Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы. Завитой локон щекотал тыльную сторону ладони. На покорно изогнутой обнаженной шее билась синеватая жилка. На этот раз Рэми не понадобилось тянуться, чтобы поцеловать его.
Картинка вокруг изменилась, но вряд ли эти двое оглядывались по сторонам. Стены исчезли, и иллюзия холодного ветра, ветра высоты, промчалась мимо них, застывших как статуи. Межмирье предложило своему Иноходцу Сторожевую Северную башню замка Бежжен. Видимо, самому Межмирью, которое не в состоянии выйти за собственные пределы, эта выходка показалась романтичной.
Он взглянул на нее – странно, вопрошающе, словно не решив еще, как поступит.
Она инстинктивно выбрала лучший способ защиты – просто стояла, молчала и ждала.
Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его ребер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха все равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
Потом все может быть по-другому – до боли сомкнутся нежные, исцарапанные шитьем руки за его спиной, и дыхание, ставшее общим, вскриком вырвется из двух пар опаленных легких, из двух пар закушенных до крови губ. Будет ветер, глумливо перевирающий подслушанные имена и слова, хлещущий плетьми по обнаженной коже. Будут проклятия, мольбы и обещания, острые камни смотровой площадки изорвут в клочья белый батист, а взошедшие созвездия станут молчаливо взирать на безумие тех, кто живет слишком недолго, чтобы вечным светилам было хоть какое-то дело до этих сгустков плоти… Все это может случиться – спустя лишь доли секунды.
А пока, касаясь согревающимися ладонями нежного лица, глядя на доверчиво открытую воротом рубашки шею, охотник вдруг ощутил себя добычей, и это ощущение, длившееся кратко, всегда будет первым приходить ему на ум при виде зубцов Северной башни Бежжена, которые так хорошо различимы в любое утро в столице, если нет тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы. Завитой локон щекотал тыльную сторону ладони. На покорно изогнутой обнаженной шее билась синеватая жилка. На этот раз Рэми не понадобилось тянуться, чтобы поцеловать его.
Картинка вокруг изменилась, но вряд ли эти двое оглядывались по сторонам. Стены исчезли, и иллюзия холодного ветра, ветра высоты, промчалась мимо них, застывших как статуи. Межмирье предложило своему Иноходцу Сторожевую Северную башню замка Бежжен. Видимо, самому Межмирью, которое не в состоянии выйти за собственные пределы, эта выходка показалась романтичной.
Он взглянул на нее – странно, вопрошающе, словно не решив еще, как поступит.
Она инстинктивно выбрала лучший способ защиты – просто стояла, молчала и ждала.
Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его ребер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха все равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
Потом все может быть по-другому – до боли сомкнутся нежные, исцарапанные шитьем руки за его спиной, и дыхание, ставшее общим, вскриком вырвется из двух пар опаленных легких, из двух пар закушенных до крови губ. Будет ветер, глумливо перевирающий подслушанные имена и слова, хлещущий плетьми по обнаженной коже. Будут проклятия, мольбы и обещания, острые камни смотровой площадки изорвут в клочья белый батист, а взошедшие созвездия станут молчаливо взирать на безумие тех, кто живет слишком недолго, чтобы вечным светилам было хоть какое-то дело до этих сгустков плоти… Все это может случиться – спустя лишь доли секунды.
А пока, касаясь согревающимися ладонями нежного лица, глядя на доверчиво открытую воротом рубашки шею, охотник вдруг ощутил себя добычей, и это ощущение, длившееся кратко, всегда будет первым приходить ему на ум при виде зубцов Северной башни Бежжена, которые так хорошо различимы в любое утро в столице, если нет тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63