной легкостью.
– Консуэла, дорогая, – она красиво растягивала слова, – кто бы мог подумать? Оказывается, они маленькие ужасные сплетники.
– Никому особенно не интересно… – начал Ходдинг.
– Я расскажу вам, – перебила его Вера, положив ему руку на грудь, как бы указывая, что когда она все расскажет, никаких дальнейших объяснений не понадобится. Ее отец как-то командовал флотом на Адриатике точно таким же образом: спокойно, доверительно он положил свою руку на грудь капитана флагманского корабля, полагая, что этого вполне достаточно. И этого хватило для того, чтобы и флагман, и все остальные корабли пошли на дно от артиллерийских залпов этого идиотского вражеского крейсера, носящего немыслимое название «Е. К. В. Непобедимый». Или этот непобедимый крейсер носил название «Е.К.В. Немыслимый»? Вера не могла точно вспомнить, но она сохранила шпагу отца и таскала ее за собой даже в путешествиях. Она когда-то принадлежала дожу. – Ваша мать – щедрый человек: она не может долго хранить тайны в своей груди. Консуэла застенчиво улыбнулась при слове «грудь» как будто употреблять его при ней было так же предосудительно, как в присутствии семилетней девочки. Она не могла себе позволить принимать солнечные ванны на публике, сняв верхнюю часть купальника. Как-то раз хирург набил ее груди пластиком, но скоро его пришлось удалить. Французская проститутка, с которой у нее был недолгий роман, сказала ей, что ее пластиковая грудь похожа на муфту.
– Она нашла, – говорила Вера, – удивительное существо – женщину. Помните ту замечательную особу, которая изготовляла яды, в «Жюльетте» де Сада? – Она посмотрела вопросительно на их лица. Только Ходдинг кивнул утвердительно. Сибил попыталась вспомнить, смотрела ли она фильм под таким названием, но быстро оставила эту мысль, когда Вера продолжила рассказ: – Ну та самая, которая потрошила младенцев, чтобы изготовлять смертельные снадобья. Я не помню, приготовляла ли она из младенцев рагу? Неважно, наша женщина не отравительница…
– Дорогая, не говори о ядах, – сказала Консуэла. – Я не переношу яды. Меня травили ядами в течение многих лет, до тех пор пока этот ужасный человек в Берне не удалил мне все зубы. Но он был прав, совершенно…
– Не обращай внимания, я все равно расскажу ему, – прервала ее Вера, улыбнувшись улыбкой владельца редкого, но капризного животного, который ест только виноград. Она не хотела слушать историю о зубах Консуэлы. Для нее всегда было тягостным испытанием видеть, как та вынимала вставные челюсти, прежде чем заняться любовью.
– Она индианка, двухсотлетнего, я думаю, возраста. Она не ест ничего, кроме сосновых орешков, измельченных в кашицу. Каждый день она садится на большой каменный горшок, наполненный водой, и таким образом ставит себе клизму, втягивая воду внутрь.
Пол расхохотался, но быстро остановился, так как Вера посмотрела на него с возмущением. Кроме того, не в этом состояла суть повествования.
– Вы хотите сказать, – Пол слегка задыхался, – что вы учитесь тоже…
Тогда Ходдинг и Сибил тоже захохотали. Сибил смеялась звонко, потому что ее учили, что звонкий смех красив и приятен, но кроме того, она начала нервничать.
– Дорогая, нет, – вмешалась Консуэла, – ты не должна им рассказывать все…
– Вот еще! – Вера протестующе подняла руку. – Нельзя беспокоиться о достижении цели – это может испортить удовольствие от самого путешествия. Как часто я тебе это повторяла, дорогая?
Консуэла опять смутилась.
– Эта замечательная женщина, которой сейчас двести лет, а может быть, даже больше, эта женщина, – Вера стала рассказывать быстрее, так как боялась, что ее опять прервут, – знает все тайны древних жрецов от и до. Наговоры, зелья, привороты. Она вылечила ту толстую индианку, как ее имя?
