«Цыгане знают толк в таких делах не меньше психиатров, зато платить им надо в десять раз меньше».
Карлотта взялась за ручку двери. Разговоры о цыганках были ей всегда неприятны.
– Ты видела мою последнюю телепрограмму? – спросила она.
– Да, – соврала мать, – ты выглядела блестяще.
Карлотта послала ей воздушный поцелуй и вышла в коридор. Ее мать вновь водрузила очки на нос и погрузилась в Агату Кристи. Она решила, что все равно отправится к цыганке. Это не причинит вреда, а может, даже будет польза. Как-никак речь идет о благополучии ее дочери.
Карлотта присоединилась к остальным в середине обеда. Она была голодна как волк (получив новый стимул к борьбе) и блистательна в своем царственном туалете. Невозможно, думала Сибил, противостоять чарам этой колоритной женщины, несмотря на то, что ей перевалило за сорок. Карлотта ела суп с клецками, смеялась и болтала так, что напоминала то резиновую утку в детской ванночке, то гувернантку, то…
Ходдинг выглядел так, словно он был смертельно болен. Карлотта в своей безыскусной манере предупредила компанию, что «спектакль», который им предстояло увидеть, отменит все обычные представления о том, что такое секс. «Эти люди, дорогой, – сказала она об исполнителях в борделе и похлопала Ходдинга по руке, – не делают никакой разницы мешду мущиной и женщиной, мешту тевочкой и мальчиком. В этом истинная правда. Только общество устанавливает свои глупые законы».
Ходдинг позеленел. Неожиданно в голове Сибил прозвучала фраза «гомосексуальная паника» – она как-то вычитала ее в книге, которую ей подсунул Ходдинг. Она не прочла книгу до конца, только некоторые главы, и эта фраза потрясла ее поразительным соответствием с действительностью.
– Я думаю, дорогой, – сказала она, – нам надо вернуться назад. Я думаю, что ты заболел «туристической болезнью», как они это здесь называют. – Ходдинг утвердительно кивнул головой, вернее сник, как увядший цветок.
– Да, вы должны лечь в постель, торохой, – согласилась Карлотта. – И немедленно. Вы выглядите ужасно. Я отвезу вас в отель, а Жоржи присмотрит за Сибил.
– Но Карлотта!
– Пустяки, торохая. – Карлотта с силой надавила на ее плечо, – не волнуйтесь. Я видела этот спектакль много раз, и потом в вашем возрасте вы не так нуждаетесь во сне, как я. Я с удовольствием отправлю Ходдинга домой. Все будет в порядке. По правде говоря, я нахожу эти зрелища утомительными.
– Но…
– Нет, нет, дорогая, – Ходдинг задыхался от волнения, – поезжай. Я хочу, чтобы ты поехала. Я, кажется, чем-то отравился…
– Вы должны слушаться Карлотту, детки, – сказала «гувернантка», – вам лучше побыть врозь. Ведь это не впервые. Слишком опасно.
– Но я не совсем уверена… – возразила Сибил.
– Пожалуйста, не спорь, – остановил ее Ходдинг. – Не порть веселье. Я приму две таблетки фенобарба и лягу спать. – Он встал и резко отодвинул стул.
– Может быть, нам лучше всем отправиться домой, – начал Песталоцци, обеспокоенный бледностью Ходдинга.
– Нет, дорогой, – вмешалась Карлотта, – не заставляйте мальчика чувствовать себя виноватым. – Она надела свои длинные перчатки и теперь поддерживала Ходдинга под локоть. – Я измерю ему температуру в отеле, у меня есть телефон отличного швейцарского доктора, но я уверена – он не понатобится.
– Ты и вправду не хочешь, чтобы я…
– Нет, нет, дорогая, – сказал Ходдинг, целуя Сибил в щеку. – Я хочу поскорее лечь! – Последняя фраза была произнесена им с такой силой, что противоречить ему было невозможно.
Сопровождаемые удивленными взглядами официантов и madame la patronne, которая не без оснований подозревала, что трюфели были не из лучших, Ходдинг и Карлотта удалились. Вид высокого бледного молодого человека, сопровождаемого пышной, цветущей субреткой был весьма трогательным. Но так как по ресторану быстро распространился слух, что молодой американец является un des hom mes les plus riches du monde, который страдает от crise du foie, то остальные обедающие приободрились. Послышались приказы подать еще вина.
– Хорошо! – сказала Сибил, рассматривая наполовину обезлюдевший стол и пытаясь определить, что она ощущает: досаду, облегчение или иное чувство. – Хорошо! – повторила она. Без сомнения, это было чувство досады. Карлотта откровенно и нагло ограбила ее.
Жоржи Песталоцци тронул ее руку, изучая ее симпатизирующим взглядом. «Ваш турнедос остыл», – сказал он.
