«работай, добивайся успеха, будь счастлив» – все они для них, для миллионов людей. А для меня… – он вздохнул. – Я не пианист, не нейрохирург, я не… я не средний человек. И потом, – сказал он, допивая последние капли, – и потом, есть еще кое-что. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, я решил, что пересплю со всеми смазливыми девчонками на свете. И взрослыми женщинами тоже. Я так решил, – улыбнулся он, – по подсказке врачей, конечно. Но удачи эта идея не принесла. Проблема облеклась в другие одежды, вот и все. Это похоже на проблему хорошенькой женщины: все хотят ее затащить в постель. Но кто она сама по себе? Все хотят ее тела. Да, да, только тела. Но кто же она? А если она не знает, кто она, как она может узнать, что представляют собой другие? Вместо красоты я приобрел только деньги, вот и все. Это были затянувшиеся сомнения. Нет, это и есть затянувшиеся сомнения. Длительная неясность. Понимаешь?
Пол покачал головой и присвистнул.
– Простите меня, Ходдинг, – сказал он. Он хотел добавить еще что-нибудь, но затем передумал. – Мы должны пообедать, а то вы вырубитесь. Хотите прекратим испытания?
Ходдинг засмеялся.
– Нет, мы должны плодоносить. Пло-до-но-сить!
– Все будет хорошо, – ободряюще сказал Пол, поддерживая Ходдинга, неуверенно подымающегося со стула.
Следующий день был похож на вчерашний, за исключением того, что на этот раз копия была более яркой и четкой, чем оригинал. Остатки вчерашних возлияний будоражили кровь, нервы были напряжены, от чего резало глаза, а в мозгу мелькали смутные образы. Иногда становилось больно. Но в общем это было не только терпимо, в этом было еще нечто приятное. Яркое солнце и шум раздражали и мешали сосредоточиться. Во время переключения скорости двухсотсильную машину встряхивало, и толчок болезненно отдавался в теле. Но все это было во благо. Это была боль в миниатюре. Прообраз истинной боли, которая была еще впереди.
Все шло как по маслу, за исключением одного, правда, очень серьезного, препятствия. Консуэла звонила несколько раз из дома своих друзей в Пеббл-Бич. Дважды Пол отвечал ей и вежливо отделывался от нее. Когда она позвонила в третий раз, Ходдинг сидел на пороге фургона, погрузив босую ногу в жидкую холодную грязь. Он управлял машиной в теннисных туфлях вместо особых, изготовленных на заказ башмаков с асбестовыми подошвами и ожег ступню. Пол молча передал ему трубку и пошел проверять давление в шинах. Связь работала хорошо, и у Ходдинга возникло ощущение, что два мира совместились друг с другом, как в кино. Из телефона несся раздраженный, беспокойный голос, в нем слышалась с трудом скрываемая досада. Казалось, телефонная трубка передает Ходдингу биение пульса в худой, бледной руке его матери. И рядом был другой мир – действительный: дуновение ветра, нагретого ранним солнцем, пение птиц, трактор, тарахтящий на дальнем холме, перезвон инструментов.
Ему показалось, словно он и вправду сидел в кино, очень важным было не допустить, чтобы эти два мира слились воедино, надо было остаться самим собой в своей действительности.
– Я так волнуюсь за тебя, ужасно волнуюсь, я не спала…
– Все в порядке, мама. Все идет прекрасно.
– Ты совсем забыл обо мне и уже несколько недель носу ко мне не кажешь. Это все из-за этой девушки, да? – Она помолчала, как будто обдумывая следующую фразу. – Я более чем уверена, что она невзлюбила меня. Ужасно говорить об этом, допустить мысль о том…
– Она говорила тебе об этом, мама?
– Ты прекрасно знаешь…
– Она целовала тебя, ласкала, писала записки? В чем ты подозреваешь Сибил, мама?
– Ты должен знать, что я всегда знаю такие вещи. Она и не собирается скрывать, она честолюбивая хищница. Я бы хотела, чтобы ты поговорил с Вериным исповедником.
– Как Вера?
– Не знаю. Она в Куэрнаваке, загорает и веселится до одури. Я ей говорила, что не люблю загорелых женщин, они от этого делаются мужеподобными. А она утверждает, что становится похожей на фигуры на критских вазах.
Ходдинг позволил себе улыбнуться.
– Ты приедешь в Сан-Франциско? Может быть, мы пообедаем вместе?
– Лучше ты приезжай сюда. Здесь есть свободная комната.
Мне отвели целое крыло дома. Может быть, это спасет твою жизнь. Я покончу с собой, если с тобой что-нибудь случится. Я дала обет.
Ходдинг вздохнул.