– Что-то вроде Фанесток. Я чуть было не вышла замуж за человека по имени Фанесток, но он хотел, чтобы мы ушли от мира в пустыню. Но в чем же суть дела, в конце концов? – Консуэла становилась рассеянной. – А вот в чем, – заметила Вера. – В цветах в ее котомке. Она всегда таскает за плечами котомку с мимозой. Меня всегда тошнит, если я приближаюсь к мимозе. Она – мимоза – вылечила нашу индианку от опоясывающего лишая. Лишая? А не от чесотки?
– О, Боже, – простонала Консуэла. Ее лицо выражало подлинную муку. – Не произноси при мне это слово. Четыре месяца! Целых четыре месяца я промучилась этой ужасной болезнью. Я пристрастилась к морфию и одновременно обратилась в католичество. Ты должна оставить эти разговоры, дорогая. Если бы стала католичкой…
– Но ты забыла, дорогая, – Вера повернулась к Ходдингу, чтобы он зажег ей сигарету. – Я уже католичка. Вот почему я начала…
– Любовь моя, – сказал Ходдинг, беря Сибил за руку, – ответь мне, что значит весь этот бред?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Дорогой мой, любимый! – сказала Сибил, увидев, как Ходдинг и Пол приближаются к трем женщинам.
Ходдинг постарался стереть недовольство со своего лица. Он знал, что его мать была бисексуальна. Он вычислил это с одним из своих докторов довольно давно. Вследствие консультаций между его психоаналитиком и ее врачом, Консуэла получила поддержку, приняла свою бисексуальность и стала потакать своему влечению. И все же Ходдинг не мог до конца примириться с самой мыслью. Ему было неприятно обнаружить свою мать в обществе Веры, ее сексуальным партнером, дружески беседующей с Сибил.
– Вера! – он слабо вскрикнул и поцеловал ей руку. – Пол, позволь тебя представить графине Таллиаферро – мой коллега, Пол Ормонт…
Пол понимающе улыбнулся и обратился к Сибил.
– Что там такое с ведьмой или колдуньей или кто там еще? Мой бой – нет, ваш бой, миссис Коул.
– Нет, не миссис Коул, а Консуэла, – сказала она.
– Консонэла, – принужденно ответил он.
– Не Консонэла, а Консуэла.
Пол покраснел. На мгновение он ощутил потребность больно наступить на ее маленькую, как у птички, ножку.
– Я попрошу Фредди, чтобы он научил меня, я всегда ему говорил, что…
– Но вам не нужно учиться, Пол. – Как элегантна была Сибил. Дело было не только в модуляциях ее голоса, но в какой-то уравновешенности ее тона. И это вызывало его уважение. В ее голосе был и упрек, и разочарование, но они были как бы растворены в чистом, светлом масле. Да, этой отрешенности ему никак не удавалось достичь. Только годы и годы жизни в богатстве дают это. Все: радость, печаль, раздражение, ирония, беспокойство, возбуждение – все передавалось в этой спокойной, отрешенной манере. А Сибил усвоила эту манеру. Она прибегала к ней с необыкновенной легкостью.
– Консуэла, дорогая, – она красиво растягивала слова, – кто бы мог подумать? Оказывается, они маленькие ужасные сплетники.
– Никому особенно не интересно… – начал Ходдинг.
– Я расскажу вам, – перебила его Вера, положив ему руку на грудь, как бы указывая, что когда она все расскажет, никаких дальнейших объяснений не понадобится. Ее отец как-то командовал флотом на Адриатике точно таким же образом: спокойно, доверительно он положил свою руку на грудь капитана флагманского корабля, полагая, что этого вполне достаточно. И этого хватило для того, чтобы и флагман, и все остальные корабли пошли на дно от артиллерийских залпов этого идиотского вражеского крейсера, носящего немыслимое название «Е. К. В. Непобедимый». Или этот непобедимый крейсер носил название «Е.К.В. Немыслимый»? Вера не могла точно вспомнить, но она сохранила шпагу отца и таскала ее за собой даже в путешествиях. Она когда-то принадлежала дожу. – Ваша мать – щедрый человек: она не может долго хранить тайны в своей груди. Консуэла застенчиво улыбнулась при слове «грудь» как будто употреблять его при ней было так же предосудительно, как в присутствии семилетней девочки. Она не могла себе позволить принимать солнечные ванны на публике, сняв верхнюю часть купальника. Как-то раз хирург набил ее груди пластиком, но скоро его пришлось удалить. Французская проститутка, с которой у нее был недолгий роман, сказала ей, что ее пластиковая грудь похожа на муфту.