Прошло уже четверть часа, как они сидели в полумраке гостиной в стиле Людовика XV в загородном доме с небольшой, освещенной голубым светом сценой в противоположном конце. Сибил встала и сказала:
– Хватит, с меня довольно.
Очаровательная женщина средних лет и неописуемой утонченности перехватила ее в нескольких шагах от двери и поднесла к носу Сибил платок, источающий запах одеколона, смешанного с нашатырем. «Сегодня очень душно, – прошептала она нежно. – Наверняка сегодня будет гроза». Другая женщина, столь же очаровательная, материализовалась из сгустка теней, и они обе проводили ее в специальную комнату (температура не выше 64 по Фаренгейту) для американских и английских гостей. В этих апартаментах, окрашенных в жизнерадостные лимонно-желтые тона, находилась ванная комната, воспроизведенная во всех деталях по журналу «Дом и сад», а также кровать с пологом из набивной ткани с веселыми ухмыляющимися животными. На стене висела репродукция Тенниэла. Видимо, она была призвана приводить в себя англосаксов на грани обморока или же возбуждать еще больше тех из них, кто не собирался падать в обморок.
Сибил комната показалась неприветливой, и она пересекла ее, оставив мурлыкающих женщин позади, и вышла в сад подышать свежим воздухом. Сад был таким, каким и должен быть сад при загородном доме: ухоженный, удобный. Все в нем, кроме приапической фигуры из самшита, говорило о незатейливых сельских радостях. Только Сибил закурила, как к ней присоединился Жоржи Песталоцци, который грузно уселся перед ней на каменной скамейке.
– Жарко, – сказал он, вынимая сигару. – Вы позволите?
Сибил кивнула.
– Похоже, будет гроза.
Жоржи посмотрел на небо и начал внимательно изучать тяжелые низкие тучи, присоединяя к ним тучи дыма от своей сигары.
– Вам тоже нездоровится? – наконец сказал он. – Может, вы съели несвежие устрицы? Или поссорились?
– Жоржи, могу я на вас положиться?
– О, господи! – воскликнул он, – конечно. – Он склонил ее голову к себе на плечо и покровительственно обнял Сибил своей огромной рукой. – Вы уверены, что дым от сигары не беспокоит вас? Я перестану курить, если…
– Совершенно не беспокоит. – Она помолчала. – Просто мне очень тоскливо, вот и все. – Она говорила медленно, подбирая слова. – Я думаю… я не знаю… Надеюсь, они развлекаются. Иногда смешно видеть свое отражение в зеркале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Карлотта взялась за ручку двери. Разговоры о цыганках были ей всегда неприятны.
– Ты видела мою последнюю телепрограмму? – спросила она.
– Да, – соврала мать, – ты выглядела блестяще.
Карлотта послала ей воздушный поцелуй и вышла в коридор. Ее мать вновь водрузила очки на нос и погрузилась в Агату Кристи. Она решила, что все равно отправится к цыганке. Это не причинит вреда, а может, даже будет польза. Как-никак речь идет о благополучии ее дочери.
Карлотта присоединилась к остальным в середине обеда. Она была голодна как волк (получив новый стимул к борьбе) и блистательна в своем царственном туалете. Невозможно, думала Сибил, противостоять чарам этой колоритной женщины, несмотря на то, что ей перевалило за сорок. Карлотта ела суп с клецками, смеялась и болтала так, что напоминала то резиновую утку в детской ванночке, то гувернантку, то…
Ходдинг выглядел так, словно он был смертельно болен. Карлотта в своей безыскусной манере предупредила компанию, что «спектакль», который им предстояло увидеть, отменит все обычные представления о том, что такое секс. «Эти люди, дорогой, – сказала она об исполнителях в борделе и похлопала Ходдинга по руке, – не делают никакой разницы мешду мущиной и женщиной, мешту тевочкой и мальчиком. В этом истинная правда. Только общество устанавливает свои глупые законы».
Ходдинг позеленел. Неожиданно в голове Сибил прозвучала фраза «гомосексуальная паника» – она как-то вычитала ее в книге, которую ей подсунул Ходдинг. Она не прочла книгу до конца, только некоторые главы, и эта фраза потрясла ее поразительным соответствием с действительностью.
– Я думаю, дорогой, – сказала она, – нам надо вернуться назад. Я думаю, что ты заболел «туристической болезнью», как они это здесь называют. – Ходдинг утвердительно кивнул головой, вернее сник, как увядший цветок.
– Да, вы должны лечь в постель, торохой, – согласилась Карлотта. – И немедленно. Вы выглядите ужасно. Я отвезу вас в отель, а Жоржи присмотрит за Сибил.
– Но Карлотта!
– Пустяки, торохая. – Карлотта с силой надавила на ее плечо, – не волнуйтесь. Я видела этот спектакль много раз, и потом в вашем возрасте вы не так нуждаетесь во сне, как я. Я с удовольствием отправлю Ходдинга домой. Все будет в порядке. По правде говоря, я нахожу эти зрелища утомительными.