– Возьми ее с собой. Так ты сможешь проводить больше времени со мной. И потом, по-моему, у меня нефрит. Возможно, долго я не протяну.
– Прости, мама, я должен работать.
– Ты пытаешься отгородиться от меня, но это слабая защита.
– Я должен хоть как-то защищаться.
– Я предложила Мэгги Корвин миллион долларов, чтобы ее снимали в фильме. Я дала бы и больше.
– Кого? – Ходдинг почувствовал, что утратил ощущение реальности.
– Как там ее – Сибил, Сивилла. Сивилла с присвистом. И не говори, что она не пришепетывает. Она еще и заикается. Верный признак вины.
– Что за фильм? О чем ты говоришь?
– Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь. И, пожалуйста, будь осторожней. Из-за нервного напряжения повышается кислотность в моче.
– Мама, – на короткое мгновение Ходдинг убрал трубку от уха. Машина сверкала под солнцем, ожидая его. Фернандес отплясывал твист, с транзистором у уха. – Мама, я не приеду. Я занят. Возможно, я прилечу в Сан-Франциско сегодня ночью. Позвони мне.
– Я все знаю насчет тебя и этой венгерской шлюхи.
Ходдинг промолчал.
– Я думаю, она натерла тебя камфарой. Скажи мне правду.
– До свиданья, мама.
– Неужели ты не видишь, что пытаешься освободиться…
– До свиданья.
С чувством безнадежной тоски Ходдинг опустил трубку. Он шагнул к двери фургона и выглянул наружу. Солнце нещадно палило, копошащиеся вокруг машин люди выглядели странными и нереальными. Незаметно для себя он оставил один мир и перешел в другой.
Появился Пол:
– Все в порядке?
Ходдинг кивнул.
– Как всегда. – Он прислонил голову к дверной притолоке. В висках стучало, а металл был прохладным. Пол заговорил, тщательно подбирая нужный тон, чтобы не быть слишком серьезным, но и не слишком легкомысленным:
– Я думаю, что сегодня мы можем не продолжать дальше. Нет нужды поджаривать вашу ногу. Это будет только отвлекать вас.
Ходдинг заморгал.
– Я не уверен, что соглашусь с тобой. На самом деле…
Пол не дал ему закончить. Он прекрасно понял, о чем говорил Ходдинг. Но он притворился, что это временная передышка: похмелье, усталость, обожженная нога…
– Я и сам себя неважно чувствую, – сказал он. – Я скажу Фернандесу, чтобы он отвез нас в фургоне. Поспите немного. Расслабьтесь. Почему бы вам не залезть внутрь и не прилечь? Я сейчас вернусь, только дам ребятам задание.
Ходдинг поплелся к фургону и забрался в него. Грязь на ноге начала подсыхать. Позвонить доктору Вексону в Сан-Франциско?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Пол покачал головой и присвистнул.
– Простите меня, Ходдинг, – сказал он. Он хотел добавить еще что-нибудь, но затем передумал. – Мы должны пообедать, а то вы вырубитесь. Хотите прекратим испытания?
Ходдинг засмеялся.
– Нет, мы должны плодоносить. Пло-до-но-сить!
– Все будет хорошо, – ободряюще сказал Пол, поддерживая Ходдинга, неуверенно подымающегося со стула.
Следующий день был похож на вчерашний, за исключением того, что на этот раз копия была более яркой и четкой, чем оригинал. Остатки вчерашних возлияний будоражили кровь, нервы были напряжены, от чего резало глаза, а в мозгу мелькали смутные образы. Иногда становилось больно. Но в общем это было не только терпимо, в этом было еще нечто приятное. Яркое солнце и шум раздражали и мешали сосредоточиться. Во время переключения скорости двухсотсильную машину встряхивало, и толчок болезненно отдавался в теле. Но все это было во благо. Это была боль в миниатюре. Прообраз истинной боли, которая была еще впереди.
Все шло как по маслу, за исключением одного, правда, очень серьезного, препятствия. Консуэла звонила несколько раз из дома своих друзей в Пеббл-Бич. Дважды Пол отвечал ей и вежливо отделывался от нее. Когда она позвонила в третий раз, Ходдинг сидел на пороге фургона, погрузив босую ногу в жидкую холодную грязь. Он управлял машиной в теннисных туфлях вместо особых, изготовленных на заказ башмаков с асбестовыми подошвами и ожег ступню. Пол молча передал ему трубку и пошел проверять давление в шинах. Связь работала хорошо, и у Ходдинга возникло ощущение, что два мира совместились друг с другом, как в кино. Из телефона несся раздраженный, беспокойный голос, в нем слышалась с трудом скрываемая досада. Казалось, телефонная трубка передает Ходдингу биение пульса в худой, бледной руке его матери. И рядом был другой мир – действительный: дуновение ветра, нагретого ранним солнцем, пение птиц, трактор, тарахтящий на дальнем холме, перезвон инструментов.