– Она нашла, – говорила Вера, – удивительное существо – женщину. Помните ту замечательную особу, которая изготовляла яды, в «Жюльетте» де Сада? – Она посмотрела вопросительно на их лица. Только Ходдинг кивнул утвердительно. Сибил попыталась вспомнить, смотрела ли она фильм под таким названием, но быстро оставила эту мысль, когда Вера продолжила рассказ: – Ну та самая, которая потрошила младенцев, чтобы изготовлять смертельные снадобья. Я не помню, приготовляла ли она из младенцев рагу? Неважно, наша женщина не отравительница…
– Дорогая, не говори о ядах, – сказала Консуэла. – Я не переношу яды. Меня травили ядами в течение многих лет, до тех пор пока этот ужасный человек в Берне не удалил мне все зубы. Но он был прав, совершенно…
– Не обращай внимания, я все равно расскажу ему, – прервала ее Вера, улыбнувшись улыбкой владельца редкого, но капризного животного, который ест только виноград. Она не хотела слушать историю о зубах Консуэлы. Для нее всегда было тягостным испытанием видеть, как та вынимала вставные челюсти, прежде чем заняться любовью.
– Она индианка, двухсотлетнего, я думаю, возраста. Она не ест ничего, кроме сосновых орешков, измельченных в кашицу. Каждый день она садится на большой каменный горшок, наполненный водой, и таким образом ставит себе клизму, втягивая воду внутрь.
Пол расхохотался, но быстро остановился, так как Вера посмотрела на него с возмущением. Кроме того, не в этом состояла суть повествования.
– Вы хотите сказать, – Пол слегка задыхался, – что вы учитесь тоже…
Тогда Ходдинг и Сибил тоже захохотали. Сибил смеялась звонко, потому что ее учили, что звонкий смех красив и приятен, но кроме того, она начала нервничать.
– Дорогая, нет, – вмешалась Консуэла, – ты не должна им рассказывать все…
– Вот еще! – Вера протестующе подняла руку. – Нельзя беспокоиться о достижении цели – это может испортить удовольствие от самого путешествия. Как часто я тебе это повторяла, дорогая?
Консуэла опять смутилась.
– Эта замечательная женщина, которой сейчас двести лет, а может быть, даже больше, эта женщина, – Вера стала рассказывать быстрее, так как боялась, что ее опять прервут, – знает все тайны древних жрецов от и до. Наговоры, зелья, привороты. Она вылечила ту толстую индианку, как ее имя?
– Что-то вроде Фанесток. Я чуть было не вышла замуж за человека по имени Фанесток, но он хотел, чтобы мы ушли от мира в пустыню. Но в чем же суть дела, в конце концов? – Консуэла становилась рассеянной. – А вот в чем, – заметила Вера. – В цветах в ее котомке. Она всегда таскает за плечами котомку с мимозой. Меня всегда тошнит, если я приближаюсь к мимозе. Она – мимоза – вылечила нашу индианку от опоясывающего лишая. Лишая? А не от чесотки?
– О, Боже, – простонала Консуэла. Ее лицо выражало подлинную муку. – Не произноси при мне это слово. Четыре месяца! Целых четыре месяца я промучилась этой ужасной болезнью. Я пристрастилась к морфию и одновременно обратилась в католичество. Ты должна оставить эти разговоры, дорогая. Если бы стала католичкой…
– Но ты забыла, дорогая, – Вера повернулась к Ходдингу, чтобы он зажег ей сигарету. – Я уже католичка. Вот почему я начала…
– Любовь моя, – сказал Ходдинг, беря Сибил за руку, – ответь мне, что значит весь этот бред?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93