– Но…
– Нет, нет, дорогая, – Ходдинг задыхался от волнения, – поезжай. Я хочу, чтобы ты поехала. Я, кажется, чем-то отравился…
– Вы должны слушаться Карлотту, детки, – сказала «гувернантка», – вам лучше побыть врозь. Ведь это не впервые. Слишком опасно.
– Но я не совсем уверена… – возразила Сибил.
– Пожалуйста, не спорь, – остановил ее Ходдинг. – Не порть веселье. Я приму две таблетки фенобарба и лягу спать. – Он встал и резко отодвинул стул.
– Может быть, нам лучше всем отправиться домой, – начал Песталоцци, обеспокоенный бледностью Ходдинга.
– Нет, дорогой, – вмешалась Карлотта, – не заставляйте мальчика чувствовать себя виноватым. – Она надела свои длинные перчатки и теперь поддерживала Ходдинга под локоть. – Я измерю ему температуру в отеле, у меня есть телефон отличного швейцарского доктора, но я уверена – он не понатобится.
– Ты и вправду не хочешь, чтобы я…
– Нет, нет, дорогая, – сказал Ходдинг, целуя Сибил в щеку. – Я хочу поскорее лечь! – Последняя фраза была произнесена им с такой силой, что противоречить ему было невозможно.
Сопровождаемые удивленными взглядами официантов и madame la patronne, которая не без оснований подозревала, что трюфели были не из лучших, Ходдинг и Карлотта удалились. Вид высокого бледного молодого человека, сопровождаемого пышной, цветущей субреткой был весьма трогательным. Но так как по ресторану быстро распространился слух, что молодой американец является un des hom mes les plus riches du monde, который страдает от crise du foie, то остальные обедающие приободрились. Послышались приказы подать еще вина.
– Хорошо! – сказала Сибил, рассматривая наполовину обезлюдевший стол и пытаясь определить, что она ощущает: досаду, облегчение или иное чувство. – Хорошо! – повторила она. Без сомнения, это было чувство досады. Карлотта откровенно и нагло ограбила ее.
Жоржи Песталоцци тронул ее руку, изучая ее симпатизирующим взглядом. «Ваш турнедос остыл», – сказал он.
Прошло уже четверть часа, как они сидели в полумраке гостиной в стиле Людовика XV в загородном доме с небольшой, освещенной голубым светом сценой в противоположном конце. Сибил встала и сказала:
– Хватит, с меня довольно.
Очаровательная женщина средних лет и неописуемой утонченности перехватила ее в нескольких шагах от двери и поднесла к носу Сибил платок, источающий запах одеколона, смешанного с нашатырем. «Сегодня очень душно, – прошептала она нежно. – Наверняка сегодня будет гроза». Другая женщина, столь же очаровательная, материализовалась из сгустка теней, и они обе проводили ее в специальную комнату (температура не выше 64 по Фаренгейту) для американских и английских гостей. В этих апартаментах, окрашенных в жизнерадостные лимонно-желтые тона, находилась ванная комната, воспроизведенная во всех деталях по журналу «Дом и сад», а также кровать с пологом из набивной ткани с веселыми ухмыляющимися животными. На стене висела репродукция Тенниэла. Видимо, она была призвана приводить в себя англосаксов на грани обморока или же возбуждать еще больше тех из них, кто не собирался падать в обморок.
Сибил комната показалась неприветливой, и она пересекла ее, оставив мурлыкающих женщин позади, и вышла в сад подышать свежим воздухом. Сад был таким, каким и должен быть сад при загородном доме: ухоженный, удобный. Все в нем, кроме приапической фигуры из самшита, говорило о незатейливых сельских радостях. Только Сибил закурила, как к ней присоединился Жоржи Песталоцци, который грузно уселся перед ней на каменной скамейке.
– Жарко, – сказал он, вынимая сигару. – Вы позволите?
Сибил кивнула.
– Похоже, будет гроза.
Жоржи посмотрел на небо и начал внимательно изучать тяжелые низкие тучи, присоединяя к ним тучи дыма от своей сигары.
– Вам тоже нездоровится? – наконец сказал он. – Может, вы съели несвежие устрицы? Или поссорились?
– Жоржи, могу я на вас положиться?
– О, господи! – воскликнул он, – конечно. – Он склонил ее голову к себе на плечо и покровительственно обнял Сибил своей огромной рукой. – Вы уверены, что дым от сигары не беспокоит вас? Я перестану курить, если…
– Совершенно не беспокоит. – Она помолчала. – Просто мне очень тоскливо, вот и все. – Она говорила медленно, подбирая слова. – Я думаю… я не знаю… Надеюсь, они развлекаются. Иногда смешно видеть свое отражение в зеркале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93