Ему показалось, словно он и вправду сидел в кино, очень важным было не допустить, чтобы эти два мира слились воедино, надо было остаться самим собой в своей действительности.
– Я так волнуюсь за тебя, ужасно волнуюсь, я не спала…
– Все в порядке, мама. Все идет прекрасно.
– Ты совсем забыл обо мне и уже несколько недель носу ко мне не кажешь. Это все из-за этой девушки, да? – Она помолчала, как будто обдумывая следующую фразу. – Я более чем уверена, что она невзлюбила меня. Ужасно говорить об этом, допустить мысль о том…
– Она говорила тебе об этом, мама?
– Ты прекрасно знаешь…
– Она целовала тебя, ласкала, писала записки? В чем ты подозреваешь Сибил, мама?
– Ты должен знать, что я всегда знаю такие вещи. Она и не собирается скрывать, она честолюбивая хищница. Я бы хотела, чтобы ты поговорил с Вериным исповедником.
– Как Вера?
– Не знаю. Она в Куэрнаваке, загорает и веселится до одури. Я ей говорила, что не люблю загорелых женщин, они от этого делаются мужеподобными. А она утверждает, что становится похожей на фигуры на критских вазах.
Ходдинг позволил себе улыбнуться.
– Ты приедешь в Сан-Франциско? Может быть, мы пообедаем вместе?
– Лучше ты приезжай сюда. Здесь есть свободная комната.
Мне отвели целое крыло дома. Может быть, это спасет твою жизнь. Я покончу с собой, если с тобой что-нибудь случится. Я дала обет.
Ходдинг вздохнул.
– Возьми ее с собой. Так ты сможешь проводить больше времени со мной. И потом, по-моему, у меня нефрит. Возможно, долго я не протяну.
– Прости, мама, я должен работать.
– Ты пытаешься отгородиться от меня, но это слабая защита.
– Я должен хоть как-то защищаться.
– Я предложила Мэгги Корвин миллион долларов, чтобы ее снимали в фильме. Я дала бы и больше.
– Кого? – Ходдинг почувствовал, что утратил ощущение реальности.
– Как там ее – Сибил, Сивилла. Сивилла с присвистом. И не говори, что она не пришепетывает. Она еще и заикается. Верный признак вины.
– Что за фильм? О чем ты говоришь?
– Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь. И, пожалуйста, будь осторожней. Из-за нервного напряжения повышается кислотность в моче.
– Мама, – на короткое мгновение Ходдинг убрал трубку от уха. Машина сверкала под солнцем, ожидая его. Фернандес отплясывал твист, с транзистором у уха. – Мама, я не приеду. Я занят. Возможно, я прилечу в Сан-Франциско сегодня ночью. Позвони мне.
– Я все знаю насчет тебя и этой венгерской шлюхи.
Ходдинг промолчал.
– Я думаю, она натерла тебя камфарой. Скажи мне правду.
– До свиданья, мама.
– Неужели ты не видишь, что пытаешься освободиться…
– До свиданья.
С чувством безнадежной тоски Ходдинг опустил трубку. Он шагнул к двери фургона и выглянул наружу. Солнце нещадно палило, копошащиеся вокруг машин люди выглядели странными и нереальными. Незаметно для себя он оставил один мир и перешел в другой.
Появился Пол:
– Все в порядке?
Ходдинг кивнул.
– Как всегда. – Он прислонил голову к дверной притолоке. В висках стучало, а металл был прохладным. Пол заговорил, тщательно подбирая нужный тон, чтобы не быть слишком серьезным, но и не слишком легкомысленным:
– Я думаю, что сегодня мы можем не продолжать дальше. Нет нужды поджаривать вашу ногу. Это будет только отвлекать вас.
Ходдинг заморгал.
– Я не уверен, что соглашусь с тобой. На самом деле…
Пол не дал ему закончить. Он прекрасно понял, о чем говорил Ходдинг. Но он притворился, что это временная передышка: похмелье, усталость, обожженная нога…
– Я и сам себя неважно чувствую, – сказал он. – Я скажу Фернандесу, чтобы он отвез нас в фургоне. Поспите немного. Расслабьтесь. Почему бы вам не залезть внутрь и не прилечь? Я сейчас вернусь, только дам ребятам задание.
Ходдинг поплелся к фургону и забрался в него. Грязь на ноге начала подсыхать. Позвонить доктору Вексону в Сан-Франциско?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93